Куба – любовь моя...

В шестидесятых годах – как было раньше, я точно не знаю, не застал – комиссары требовали, чтобы советские моряки на заходе в иностранный порт во время увольнения были одеты в белую рубашку, чёрный костюм и непременно чёрный галстук. Короткая стрижка также была обязательной. Доходило до абсурда. Так, на Канарах советские моряки парились в стандартных двубортных пиджаках, а «счастливцы», не имеющие чёрного костюма и белой рубашки, вообще лишались увольнения.
Группа студентов-практикантов, которая не имела никакой другой одежды кроме брезентовых штанов и штормовок, перед заходом отоварилась на ларьке плавбазы. Бородатый дядька артельщик, бывший оперный певец, подобрал ребятам костюмчики по одному на двоих:
- Это не беда, – со знанием дела советовал он, – один с утра в увольнение слетает, другой с обеда.
Нашлись и галстуки на резинках цвета сажи, а вот с рубашками проблема вышла: разобрали все белые. Ну нету… Не отказываться же от первого в жизни увольнения в инпорт – нарядились в модные по тому времени белые водолазки. Волновались. А вдруг не пустит? Но всё обошлось, помполит был удовлетворён. Черный костюм и галстук были налицо, а то, что рубашка без ворота – так нигде не сказано в инструкции, что нельзя без воротника… Так и ходили, удивляя ко всему привычных островитян, в чёрных галстуках на белых водолазках.
В семидесятых – «помягшело». Уже можно было увольняться на берег не в радикально чёрных костюмах, а в тёмных, и на галстуках допускались полоски или капочки, как у Ильича. Самые передовые комиссары или просто ленивые (ссориться не хотели) разрешали даже любую светлую однотонную рубашку. Только «патлатых» по-прежнему на берег не пускали.
Пётр Павлович Горюнов был как раз из таких – передовых, как считал он сам, или ленивых, как считали все остальные. Тогда на подменке матросики сразу по приходу начали его мурыжить:
- Пётр Палыч, ну Пётр Палыч, всем же дают автобус, а мы третий день в этой консервной банке автоклавимся…
Их судно, БМРТ «Герои Шипки», пришло в столицу нашей любимой латиноамериканской страны – пылающего острова Куба – после полугодового изнурительного рейса для смены экипажа. Должны были подмениться в один день: сдал-принял – и все дела. Но, как всегда, что-то там не срослось с рейсами «Аэрофлота», пришлось ждать свежего экипажа целую неделю. Пустили народ погулять по набережным. Поглазели на местных женщин – такие встречаются только здесь, на Кубе. Море и пальмы, ветер и песчаные пляжи острова за сравнительно короткий срок создали эти невероятные, великолепные, выкованные под тропическим солнцем экземпляры – это не субтильные европейские нимфы, не толстомясые африканские самки и не американские конные скво. Это пышущие здоровьем, излучающие плотское искушение, фонтанирующие жизнью и желанием её продолжать истинно земные женщины. За этой невероятной экзотической красотой – и африканские, и индейские, и европейские предки, и Бог знает что там ещё намешано… Ну, понаслаждались, поглазели, подышали островным воздухом с привкусом зрелых тропических плодов и чужой жизни. Хорошо, конечно, по сравнению со своим «кораблятским» существованием – так и преотлично. Но… Хочется чего-то «исчё». Неплохо на Кубе отдыхать, но не после рейса… Сейчас домой очень хочется.
Здесь в барах продают в алюминиевых кружках пиво местного производства. Холодное, дешёвое. Правда, в очереди приходится потолкаться, но и это не страшно: времени навалом, а очередь нам, советским, так даже в радость – соскучились.
- Уно песо – дос сервесо, – весело выкрикивает молодой шоколадный парнишка.
Для неморяков перевожу: «Одно песо – два пива». А песов этих – «пёсиков» – народ умудрился кучу «нарисовать». Как комиссар ни исхитрялся, моряки давно уже «наченчеванили». Главный предмет вожделения кубинцев – это одеколон, который умные загодя припасли: кто из дома ещё, а кто на ларьках судовых отоварился. В тёмное время суток только и слышно у борта судна зазывное:
- Чипро, чипро, то-ва-ри-си, чи-про, виру парфюмо ч-и-и-и-про…
Снова для неморяков: «Шипр, шипр, товарищи, беру одеколон шипр…»
Под «чипро» следует понимать любой одеколон или лосьон.
- На Кубе пока временные трудности, – сообщил морякам новость первый помощник.
Впрочем, если кто-то невоздержанный употребил свой одеколон внутрь или по прямому его назначению – не беда, потому что у причала берут всё что попало: и носки, и рубашки, и трусы.
Только самые ленивые и самые трусливые не «нарисовали» себе «пёсиков» на всякий случай. Сам-то Палыч был как раз и ленивый, и трусливый, поэтому особенно никого не отлавливал. Но поскольку лень его не раз выручала, можно сказать, просто вела по жизни, он и в «официну» не спешил обратиться за экскурсионным автобусом. Так бы всё и протянулось, обошлись бы и без экскурсии. Но настырный хохол Петрищев, вечный председатель ревизионной комиссии, сам разузнал, куда нужно обратиться, и оформил заявку. Тут уж первый помощник был Первым, а куда деваться? За вечер утрясли списки всех желающих (непременно свободных от вахт и работ), а утречком – нате вам: пожалуйте на экскурсию в зоопарк!
Кубинский зоопарк – это что-то! Не только для засидевшихся в своей железной «клетке» моряков (тоже зоопарк со своими львами и гиенами), но и для всех остальных. Чего там только нет! Экзотика на каждом шагу, но особенно привлекает вольер с крокодилами. Именно здесь, в гаванском зоопарке, становится понятным истинный смысл слова «вольер». Это точно от слова «воля». Зубастые плаксы там, как на воле, – разбросаны по стриженому газону в самых невероятных позах: кто с открытой пастью, кто с невероятно вывернутой головой, будто окаменели по команде: «Замри!». Самое необычное ощущение создаёт иллюзия свободного доступа к хищникам, соответственно, и доступа крокодилов к посетителям. Между крокодилами и людьми вырыта канава глубиной всего-то в метр-полтора, а на её дне возведён бетонный барьер. Оказывается, этого достаточно для гарантированной безопасности, крокодилы ведь не летают, как древние их сородичи – ящеры, и не прыгают, как современные хищные кошки. Но кто его там точно знает, а вдруг… Барьер скрыт на дне, и посетители, двигаясь по смотровым дорожкам вдоль канавы, его не видят. Чувство такое, что стоит бронированному чудовищу только захотеть… А некоторые экземпляры откуда-то из глубины вольера вдруг молнией метнутся в твою сторону и застынут очень близко от тебя, разявившись. Разноцветная стайка пацанвы – с визгом врассыпную, как стайка мальков на отмели при приближении щуки. Тут уж немудрено и штанишки промочить. Но если не соваться в канаву и не перелезать через барьер, крокодилам до вас не добраться. Однако нашлись «герои» с парохода БМРТ «Герои Шипки» (название обязывает). Володька Чаблин, курсант средней мореходки на практике, спустился в канаву – и давай носиться вдоль барьера, пытаясь дотянуться до хищников и врезать зубастым по мордасам. Кончилось это безобразие, слава богу, без трагедии. С одной стороны толстая негритянка, вооружённая прибором типа «швабра», с криком двинулась на нарушителя, с другой стороны не менее темпераментно включился Пётр Павлович. Испуганный Володька чуть не рванул через барьер к крокодилам.
А ещё здесь, как и во всех зоопарках мира, пользуются особым вниманием обезьяны. И если общение с крокодилами закончилось в целом благополучно, то у обезьянника случилось страшное.
Шёл декабрь 1975 года, было не особенно жарко – градусов 25, но для отвыкших от тепла моряков, успевших по ходу дела «рвануть по рюмахе», хватило: народ повело на подвиги. Не один курсант Чаблин, по мнению комиссара, вёл себя не так, как подобает советскому моряку. Пётр Павлович уже прикидывал, кого и в каком порядке будет вызывать, непременно по трансляции, на «разбор полётов» после экскурсии, когда группа приблизилась к клетке с орангутангом Гошей и устроила настоящий «шабаш».
- Прекратить! Немедленно прекратить! – отгонял Пётр Павлович от клетки расшалившихся моряков, которые совали Гоше сигареты.
Может быть, именно это не понравилось Гоше, но, скорее всего, дело было в цвете. Оказывается, орангутанги, впрочем, как и другие обезьяны, не любят белого, а Пётр Павлович очень выделялся из толпы ослепительной белизной своей выходной нейлоновой рубашки (он-то свято чтил инструкции по увольнению). Гоша сначала показал свои крупные зубы, даже пальцами верхнюю губу задрал, обнажая клыки: предупреждаю мол, – потом спрятал лицо под нижнюю губу и грозно, одним глазом косился на комиссара. Но тот не внял, не остановился. Тогда Гоша медленно, очень медленно, сунул свою узловатую руку между ног, напрягся, надул живот, смачно крякнул и ещё медленнее вытянул руку обратно. На объёмистой чёрной ладони-лопате горой лежали свежие продукты переработки любимых Гошиных лакомств. Взмах – и белоснежная нейлонка комиссара окрасилась светло-коричневым, брызги попали и на искаженное от ужаса лицо Первого. Надо сказать, что никто, кроме Петра Павловича, не пострадал. Наверное, Гоша проделывал такой трюк не впервой. Он был опытным метателем.
- Ну да, а как ему ещё бороться за свои права? – оправдывал Гошу Володька Чаблин. – Чем же ему ещё кидаться?
Народ вокруг пострадавшего быстро рассосался. А комиссар так и замер у клетки с открытым ртом. Гоша был удивлён. Гоше это не понравилось, и он медленно, с ворчанием стал поворачиваться к публике задом.
- Атас! – взревела толпа и отхлынула от клетки на всякий случай очень далеко.
- Кто его знает, какова дальность действия его «гаубицы»? – продолжил вести репортаж обезьяний адвокат Чаблин. – Действие метательного орудия мы уже наблюдали. Пётр Павлович, ау-у-у-у, очнитесь…
Только после этого комиссар ретировался и обрёл дар речи. Лучше бы он его не обретал… Такого отборного, виртуозного мата не слышали даже Федорович и Сысой, которые раньше работали «амбалами» в Одесском порту и знали в этом толк. Хорошо, что окружающие кубинские дети русского языка не знали, по крайней мере, не поняли всех аспектов в пожеланиях комиссара орангутангу.
За что, за что ему такое унижение, такой позор?! И моряки его не любят – издеваются, подкалывают вечно, а ведь он только выполняет свою работу. Никогда ещё ему не было так обидно. Хотя нет – было и похуже… Лет пять тому назад, когда свежеиспечённый комиссар Пётр Горюнов прибыл на разведовское судно «Шквал» после окончания курсов. Это был старый БМРТ, который входил в отряд судов оперативной разведки, то есть не просто искал рыбу, но и имел собственный план, много морозил и разгружался на транспорты, как и остальные не трижды моряки. В том первом для Горюнова рейсе на банку Джорджес, что в Северо-Западной Атлантике, работы было под завязку. Ловили в основном сельдь и скумбрию. Промысловая обстановка сохранялась не хилая, рыба в цехе не переводилась. Рядовой состав пахал восемь через восемь, плюс в светлое время три часа на подвахте. Комсостав тоже практически ежедневно выходил на подвахту. Экипаж откровенно устал. А тут полный сил и энергии первый помощник, вместо того чтобы возглавить работы в цеху, организовал бумажные соцсоревнования, задолбал всех политинформациями и партсобраниями. Уж и капитан пытался маленько охладить ретивого Петра Павловича, да не тут-то было. Не на того напал.
- Я лицо ответственное, облечённое, и обязан исполнять инструкции и предписания – проводить линию партии, – отбрил комиссар.
Одних только персональных дел Первый завёл штук двадцать, и это на экипаж в девяносто человек. Заводил свои дела Пётр Первый (Пётр – имя, Первый – должность), как его за глаза называли на судне, в основном за отказ от посещения мероприятий и за грубость, а ему хотелось чего-нибудь посерьёзнее. Достал всех. После выгрузки рыбы на ТР (транспортный рефрижератор) комиссар вился ужом около матросов, всё пытался унюхать запретный спиртной запах и – «на крючок». О Горюнове было известно, что в прошлой, «дофлотской», жизни он служил в армии, был офицером и даже при демобилизации стал старшим офицером – получил по одной большой звезде на погоны. В каких частях служил – не известно, но что не в десантуре – точно. Странные привычки были у Петра Павловича, не армейские какие-то. Например, он любил нюхать и заглядывать в замочные скважины. Посмотрит по сторонам, понюхает и заглянет. Однажды рыбмастер Кныш «по-дружески» предостерёг его:
- Кончайте, Пётр Павлович, принюхиваться. Неровён час, под качку носик поломаете.
Кнышу чего, ему визу не жалко, он уже давно в отдел снабжения собирался пересаживаться – походил своё. Не внял Горюнов тогда – продолжал активничать. Ну и решили матросы-бригадники сделать ему «подлянку». После вечернего киносеанса пошептались громко, мол, собираемся в шестнадцатой. А Пётр Первый не только нюхал и подглядывал, он ещё и подслушивал классно. Вы помните, дело было после выгрузки, то есть вероятность появления на судне спиртных напитков была весьма велика. Ну, и попался…
Заговорщики, а было их пятеро, распределились на нижней палубе очень просто: по одному человеку в каждой каюте по левому борту, включая шестнадцатую. Кныш стал между дверью в рыбцех и коридором: там его не видно, а у него коридор – как на ладони. Операция была продумана и отрепетирована ещё накануне. Горюнов оказался лёгкой добычей. Долго ждать не пришлось. Как только хлопанье дверей прекратилось, Петр Павлович, мягко ступая по перекладинам трапа, уже спускался на нижнюю палубу. Не обращая никакого внимания на три ближайшие каюты, он двинулся к шестнадцатой. Оттуда плыли звуки медленной музыки. «Танго» – мысленно отметил комиссар. И как только он наклонился к замочной скважине, Кныш согнутым указательным пальцем тихохонько стукнул в переборку ближайшей каюты, следующий – в следующую… А в шестнадцатой Родя Морозов, на которого была возложена самая ответственная задача, уже никуда не стукал, а с силой нажал на резиновое тело объёмистой клизмы, предусмотрительно наполненной фиолетовыми чернилами для авторучек. Свершилось! Вам когда-нибудь брызгали чернилами в глаз, да ещё из клизмы? Тогда вы полностью не сможете ощутить всей прелести, всей полноты комиссарских ощущений… От неожиданности отставной майор завалился на спину и больно ударился затылком о металлическую переборку, всё его лицо было залито чернилами а правый глаз вообще ослеп. В это время народный мститель Кныш, громко хлопнув дверью рыбцеха, появился в коридоре и навис над поверженным врагом.
- Никак, зашибся, Пётр Павлович, ух ты как… гы-гы… гы-гы, – едва проглатывая сотрясающие его спазмы смеха, с притворным сочувствием загудел рыбмастер. – А я, ить, предупреждал: качает тут… гы-гы- гы…
И повёл себя Первый тогда неправильно. Обиделся сильно. Рванул к капитану, а тот был на мостике. Перепачкал все переборки снизу доверху, охрип от истерического крика, перепугал доктора, за которым капитан, не разобравшись, отправил вахтенного матроса. Сам же себе рекламу и сделал.
Когда разобрались, капитан, глядя в глаза (вернее в глаз) Первому, сказал:
- Ты успокойся, комиссар, и подумай: где ты будешь, если про эту историю узнают в парткоме? – И после паузы: – А я тебе обещаю, что не узнают, если будешь мне помогать, а не мешать...
С тех пор много времени прошло, много судов сменил Горюнов, пока не попал на «Герои Шипки», старался ладить с экипажами, даже на подвахты стал выходить, но по вечерам на нижнюю палубу – ни ногой.
А после посещения зоопарка Пётр Павлович получил такое потрясение, что, естественно, отмыв все части тела, заперся у себя в каюте и запил.
Появился комиссар через три дня, только на погрузке экипажа в автобусы. Он был задумчив и одет в ковбойку.