Игорь БЕЗРУК
 
Когда маленький мальчик выглянул из-за двери подъезда своего девятиэтажного дома, в глаза бросился стылый мокрый асфальт, тусклое утреннее солнце и уныло застывшие на ветру молодые, почти голые деревья. 
Юркнув между деревцами, ветер скользнул по верхушкам съежившейся, кое-где пожелтевшей, травы и попытался закрыть входную дверь, обдав мальчика холодным дыханием.
Во дворе ни души. Из соседнего подъезда вышел мужчина, но тут же скрылся за углом. Где-то неподалеку, за домами, промчалась машина, потом протяжно завыл кот, и снова все стихло. Город спал, время суетной жизни еще не наступило. 
С обидой на погоду Лёня захлопнул дверь и вжался в угол едва освещенного тамбура. 
Вот так всегда: когда не нужно идти в детский сад, когда вырываешься наконец из родительского плена, твои надежды разрушает скверная погода.
Вчера папа сказал, что ожидается тепло и возможно, когда он вернется с работы, они поедут за город. Но скорее всего этого не будет. И не столько из-за ненастной погоды, сколько из-за очередной ссоры родителей. 
Вчера папа с мамой долго не могли уснуть, копошились на своей кровати до полуночи. Лёне тоже не спалось, он ворочался, покусывал ногти назло маме, которая запрещала ему это делать, и невольно прислушивался к навязчивому шороху из родительской спальни. Обидно было, что его уложили спать раньше обычного. 
Утром мама встала позже, чем всегда вставала, папа уже оделся и собирался выходить.
– Опять без завтрака, – пробурчал он недовольно и выругал маму.
– Ты же понимаешь… – пыталась она оправдаться спросонья, но папа был непреклонен:
– Вчера – это вчера! А сегодня… На моей работе, сама знаешь, до обеда не поев – ноги протянешь!
Как все это было Лёне знакомо, ибо происходило не в первый раз. В конце подобного возмущения папа обычно повышал голос, чем будил маму окончательно, и она, путаясь в ночной рубашке, вскакивала с постели и тоже начинала злиться:
– У всех мужья как мужья: утром и завтрак себе приготовят, вечером – ужин жене помогут сделать. Только у нас все не как у людей! Одна я готовлю, убираю, стираю! Ты палец о палец не ударишь!
Тогда папа отмахивался от нее, как от заразы, громко хлопал входной дверью и так же громко сбегал по лестнице. Звучный хлопок подъездной двери пытался поставить прошедшему точку, но не мог: мама падала обратно на кровать и, заливаясь слезами, судорожно тряслась, выплескивая на подушку горькую обиду. 
Поначалу такие минуты Лёня переживал очень тяжело, но постепенно к ним привык и относился спокойно, как к само собой разумеющемуся и привычному. 
Иногда, правда, являлись радужные сны о том, как он с папой и мамой едет за город, они с папой ловят рыбу, а мама готовит уху; или проскальзывали мечты, что папа с мамой вместе, сидят за столом, улыбаются друг другу, и папа называет маму не иначе, как Томочкой, а он, маленький Лёня, радуется, наблюдая такую сцену. 
Порой ему казалось, что все так и есть. Но он ошибался. Все было иначе. Поэтому, когда он был дома, а папа с мамой начинали заводиться, он покидал квартиру раньше, чем ссора перерастала в ругань, раньше, чем уходил папа. На Лёню тогда уже никто не обращал внимания…
В подъезде давно привыкли видеть маленького Лёню по утрам. Знали, что родителя его «неблагополучные», неуживчивые, и жалели мальчика. Но некоторые были противны ему, и он старался их избегать. Та же Надька из пятой квартиры: пошла во второй класс, а ставит из себя воспитательницу. «Бедный мальчуган», – произносит при встрече, когда возвращается из школы. Самих же бросил отец («Выжили», – как сказали соседи), а воображают, что живут лучше всех.
Надька и Лёня в подъезде были самыми маленькими из детей, но Лёня еще ходил в детский сад, поэтому все относились к нему с большим вниманием; некоторые (у кого или вообще детей не было, или были далеко) иногда зазывали к себе в гости, угощали сладостями, старались развлечь, но все развлечения их Лёню мало влекли, так как были, на его взгляд, вовсе не детскими. 
В ненастную погоду Лёня предпочитал бродить по лестнице вверх-вниз. Иногда задерживался на площадках, перескакивал через несколько ступеней. Со временем каждая ступенька, каждый пролет, потертость поручней или ржа ограждения стали ему знакомы. Сначала он услышал музыку их. Железные прутья издавали разные звуки, и на эти звуки отзывалась каждая клеточка его чувствительного тела. Лёня прыгал, скакал по ступенькам от радости, завороженный звучащей музыкой, понятной только ему и больше никому. 
Случайно заметил, что по утрам луч солнца, проникая в неширокое окно подъезда, пробегал по прутьям ограды, и те начинали светиться, причем, как показалось ему, по-разному. Не было двух одинаковых по цвету, двух одинаковых по звуку, и Лёня стал ощущать звук цвета и видеть оттенки звуков. Теперь он мог исполнить мелодию солнечных бликов или нарисовать порыв утреннего ветра. Старый потрескавшийся потолок, обрушившаяся штукатурка, заплесневевшие в некоторых местах стены, протёки, к которым давно уже привыкли соседи, маленькому Лёне были не менее интересны, чем выкрашенные по-новому мусоропроводные люки на площадках. Казалось, только он знал их тайну и мог бы рассказать их историю. Так и бродил он по лестничным пролетам, перескакивая через ступени, поднимаясь на верхние этажи или спускаясь вниз на лифте. Пел песни этажа и железных прутьев, разговаривал с запыленными стеклами и чувствовал себя уверенно и спокойно среди тишины еще не проснувшегося подъезда. Никто ему больше был не нужен. Но однажды Лёня медленно спускался по лестнице, мурлыкал про себя какую-то мелодию, когда заметил, как ниже молодая женщина выпустила из квартиры пожилого мужчину. Она не закрыла за собой дверь сразу, а почему–то замерла на мгновение на пороге в раздумье. Лёня тоже замер на верхней площадке, не спуская с нее глаз.
Тонкий халат из китайского шелка, расписанный желтыми большими птицами, плотно облегал ее стройное тело. На округлые плечи волнами спадали темные волосы. «Они, наверное, такие же ароматные, как те духи, которые принесла с работы мама», – подумал Лёня, и ему отчего–то вдруг захотелось зарыться головой в эту копну и на миг забыться. 
Подумав об этом, Лёня покраснел и прижался спиной к железной ограде у окна. Оторванная с одной стороны, она заскрежетала и нарушила установившуюся тишину. Молодая женщина повернула лицо на звук и увидела онемевшего Лёню. Его глаза светились испугом, но и неподдельным интересом.
«За один такой взгляд я отдала бы все свои тридцать лет прожитой жизни», – подумала она с печалью.
– Как тебя зовут, мальчик? – оторвалась она от своих мыслей.
– Лёня.
– О, Леонид! Победитель львов? А что же это у тебя, Леонид, не зашнурованы ботинки? – спросила женщина и улыбнулась.
Лёня поначалу растерялся, но потом очнулся и бросился завязывать шнурки. Когда он поднялся, то увидел, что женщина стоит рядом.
– Сколько же тебе лет, Леонид? – продолжала она улыбаться.
– Семь, – ответил Лёня и снова смутился, так как понимал, что сказал неправду и что женщина наверняка об этом догадалась: семь ему исполнится только через полгода, долгих полгода, отчего его и в школу-то еще не отдают.
– Какой большой, – тем не менее сказала женщина. – Не хочешь со мной чаю выпить? Бьюсь об заклад, ты еще не завтракал.
– Не завтракал, – по–взрослому ответил Лёня, взялся за теплую руку женщины и прошел в ее квартиру.
В прихожей витал такой же аромат, которым был пропитан ее халат.
– Переобувайся, – сказала женщина, когда он снял куртку и ботинки, и подала ему мягкие тапочки с открытым задником. Странно, что он совсем не утонул в них, ножка их хозяйки была совсем миниатюрная. 
После того, как женщина у большого круглого зеркала в прихожей поправила свои волосы, его тапочки зашелестели по пухлому ковру. 
Идти в тапочках большего размера было не очень удобно, но Лёня промолчал, так как ему нравилось идти в них. Дома таких теплых тапочек у них не было, а сам он по полу обычно ходил в носках или босиком, если было тепло.
В комнате незнакомки все мальчику доставляло удовольствие: мягкие ковры, красивая мебель, удобные кресла.
– Садись, где хочешь, – разрешила женщина, и Лёня сел в широкое кресло.
Женщина включила проигрыватель, и Лёне показалось, что музыка полилась из каждого уголка комнаты. Музыка очаровывала и завораживала.
– Чай будем пить на полу, – сказала женщина и поставила поднос с чашками на пол. – Ты пил когда-нибудь чай на полу?
– Нет, – заерзал на кресле Лёня, спускаясь на ее приглашение.
– Нет ничего лучше, чем пить чай на полу. Держи чашку, Леонид.
Лёня взял осторожно чашку и чуть было не уронил ее – такой горячей она ему показалась.
– Ничего, ничего, не спеши. Я никогда не спешу. Даже приходить домой… Здесь всегда скучно. Приходишь – и никого нет. Ты ощущал когда-нибудь такое?
Лёня призадумался, но потом отрицательно покачал головой.
– Жуткое состояние, – продолжала она. – До чего мне все надоело: эта прихожая, ковры, шторы, вечно чем-то недовольные соседи: все им что-то не нравится, все им не так…
Женщина замолчала, потом спросила:
– Тебе хорошо у меня, Леонид?
– Да, – сказал Лёня и подумал, что еще никто и никогда не называл его Леонидом. Так называют, наверное, только взрослых.
– Ты взрослый, – словно угадав мысли мальчика, сказала женщина. – Тебе не скучно со мной? Нет? Так я и думала. И мне с тобой нисколько не скучно. А вообще…
Лёня не понял, что значило это «вообще», но, отхлебнув чаю, поинтересовался: 
– А дядя, который ходит к вам?
– Дядя? А, дядя… Ты встречал его? Он мне как папа.
– Почему тогда он не живет с вами?
– Не живет, потому что у него своя семья, своя жена, дети… Ну, он мне не совсем папа. Как тебе объяснить? В общем, когда подрастешь, все поймешь. Может и сам, когда вырастешь, будешь таким папой, приходить к такой же девчонке, как я, пить с ней чай, а потом опять уходить к своей семье.
Женщина на секунду задумалась.
– Нет, лучше не будь таким, будь хорошим дядей, не мучай себя и других. 
Мальчик внимательно посмотрел на нее.
– Я не буду.
– Вот и умничка.
Женщина заулыбалась, прямо засветилась вся, ожила.
– Бери вкусняшки, – подсунула поближе к Лёне розетку с конфетами.
– Я люблю вкусняшки, – сказал Лёня, и взял одну из конфет в блестящей яркой обертке. Конфеты, наверное, очень дорогие, потому что мама редко когда такие покупает, только на большие праздники и то небольшую горсть.
Лёня развернул конфету, откусил, запил чаем. Шоколад неторопливо растаял во рту.
– Вкусно? – спросила, продолжая улыбаться, женщина.
Лёня кивнул.
– Ешь, не стесняйся, у меня таких много.
Женщина тоже развернула себе конфету и, снова задумавшись, препроводила ее в рот. Потом, словно очнувшись, сказала:
– Эх, хорошо сидим, – и тоже пригубила из своей чашки. – И вообще мне с тобой хорошо, не то что с этими… Среди них нет ни одного настоящего мужчины, просто поразительно. Как я их терплю, не понимаю. Унижаюсь, претворяюсь, сама себе стала противна. Можешь поверить? Хотя тебе еще не понять. Но все равно с тобой хорошо. А тебе? – Женщина в упор посмотрела на Лёню. – Тебе со мной хорошо?
Лёня опять кивнул.
Женщина придвинулась к нему, взяла его белобрысую голову и мягко прижала к своей груди. 
– Эх, чистая душа. Были бы все такие, уверена, мир стал бы намного лучше.
Лёня глубоко вдохнул аромат надушенного китайского халата с большими желтыми птицами и закрыл глаза. Женщина стала ласково перебирать его волосы, ее руки были мягки и податливы, а движения – монотонно-плавные, отчего Лёню сразу же потянуло на сон. Музыка сладким сиропом расплывалась и таяла во всех уголках комнаты…
 
Когда Лёня вернулся домой, мать набросилась на него с недовольством, словно хотела отыграться за утреннюю ссору с отцом, в чем-то упрекала его, что-то ему выговаривала, но он ничего не воспринимал, молча скинул куртку, разулся, прошел в свою комнату, сказав, что не хочет есть, вынул из-под свитера маленького белого пушистого зайчонка, которого ему при расставании подарила странная женщина и, не заметив как, уснул с ним в обнимку.
Снилась ему светлая комната, чистая, красиво обставленная. На звонок в дверь мама выходит из спальни, радостная, в шелковом китайском халате с желтыми птицами и в легких тапочках, открывает входную дверь. Входит папа, веселый и жизнерадостный, с огромным букетом ярких цветов. Целует маму. Лёня в теплых мягких тапочках подходит к отцу, подносит ему такие же легкие тапочки, которые тот тоже надевает. Потом все вместе они идут в гостиную, где на полу, на пушистом ковре стоит большой сверкающий самовар и поднос с чашками, и усаживаются вокруг него. Мама наливает чай, струя весело бежит в чашки, разбрызгивая капли, а рассеянный луч солнца, проникший в окно, изумрудами отражается в длинной струе. И в игре света, в различных бликах от самовара, чашек и струи Лёня видит музыку, волнующую, трепетную и прекрасную. Мелодия перебегает из угла в угол, облаком взлетает к светлому потолку, парит по комнате и беспрепятственно проникает в сердце, в самую душу. Прекрасная, чарующая музыка…