Ирина БАУЭР

Теперь, когда я вспоминаю последний августовский день 71-го года, жизнь кажется мне искажённым кадром. Твоё утро состояло из нескольких фраз. Ты опаздывал на работу, поглядывая на часы, уже на ходу накинул пиджак. Беззвучно закрыл калитку. Вместе с косыми лучами остывшего солнца уходили школьные каникулы, книги кучей просились в портфель, напоминая, что лето закончилось. К полудню искажённость достигла конечной цели, глянец небесных терм чернел на глазах, когда калитка вновь распахнулась. Мать так бережно, с почти мистическим ужасом несла пиджак, что я невольно привстала. Весть о том, что тебя, крепкого, ещё молодого пятидесятилетнего мужика нет в живых, казалось верхом божьего цинизма. Каких-то два часа — и тебя уравняли со смертью. Война сильна реминисценцией через промежуток времени. С этого дня я взрослела вместе с фотографией из эвакогоспиталя. Молодой улыбчивый лейтенант красуется в новом, с иголочки, офицерском кителе. Вначале мне хотелось, чтобы мой будущий муж был похож на тебя, отец, затем, с годами, создалась мысль, что сын обретёт твою улыбку. Но так сложилось, что у каждого из них свой личный пиджак. Отец, снова и снова мы живём друг для 321 друга, ты на фото счастлив, а я рассеянно чувствую годы. Тебе двадцать три, и я, твоя дочь, почти втрое старше, признаю, что мне хорошо и грустно, оттого что пролетает время над моим домом, а ты всё также молод. Странствуешь по миру теней, тёплыми улочками того света. Вот ты уже на юго-востоке Белоруссии в городе Калинковичи. Переполненный зеленью, солнцем, в отсветах которого речушки и овраги при каждом размахе памяти возвращают тебя, курсанта, а затем будущего лейтенанта, в Калинковичское военно-пехотное училище. С началом Великой Отечественной войны выпуск происходил без экзаменов, по отметкам успеваемости. И ты, двадцатилетний лейтенант, уже командир взвода 115 стрелкового полка, 22 июня 1941 года сдерживал вражеское наступление на подступах к Малорите в районе Бреста, а затем выдвинулся с полком в район Збуража (Белоруссия. Брестская область), и даже не успел занять оборону на возвышенности, как подвергся авиационной бомбёжке. Кровопролитные бои, кольцо окружения удалось прорвать основным силам дивизии. Передо мной твои ордена и медали в аккуратной коробке. Иногда я беру наугад Красную Звезду и примеряю к небу. Она, в отличие от небесной, что мерцает холодом, каплет в мою ладонь гранатовым огнём, папа. Орден Красной Звезды так лёгок, но при этом весом. Отмечен страшным 1921 годом рождения, когда поколение ребят, принявших первый основной удар войны на себя, было практически уничтожено. Командир стрелковой роты, взвода 1275 стрелкового полка, не знаю, каким чудом тебе удалось выжить, возможно, умирая от ран, ты рождался вновь ивновь в углублении окопов, которые сочились, прыская смертью. Сложно её постичь, потому что она, смерть, вне нашего понимания. И сколько бы мы ни говорили об её безубыточности, универсальности, она страшна бессмысленностью, не подается объяснению и оттого мало способствует примирению с окружающим миром в моём случае. Смерть — необъяснимая жатва, количество колосьев хаотично образуют сноп. Читаю твой послужной список. В первые дни войны, действуя в тылу противника под городом Кобрино (Белоруссия, Брестская область), твой взвод уничтожил 17 машин наступающего противника с боеприпасами, 12 велосипедистов-разведчиков, 3 мотоциклиста с почтой. Твой военный билет 190443, книжечка, вместившая несколько записей: дату рождения, место учёбы и то, что ты никогда не называл подвигом простого солдата. Ты запер в себе войну, практически толком о ней не рассказывал в нашей семье, но запись в две строчки, как страшная нагота: Белорусский фронт, 4-тый Украинский, Западный фронт отблеском запекающей боли играют на ордене Красной Звезды. Из цветовой гаммы красный считается одним из трёх основных: мощным, ярким и активным. 26 оттенков и координат. Физиологическая символика красного позволяет изобразить художнику на полотне не только темперамент, эффект ритма и движения, но и психическое состояние. Венозная и артериальная слились воедино после многочисленных ранений, не умещались в теле отца, ускоряя ритм кровоизлияния. Ранним утром человек ушёл на работу, обратно домой вернулся его пиджак. Вспоминая прошлое, пишу его курсивом и только выборочно. Как волна кружевной пеной охватывает песок, так на глазах отца вырастали мои замки с прочными стенами, рвы, хитро сконструированные ловушки и заслоны, способные, по мнению ребёнка, сохранить жизнь. Это самые прекрасные минуты, когда, растормошив в пятом часу утра, мама выводит меня за руку на порог дома. Уже в машине «Победа» песочного, как азовский берег, цвета, машинально суёт в руку крошечный носовой платочек, нахлобучивает белую в голубой горох панаму и приказывает сидеть тихо и ждать. Просыпаюсь в дороге. Море вдали отсвечивает горизонт долгожданным призом. Мать, примостившись под зонтиком, прямо за спиной отца смахивала пальчиком с его кожи прилипшие ракушки. Кратеры и шрамы в зависимости от тяжести многочисленных ранений покрывали его спину. Отец прекрасно плавал, с азартом, за оранжевые буи, мама по-настоящему пугалась. Вскакивала и, приставив ладонь щитком к глазам, взволнованно вглядывалась в каждую волну. — Смотри, смотри, — рядом на коврике басил сутулый парень, — во мужик даёт. Шо это у него с ногами? Ни фига себе, лампасы у чудика. Ранения изуверские, шрамы от бедра до щиколоток вдоль всей ноги действительно напоминали генеральские лампасы. Потому что битва за Днепр стоила командиру стрелковой роты 1275 стрелкового полка 387 стрелковой дивизии ранения в живот, левую руку и правую ногу, раздробив кости на фрагменты. Отец изо всех сил сдерживал в себе войну. Но, вопреки личным доводам не возвращаться в прошлое, каждый год с редким упрямством, сомкнув ряды тесным кругом, за импровизированным столиком в гараже 9 мая собирал друзей. Задумчиво молчали. Тлела у каждого папироса. По мере того как разговор подкатывался, голоса вращались по кругу. — За Брест. Помянем, ребят, — басят мужики. — Вот снится, хоть убей, один и тот же сон, — тихим голосом говорит отец, — тащу «Максим». Тону. А потом темнота. — На Днепре много полегло. Помянем. — За Перекоп. Помянем ребят. Из наградного листа узнаю: «действуя своим взводом при освобождении Крыма, за взятие на Перекопе Турецкого вала в районе деревни Щимиловка проявил инициативу и мастерство траншейного боя. При умении ведения боя было быстро выбили противника из деревни Щимиловка и овладели важным участком Турецкого вала. Два раза тяжело ранен в левую ногу при прорыве перекопских укреплений в Крыму». Всякий раз, когда поезд размашистым росчерком рельс связывал меня с предрассветным Крымом, всей душой ощущала папино незримое присутствие. Удлинённый пейзажный ряд за окном, мелькая, несётся вперёд вместе с грохочущим составом. Земноводные лабиринты, изъеденная солью земля Перекопа. Невзирая на раннее время, сонные пассажиры со своих полок поглядывают с недоумением, как наполняю до краев водкой стограммовый гранёный стакан. Крымское небо в нежных подтёках сужается до Красной Звезды и медали «За отвагу». Пью залпом не за помин, а во имя бессмертной души отца. И тогда в такт грохочущим рельсам плывут слова, соединяясь в предложения. «В ноябре 1943 г. войска 4-го Украинского фронта под командованием генерала армии Ф.И. Толбухина, прорвав оборону противника у реки Молочной, вышли к Перекопу. Бои продолжались 10 дней. Наши войска захватили плацдарм южнее Турецкого (Перекопского) вала и, несмотря на яростное сопротивление противника, в тяжелейших условиях удерживали его 158 дней до генерального наступления советских войск 8 апреля 1944 года». Слова не могут объяснить многократно повторяющуюся рябь, возможно, это огромное небо сияло отцу так же, когда его, раненого, увозил поезд в эвакогоспиталь 2468. А потом гипсовое корыто надолго заменило постель, свежие простыни и мягкую подушку. В эвакогоспитале клопы заползали под гипс обездвиженного, с перебитой хребтиной отца, и мучили со страшной силой. Мать так была поглощена утратой, что не сразу привыкла к хаотической регулярности, с которой гости без приглашения посещали наш дом. Мысленно называю их визиты «великой ходой», которая продолжалась в течение года на период траура. Велосипед, мяч, пряники, книга, заводной вертолётик, словом, масса мелких на первый взгляд, но таких значащих для нас, детей, подарков. Гости переступали порог с ласковым словом, стараясь приободрить меня и брата. «Если бы не твой отец, мне не жить. Вынес из боя. Прикрыл собой. Спас взвод».

Запах слов впитал в себя папин пиджак. Каждая фраза, как округлые волны, успокаивая, наполняла душу светлым огнем. Возможно, обретя долгожданную победу и мир для своих детей, солдаты Великой Отечественной так и не залечили собственные раны, оставаясь уязвимыми перед размеренностью мирной жизни. Силой воли невозможно прогнать недуг военных дорог. Беспамятство и памятник роднятся общим корнем. Он крепок, и поэтому ни кувалдой, ни молотком невозможно сокрушить историю.
Только государство в стадии социальной неустойчивости, глубокого психологического рифта способно объявить памятникам войну. Очередная утопия? Проект устройства «правильного» государства, где нет места для солдат, отдавших жизнь во имя жизни. Уверена, что вскоре выяснится: «неправильных» памятников павшим воинам не осталось на Украине, а всеобщее счастье так и не наступило. И тогда придется искать врагов в личном своем окружении. Мёртвые сильнее нас, живых. Куда уходят солдаты? На рубежи. Стоит воинство вечных. Командир стрелкового взвода с пулеметом «Максим» на плечах среди них. Здравствуй, отец!