Михаил Полищук


«…я всё равно паду на той,
на той единственной, гражданской,
и комиссары в пыльных шлемах
склонятся молча надо мной».
Булат Окуджава

Революция. Гражданская. Великая Отечественная. Комиссары. Тогдашние комиссары – святая, без преувеличения, тема.
Потому-то всё откладывал, оттягивал, но, как говорится, из песни слова не выкинешь, а в повествовании о рыбаках «дальнего заплыва» без рассказа о первых помощниках капитана нам не обойтись.
Для поколения рождённых после Великой Отечественной, сделавших первые самостоятельные шаги под звуки пионерского горна, получивших первые представления о демократии на примере демократического централизма, комиссары были лучшие люди – люди, одержимые идеей, ведущие за собой всех остальных, как святые мученики, к светлому будущему. Религия призывает жить по чести, по совести, чтобы по окончании земной жизни обрести райскую – вечную и бесконечную. Коммунистическое учение, оперируя исключительно материальным, призывает жить по чести, по совести и строить райскую жизнь на земле. По большому счёту разница в учениях не столь уж велика. Проводниками религиозных идей являются служители культа: попы, ксендзы, раввины, муллы и другие, коммунистической идеи – комиссары. И те и другие должны быть искренними, глубоко убеждёнными, свято соблюдающими принципы своих учений.
Но, стоп. Расписался.
Вернёмся к нашим баранам… Извините – к нашим комиссарам.
Да… Невольно выскочившее словцо в некотором смысле соответствует основной функции духовного лидера. Баран ведь лидер – «баранец среди овец», первый помощник капитана – среди моряков.
В море, конечно же, нужен духовный лидер, но желательно, чтобы бараном он всё-таки не был.
За триста лет в России всякое случалось на флоте. «Бывали дни весёлые»… Стабильным, в отношении духовного лидерства, пожалуй, можно считать XIX – начало XX века, по крайней мере, до февраля 1917 года. Тогда в штате каждого крупного судна состоял «батюшка».
Первые комиссары появились на судах в «смутное революционное» время. Большевики хорошо понимали значение духовного лидерства, и очень быстро организовали это дело. Попов к ногтю! Комиссаров в массы! Первые судовые комиссары не были спецами, зачастую не имели вообще никакого образования. На тот момент их практической задачей было использование кораблей в интересах пришедшей к власти партии посредством воздействия на командование корабля, но главной идеологической задачей, безусловно, являлось воспитание моряков в духе коммунистической, большевистской идеологии. Если практическая задача скоро перестала быть актуальной, появились «свои спецы» из числа преданных делу партии, которые не нуждались в посредниках, потом – их дети и внуки, то идеологическая задача для института первых помощников капитана оставалась актуальной вплоть до нашего времени.
Моему поколению не суждено было застать ни тех самых комиссаров «в пыльных шлемах», ни их преемников – комиссаров Красной Армии и Флота времён Великой Отечественной, но зато мы «имели удовольствие» наблюдать за деятельностью последних комиссаров на рыболовных судах СССР до конца – до «перестройки».

Кто кому помощник?

- Спасибо вам, Павел Семёнович, огромное материнское вам спасибо! – Тучная седая женщина стремглав кинулась нам наперерез.
Новоиспеченный комиссар замахал руками, то ли пытаясь защититься, то ли закрывая лицо, как преступник от папарацци. Дело было на входе в «крутой кабак», куда «разведовские» зашли пообедать перед отходом судна, днём, в центре города. Первыми шли гидролог Сашка Сысоев и комиссар. Павел Семёнович схватил Сашку за руку и потянул в сторону зала.
- Я желаю вам, чтоб руки у вас поотсыхали, чтоб ваши дети болели вечно, – переходя на визг, продолжила женщина и, не дотягиваясь до комиссара, ухватилась за Сашку.
Павел Семёнович тянул Сашку внутрь, женщина не сдавалась – тянула в другую сторону.
- Товарищи, в чём дело? Вы меня надвое разорвёте, отпустите же, пожалуйста, – взмолился Сысоев.
Комиссар послушался, отпустил и скрылся в зале.
Победительница прижала свою добычу к отполированному деревянному прилавку раздевалки:
- Вы вместе с ним шли! Я видела, вы разговаривали!
- Извините, дама, я не понимаю, что случилось, – прохрипел Сашка под напором большого нездорового тела, – мы вместе работаем, и только…
- А-а-а-а… – торжествующе воскликнула «налётчица», – вот ты-то мне и нужен…
Дама активно задвигала животом, пытаясь запихнуть Сашку в раздевалку. В это время подошли остальные: второй штурман Васильев, сменный мастер добычи Алик и Сашкин коллега по научной группе Вова Бовин. Сысоев махнул им рукой, указывая в сторону зала: не ждите, мол, я сейчас. Из-за приоткрытой двери наблюдал Павел Семёнович.
- Я должна предупредить. Хочу предупредить, хочу, чтобы все знали, какая это дрянь, какой выродок! – жарко задышала женщина.
- Извините, мы почти не знакомы с Павлом Семёновичем, вряд ли смогу вам чем-нибудь помочь, – попытался отвертеться гидролог.
- Молодой человек, мне ничего от тебя не надо, только предостеречь. Этот тип преподавал историю в девятом классе и сломал нос моему сыну. Взял и сломал нос, просто схватил за нос и повернул по часовой стрелке... просто повернул... – сбивчиво залопотала толстуха, показывая, как повернул.
- Извините. Не пойму. Как сломал? Зачем?
- Мой сын видел, как он накануне вечером вывозил из школы казённые стройматериалы, воровал… И сломал, просто сломал нос…
Дама замолчала: в дверях показались милиционеры.
- Савельевна, ты опять пьяная на работе. Поедешь с нами.
- Сынки, – заголосила нарушительница порядка, – не пила я ни капельки, я гада этого встретила, столько лет минуло, думала, что прошло, ан нет... сынки, не пила я сегодня…
Появилась администратор, подсохшая дама в кудельках, залопотала:
- Извиняюсь я, от всего нашего ресторана извиняюсь. Что она хотела от вас?
- Да ничего. Ничего плохого она мне не сделала. У меня нет к этой женщине претензий.
- Забирайте, забирайте её, – поторопила милиционеров строгая администраторша. – Полина, прими гардероб.
Женщина стояла потупившись. Больше не спорила. Тихо процедила сквозь зубы:
- Это он ментуру кликнул, всегда успевает, гад, всегда… Теперь и отсюда уволят… – И, подняв на Сашку мутноватые глаза, сказала: – Ты, похоже, парень хороший, держись от него подальше: он страшный человек… подальше держись…
Ага, как же, удержишься…
Тогда, в начале 70-х, судно СРТМ «Андромеда» готовилось к шестимесячному и очень дальнему рейсу – в Чили, на край света. Камбуз ещё не начал работать, вот и пришли мужики в кабак – покушать да заодно прогулять оставшиеся, не весть какие, денежки. Пока ждали заказ, Павел Николаевич извёлся весь:
- Ну что она тебе сказала? Она ведь что-то рассказывала?
- Да ничего внятного. Понравился я ей, кажется, – пытался отшутиться Сашка. – Если честно, жалко мне толстуху, очень уж расстроилась из-за чего-то.
- Не жалей, – посоветовал комиссар, – она сумасшедшая. – И, отвечая на незаданный вопрос, пояснил: – Знаю её давно – соседка моя, живём рядом почти, на Емельянова, там, где Московская дивизия.
– Сумасшедшая? Ну что ж, возможно и так. Тем более жалко.
Настроение было испорчено. Наскоро пообедали – и на пароход.

С Павлом Семёновичем Большуткиным представители науки познакомились недели две назад. Это был взрослый человек, лет на десять старше их. Павел Семёнович выглядел человеком явно не флотским. Оказалось, что он, в самом деле, раньше работал учителем и в море никогда не ходил. На судно его взяли только в связи с дефицитом кадров, и теперь ему предстояло занять вакантную должность техника-гидрохимика, а это серьёзная квалифицированная работа.
- Можно, конечно, и медведя научить ездить на велосипеде, – пытался возражать помощник капитана по научной части.
- Берите, пока даём, – заявили в отделе кадров, – всё ж руки дополнительные, лучше, чем ничего.
Ну, что делать – взяли.
Павел Семёнович старался, действительно старался. Всё время до отхода он просидел в подвале, в лаборатории гидрохимии, осваивая практические навыки определения солёности, кислорода и фосфатов. Условный экзамен у условно молодого специалиста пришлось принимать Сашке. Экзаменуемый сделал всё не так, всё неправильно – расстроился.
- Ладно, Павел Семёновмч, после получится. В институте пять лет учат гидрохимии, а практические навыки можно за рейс вполне освоить, – успокаивали новоиспечённого «научника», – так что в море всё образуется.
Неожиданно, перед самым отходом, спустили строгое ЦРУ (ценное руководящее указание): без комиссара в такой дальний и ответственный рейс ходить не моги! Петя Крюк вывернулся наизнанку, но готового первого помощника найти не смог. И то сказать: хоть и ввели должность (до этого на СРТМах такой должности не было), но оклад-то приравняли к окладу старпома СРТМ, а это много меньше, чем на БМРТ. Ищи-свищи.
У власти в Чили социалисты тогда были, Сальвадор Альенде – почти коммунист. Завалишь отход – живо из кресла вылетишь. Поэтому-то начальник ОК и ухватился за соломинку – вспомнил о коммунисте Большуткине, отданном науке в науку. «Да плевать, что ничего не умеет, ему ничего и не надо уметь – он же коммунист, инженером человеческих душ будет, а это категория нематериальная».
Сказано – сделано. На сутки всё-таки пришлось задержать пароходик, потому что первых помощников утверждают на большом парткоме (пока кворум собрали). И вот при полном непротивлении сторон П. С. Большуткин стал первым помощником капитана СРТМ «Андромеда». Лихо!

Наверное, не самой большой скотиной был наш комиссар – у каждого свой скелет в шкафу имеется, – но он был у Сашки первым Первым. До этого ему не приходилось ходить с идеологическим опекуном, потому и запомнились все его «художества» хорошо.
Растасовали быстренько матросов и выделили Павлу Семеновичу каюту рядом с инженерами, где разместились научники. Ну, это-то как раз понятно: у Первого документы шибко секретные имеются, ему каюта, само собой, отдельная положена.
Переход был длинный-предлинный. Сначала по Атлантике до самой Панамы шли, потом по Тихому океану вдоль побережья. «Андромеда» – судно старенькое, далеко не первой свежести, да ещё с сильным обрастанием после предыдущего рейса в Гвинейский залив. Тащилось со скоростью 6–7 узлов. Экзотики хоть отбавляй: получили «удовольствие» сначала от тропического циклона, потом от штилей с мёртвой зыбью аж до самого американского континента. Опреснителя на таких судах не предусмотрено, воды мало – только для питья, а для бани собирали пресную воду с помощью хитроумно растянутых брезентов. Ночью крутили кино на палубе – забавно смотрелись сцены морских баталий из «Адмирала Нахимова» под аккомпанемент волн, мерно шуршащих о борт, совсем рядышком со зрителями. Иногда приходилось уклоняться от летучек, перелетающих пароходик справа налево и обратно. Случалось, что рыбка стукалась прямо в экран и потом долго колотилась о деревянную палубу, отвлекая зрителей. А переход через Панамский канал – это уж экзотика в чистом виде. Тогда ещё зона Панамского канала принадлежала США, поэтому организовано всё было на уровне: никаких задержек, никаких проволочек и вымогательств. Сначала шлюзы и собственно канал (искусственные сооружение), а дальше пресные озёра с чёткими фарватерами – красотища!
Ещё в Атлантике у «науки» с Павлом Семёновичем случилась первая неприятность. Почти каждый вечер все вместе пили чай в каютке инженеров, справа от гальюна, и первый помощник был постоянным членом этого клуба. «Чайпить» – это вам не чай пить. Главным здесь было общение, анекдоты, байки всякие – и приличные, и не очень. Однажды собрался экипаж в салоне команды по поводу очередного приёма пищи и обнаружил красочно оформленную стенгазету – как положено, с передовицей о политической жизни в стране (где всё хорошо) и за рубежом (где всё плохо) и с критическим материалом из жизни нашего судна: «Особенно грязно в каюте инженеров. По вечерам из каюты доносятся громкие возгласы и матерщина…»
- Вот сволочь! – занервничал Васильев.
До самого вечера Павел Семёнович на глаза не показывался, хотя это было трудно сделать на таком невеликом пароходике, а на «чайпить», как ни в чём не бывало, заявился.
- Так, уважаемый, сделайте так, чтобы мы вас в этой грязной каюте больше не наблюдали, – буквально вытолкал комиссара Бовин.
Как после этого случая комиссар ни подкатывался, больше с ним в неофициальной обстановке не общались. Капитан – кстати, хороший мужик, – которому Павел Семёнович пожаловался на инженеров и примкнувшую к ним компанию, никак не прореагировал. Ну, ничего с ними не сделать – не обязаны поить комиссара чаем. Большуткин пробовал развалить сплочённый коллектив. Например, он сообщил впечатлительному тралмастеру Алику, что его дружбан Игорь Васильев пойман с поличным на производстве алкогольного напитка (бражка из яблочного сока – тропического довольствия) и якобы под угрозой разоблачения сознался в том, что его напарником был Алик. Аналогичную новость комиссар сообщил и Игорю… Но на такой туфте нас не проведёшь!
- Ах, комиссар, комиссар… Ах, комиссар, как же нехорошо, ах как же это вы плохо так, – попытался пристыдить Павла Семёновича Алик.
- Что плохо, Али Умарович? Ведь у меня и письменное заявление Васильева имеется. Он вас подставляет, а вот вы не хотите писать, не хотите вывести его на чистую воду, поэтому вы, так же, как и Васильев, поступаете преступно, – глазом не моргнув, отвечал Большуткин.
Через пять минут оба «преступника» подловили первого помощника в салоне при свидетелях.
- Ну-ка, при мне скажи, что я такое написал на Алика? – попёр на комиссара Игорь. – И что Алик на меня написал, тоже хочу знать.
- Да вы что, ребята, это так, несерьёзно… пошутил я… – увидев решительные лица окружающих, признался комиссар.
- Сука ты, Пал Семёныч, и предупреждаю: не шути так больше, – попросил второй штурман.
Промолчал тогда Большуткин, но, как показало время, не забыл – он вообще ничего не забывал. Это был последний рейс Игоря Васильева, визу ему «прихлопнули».

Ярким февральским днём ошвартовались у причала второго по величине города Чили и первого порта – Вальпараисо. Павел Семёнович лез из шкуры вон. Порхал. Жалел только об одном: «Не успел китель пошить»... После этого длинного рейса Большуткин окончил специальные курсы для первых помощников, и уже никто не видел его на берегу без форменной одежды с широкими, до локтей, шевронами. Ну а тогда, что ж, пришлось обойтись чёрным костюмом. Капитан поручил Павлу Семёновичу сформировать группу из десяти человек для торжественной встречи с представителями Института развития рыболовства. Никто не сомневался в том, что научная группа должна входить в состав делегации в полном составе, ведь судно пришло научные исследования выполнять. Но не угадали – в комиссарский список из науки был включён только «старый полярник», помощник капитана по научной части Юрий Михайлович Зайцев. Из нашей четвёрки, естественно, там никого не было.
- Слышь, Павел Семёнович, там же наука чилийская будет, им потом вместе работать, и… бить… ага (такая была непонятная привычка у нашего «кэпа» – вставлять это своё таинственное «и… бить… ага»). А ну как спросят что-нибудь про науку – ты, что ли, отвечать будешь?
- Юрий Михайлович ответит, – настаивал комиссар.
- Что он ответит? Он «от сохи», у него за плечами училище Арктическое. Чему его учили, и… бить… ага, забыл он давно. Давай-ко впиши инженеров. – И, видя, что Большуткин набычился и упрямо мотает головой, добавил: – Ты есть мой помощник, и давай без разговоров, и… бить… ага…
Но Павел Семёнович не хотел сдаваться:
- Я сделаю, как вы скажете, Николай Фёдорович, но разговаривать будем на парткоме после рейса. Бовин, например, своими длинными волосами порочит облик советского моряка. Вот тогда и посмотрим на берегу, кто кому помощник!
- И… бить… ага! – удивился капитан.
Вот так комиссар вступил в войну и с капитаном. Правда, Сашку всё-таки пришлось включить в делегацию. Вова действительно имел «подбитловую», не советскую, причёску, а к Сашкиной бритой макушке Большуткину никак было не придраться.
Русских моряков встречали в небольшом уютном ресторанчике. Всё было вкусно. Налегали в основном на морепродукты: громадные, жаренные на деревянных шпажках креветки, крабы и лангустино, кальмары и каракатицы, и что-то вообще неопознанное. Всё это запивалось белым или красным вином, поэтому беседа пошла быстро. К концу вечера приехал мэр Вальпараисо Сергио Бускович. Поздравил с приходом и сел с краю на свободный стул рядом с Сашкой. Сысоев легко общался с мэром на английском языке без переводчика – отлично понимали друг друга, хихикали. Комиссар дыру на Сашке прожёг. Потом к англоязычным пересел и руководитель делегации от института Хаймэ Ачевериа, океанолог, совсем ещё молодой человек (он оказался секретарём комсомольской организации Вальпараисо). Прихватив Юрия Михайловича, вчетвером поднялись на открытый балкон и под кофе принялись обсуждать программу работ. Тут уж на Сашке появилась вторая дыра. А как же: беседовали-то без комиссара, да ещё и не по-нашему, поди пойми, о чём они там…
Комиссарским врагом номер один стал Сашка Сысоев.
Экспедиция шла своим чередом. Выходили в море на одну, от силы две недели. Тралить разрешалось где угодно, без ограничения расстояния до берега или глубины места. Работы было много – нет, не много, а очень много. Сашкин напарник, ихтиолог Володька Бовин, затаривал бидон за бидоном – так много было новых рыб. Он уже всерьёз опасался, что не хватит формалина. У Сашки вообще была «суровая напряга»: днём с чилийским коллегой они «клепали» батометрические станции и отбирали пробы; ночью – в носовой лаборатории (там на полном ходу даже при безветрии штивает так, что и у «волосанов» иногда кишки выворачивает). Сашка один делал гидрохимию, техника-то не было (вместо него помполит). Спал он по два-три часа в сутки, а иногда и вовсе не приходилось спать. Рекорд непрерывной работы без сна составил 56 часов. Да и весь экипаж работал напряжённо, бездельников не было, кроме одного, конечно…
- Павел Семёнович, будь человеком, помоги, ты ж стажировался на техника, хоть солёность поколоти на мешалке – это просто, – взывал к комиссару Юрий Михайлович. Тщетно.
Забегая вперёд, скажу, что больше никогда отечественным научным пароходам не пришлось работать на шельфе Чили в таком свободном режиме. Так что собранные в том рейсе данные оказались уникальными.
Промежутки между выходами в море были очень большими и становились всё больше и больше. И тут уж у комиссара действительно было очень много работы.
Если кто-то не знает любимого и главного слова в любой испаноязычной стране, я вас информирую: это «mañana». Словарь испанского языка сообщает нам, что «mañana» имеет всего два значения – «завтра» и «утро». Но употребляется «mañana» чрезвычайно часто, и слово это может быть невероятно многозначным, а может, и наоборот, вообще ничего не значить. Например, вы выясняете, когда привезут снабжение или топливо, либо уточняете дату отхода. И всегда слышите в ответ: «mañana». Вы законно предполагаете, что это случится завтра, но… не спешите с выводом. Собеседник вкладывает в своё «mañana» совершенно иной смысл: событие может произойти совсем не скоро, а может быть, и никогда… По местному телевидению часто мелькала заставка – мультяшный чёрный кот, кривляясь, противным мартовским голосом объявляет: «Mañana Loteria!». Думали, наивные: «Надо же, как часто у них розыгрыши лотереи». Потом только поняли, что это не кот вовсе, а сам менталитет местного населения. А «mañana» означает неизвестно когда, а «loteria» неизвестно что – то ли будет, то ли нет… то ли хорошо, то ли плохо… Поначалу андромедовцы попадались на «mañana», потом раздражались, потом просто не реагировали, и наконец, сами заразились…
Ой, как трудно пришлось бедному комиссару с этими «панамериканами». Извёлся он просто от необязательности, а они с ним извелись, но это только поначалу, потом просто перестали обращать на комиссара внимание. Обидно.

Межрейсовые стоянки в Вальпараисо составляли от 10 до 20 суток. Ну не сидеть же всё время в «жестянке»? Ходили в увольнения как положено: группами не менее трёх. Вели журнал увольнений: подписи там, старшие группы – непременно комсостав или «члены». Комиссар активно управлял процессом. Несчастного Вову Бовина не отпускал в увольнения до тех пор, пока тот не подрезал свои пейсы до приличной длины. Лишены увольнений были также несколько нарушителей режима, в том числе и «антипартийная» группа. В каюте инженеров действительно выпивали как-то вечерком – день рождения Алика отмечали и в лёгкую винцом побаловались. Через тоненькую переборку Павел Николаевич всё слышал и наказал: в увольнение совсем перестал пускать. Ну очень он их разлюбил…
Ладно. На войне как на войне.

Однажды наказанным, Сысоеву и Бовину, пришлось принять участие в экскурсии на биологическую станцию – некому больше было ехать. Станция оказалась очень интересным сооружением, расположенным посредине живописной бухточки. Круглое здание станции утёсом вырастало прямо из океана. Основной программной задачей биологической станции являлось выращивание морского ежа. Практически это был маленький заводик, где из искусственно оплодотворённой икры выклёвывались личинки, выкармливалась молодь – крохотные, похожие на взрослых ежички, и на последнем этапе уже готовые к жизни в естественных условиях морские ежи выпускались в океан. Очень интересно! Эффектным было расположение лабораторий – что-то вроде спирали: по кругу сверху вниз располагались ванны и лотки. Процесс шёл непрерывно – в верхней части икра только ещё оплодотворялась, а в это же время внизу уже «выходили в свет» взрослые особи. Конечно же, станция была не производственная, а только научная, главная задача – это отработка оптимальных методик оплодотворения, содержания и кормления личинок и молоди на всех стадиях процесса. Было очень интересно, гудели компрессоры, где-то стоял полумрак, а где-то сияли лампы, журчала обогащённая кислородом морская вода. Сашка и Вова не переставали удивляться. В конце экскурсии руководитель лаборатории попросил «ruso marino» поделиться впечатлением. Вова Бовин умняга, но речи от него не добьёшься – пришлось Сашке. Говорил он коротко и медленно, под переводчика – молодого биолога Хуана, который сходил уже в море на «Андромеде» на целую неделю и считал себя «chileno marino». Сашка поблагодарил чилийских учёных, восхитился достигнутым и пожелал, чтобы наши взаимоотношения, которые пока находятся на этапе становления (в личиночном состоянии), развивались столь же успешно, как морские ежи на этой чудесной станции. Все дружно похлопали.
Шагая по длиннющим деревянным мосткам, соединяющим станцию с берегом, Сашка с удовольствием вспоминал свою речь: он был очень доволен ею. Тем неожиданнее было выступление Павла Семёновича:
- Ты что наплёл? Ты хоть понимаешь, что проводишь антипартийную политику?
Сашка чуть с мостков не свалился от неожиданности.
- Что? Что такое?
А комиссар шипел дальше:
- А знаешь ли ты, что Чили в 45-м объявила войну фашистской Германии? Наши страны – давние партнёры и друзья, наши коммунистические партии…
- Комиссар! Да ты сумасшедший! Чего ты политинформацию мне толкаешь? Причём тут война и Германия? Пошёл ты… – не сдержался Сысоев.
- Так, всё! Моё терпение лопнуло, продолжим сегодня вечером на партсобрании! Считай, что визы у тебя уже нет! Домой полетишь! Досрочно!
Павел Семёнович действительно в тот же вечер собрал «партийцев» и пригласил злого беспартийного гидролога. Само Сашкино крамольное, по мнению комиссара, выступление было озвучено близко к тексту.
- Так что, и… бить… ага, ничего не поняли мы, – после паузы выразил общее мнение капитан. – Какое такое оскорбление истории? Какие такие лозунги? Ты бы лучше, Пал Семёныч, боцманом занялся, вот где действительно, и… бить… ага… Я так думаю, Сысоев правильно тебя послал, куда надо послал…
Комиссар с выводом капитана не согласился, поставил вопрос на голосование, но все дружно отвергли его идею со списанием. Даже матрос Кормовой, комиссарские глаза и уши, голосовал как все.
- Это просто позор какой-то, – резюмировал Павел Семенович с интонацией Швондера и развёл руками.
- Так что, и… бить… ага, бросай, Павел Семёнович, гидролога, да у нас и нет возможности ни списать, ни домой отправить никого, так что, и… бить… ага, хоть на цепь Прищепу сажай в форпик, всё равно напивается. Так что имею предложение, и… бить… ага: на перевоспитание поселить боцмана в каюту первого помощника. А вам, Павел Семенович, это навроде партийного задания, и… бить… ага, – внёс предложение капитан, и оно с восторгом было принято ячейкой.
Комиссар, пригрозив перенести персональное дело Сысоева в партком Управления, был вынужден согласиться с планом перевоспитания боцмана. Бедный Большуткин. Если бы он только представил себе в тот момент уровень опасности, которой подвергается, соглашаясь на этот рискованный эксперимент…
Вова Прищепа был из самых волосатых «волосанов». Скала. Кремень.
В итоге перевоспитанным оказался Павел Семёнович.
Вечером боцман посочувствовал уважаемому комиссару и предложил «по-песяшки» за новоселье. Комиссар опять не прочувствовал момента. Все знали: Прищепа, если прищепится, то не отщепить… Пили всю ночь, а наутро, как всегда около пяти, боцман нёс в ближайший шинок короб рыбы (пить и морально разлагаться-то на что-то надо). Вахтенный у трапа с удивлением заметил, что за боцманом с таким же стандартным коробом, выписывая ногами кренделя, следовала подозрительная фигура, очень похожая на комиссара…
Оказалось, что бывший учитель истории ещё и запойный… Долго он не выходил из крутого пике, а с ним и добрая половина экипажа. Про журналы увольнений забыли – ходили гулять так. После случая морального «перевоспитания боцмана» комиссар потерял право что-либо требовать от моряков – он стал вроде «опущенного»… Боцман Вова продолжал откровенно пить и морально разлагаться, а с ним и сам комиссар…
Безвременно потеряв своего «баранца», экипаж самопроизвольно распределился на несколько групп по интересам: алкоголики, любители «клубнички» и кому и так хорошо... Самой малочисленной оказалась третья группа. В начале семидесятых не шибко избалованный социалистический контингент от такой вольницы совсем обалдел. Отпускались, или опускались, по полной…
Группа алкоголиков состояла, конечно же, не из больных алкоголизмом. Но неудовлетворённая потребность в употреблении свойственна многим, поэтому, особенно поначалу, в неё входило больше половины экипажа. Пили мужские напитки: ром «Negro» и «Blanco» и бренди («берендю» – в устах боцмана Вовы).
Вторая группа только чуточку уступала первой по численности, но, учитывая, что некоторые члены экипажа, периодически трезвея, пополняли её, то морально разлагались многие. Однако, с точки зрения местного населения, моряки «Андромеды» вели себя более чем сдержанно. Одно слово – советские, сокращённо «совки». Секса у нас, как известно, тогда не было – если бы не перестройка, теоретически могли бы и вымереть (судьба мамонтов). А в Чили… Невероятно, но факт: на улицах города в вечернее время предлагали себя женщины. Это уродливое явление проституцией называется. Явление, положим, и уродливое, но местные профессионалки отнюдь не уродливы – все как на подбор красавицы, а запах... Нормальному здоровому на все органы мужику очень не трудно было угодить во вторую группу. Ситуация усугублялась тем, что хоть Чили и пыталась строить социализм по нашему коммунистическому принципу, но не слепо, а с учётом местных особенностей. Одной из таких особенностей был менталитет нации по вопросу взаимоотношения полов. Если советские моряки, как и все сознательные советские люди, старательно скрывали интерес, неминуемо возникающий к противоположному полу, то местные женщины понимали только две причины, по которым мужчина может отказаться от половой близости: половая несостоятельность или венерическое заболевание... «Голубизну» мы не рассматриваем.
Таким образом, третья группа, обозначенная выше («кому и так хорошо»), с точки зрения местного населения, вызывала сочувствие, причём как у женщин, так и у мужчин. А на судно валили всякие делегации: Института советско-чилийской дружбы, коммунистически настроенных женщин Вальпараисо, молодых социалисток и т. д., и т. п. Да, в третьей группе удержаться было сложно…
И вот на фоне такой нестандартной ситуации комиссар сломался окончательно.
- Павлик! – прилюдно орал на палубе боцман. – Гони, сучара, за пузырём.
В этом непростом рейсе Большуткин не приставал больше к людям и на берег притащился тихим и виноватым. Пожалели. А он отсиделся, и мстить начал погодя. Долго ещё эта гнида светила золотыми шевронами в коридорах Управления.

Много комиссаров повстречал Саня Сысоев на судах флота рыбной промышленности, часто среди них гады попадались, но этот первый был худшим Первым и запомнился крепче всех.
Что же за люди шли в комиссары? Разные, но их всех роднило одно: это были посредственности, неудачники. Что я имею в виду? Поясню на примере. Закончили Ваня и Петя мореходку, распределились в одну контору и принялись «пахать». Предположим, они судоводителями были. Ваня уже через рейс показал себя: головаст, знаниями напичкан, не ленив. Глядишь, через пару рейсов ценз выходил – и Третий, ещё немного – и Второй… А Петручио – хитрован, не внушает доверия, ни определиться, ни трал как следует поставить не может… Вот реальный случай был. Вышел такой Петя в должности третьего штурмана (вахта самостоятельная), так он до Северного моря не добрался Третьим – замучился капитан, назад в Четвёртые его отправил, под крыло старшего помощника, – благо почерк хороший, вахтенный журнал заполняет с блеском. Ну и что делать-то ему, бедному Пете? Нет, что ли, выхода? Не угадали, есть! Такие Пети знали, что делать. Ещё в армии или в мореходках, по конъюнктурным соображениям, они пополняли ряды КПСС, заканчивали курсы первых помощников и очень скоро возвращались на свой же пароход. Ваня, гляди, только до второго помощника добрался, а Петя уже комиссар. И прессует такой Петя не только своего более умного и образованного сокурсника Ваню, но и его старших товарищей. Да ещё и вопросом задаётся: а кто же всё-таки кому помощник? Этот путь пополнения помполитов флота рыбной промышленности был самый проторённый. 70–80 % знакомых мне комиссаров пришли на должность из неудачников. Конечно же, это были не только судоводители (их, вообще-то, было меньше всего), но и механики (дизелисты, электромеханики, рефмеханики и механики наладчики); приличный процент составляли радиоспециалисты, реже технологи и ещё реже промрыбаки (мастера добычи). Оставшуюся часть контингента составляли люди не флотские: журналисты, школьные учителя, отставные военные и просто неизвестно кто (тем, кому надо, о них, конечно, было всё известно).
Попадались и порядочные, но это скорее исключение, только подтверждающее правило.
Был у меня один знакомец из боцманов, назовём его Юрой, свой мужик – от ваеров и такелажа. Действительно хороший был боцман. Бывало, и жизнью рисковал: однажды в шторм как канатоходец пробежал по планширю и в критический момент перерубил концы кошелька, грозившего потопить пароходик, спас экипаж от неминуемой гибели. И задумался наш Юра: почему это он уродуется как каторжный, а его дальний родственник, захудалый акустик, которого нигде не держали больше одного рейса, закончил-таки «заушно» «вышку», получил поплавок, и сейчас почитывает от скуки политинформацию таким бедолагам, как он. И денежки у родственника хрустят куда как громче. И Юра, не будь дурак, поступил в вуз, а как только закончил – на курсы, и обратно в море: комиссарить. Вот это был настоящий лидер, настоящий комиссар, который всё прошёл сам, всё умел делать и делал, а главное, был порядочным человеком. К сожалению, таких Юр очень мало было, всё больше Пети…
Принесла-таки пользу перестройка, хоть в этом принесла – уничтожила институт первых помощников капитана (комиссаров), сплотивший в своих рядах худших представителей специалистов рыбной отрасли и просто «шаровиков», сумевших за период своего существования (около сорока лет) нанести огромный вред коммунистической идеологии в целом.