«Несть больше любви,
 аще кто душу положит».

Я стал...
Нет, неправильно, клошар – французское слово, по смыслу близкое советскому "бомж". Оба обозначают человека опустившегося, махнувшего на себя рукой.
Когда я сталкиваюсь с такими людьми, они не вызывают во мне отвращения, скорее непонимание и даже злобу. Я не понимаю их, и злюсь за то, что они опустили руки, плюнули на свою жизнь и оставили себя прозябать, даже не пытаясь что-то изменить. Они смирились. СМИРИЛИСЬ! В них не осталось духа борьбы, здоровой злобы к жизни, которая толкает вперед, которая сделала человека тем, что он есть сейчас.
Я же оставил приличную одежду, положение в обществе (пусть не ахти какое, но все же приемлемое социумом). Я сложил всё это в угол своей квартиры и, придавив прессом неоплаченных счетов, захлопнул дверь. Сжигая мосты, вверил ключи от этой жизни друзьям и отправился бродяжничать.
Да, бродяга – верное слово.
Оно окутано романтикой так плотно, что эти покровы не может сорвать даже общественное презрение. Оно осыпано золотой пыльцой свободы и обветрено иссушающим ветром славы пионеров Дикого Запада и геологов-первооткрывателей.
Многим человечество обязано именно бродягам – людям, которых что-то толкает в спину и заставляет идти вперед. Наши мегаполисы, пронизанные Интернетом и утыканные удобствами, стоят на трёх китах: авантюризм, тяга к путешествиям и вера в себя. Эти же понятия составляют суть бродяги. Без этих качеств он превращается в бомжа, клошара.
Я стал бродягой. Я упивался свободой! Нет, не свободой передвижения – любой турист владеет этим поделочным камнем. Но он помнит о доме, о семье, о работе, к которым рано или поздно ему придется вернуться. Он цепной пес – кольцо скользит по проволоке – иди куда хочешь! И вдруг – стоп! Дальше ни-ни.
Бродяга обладает настоящим драгоценным камнем – его ничто и никто не держит. Он волен уйти и прийти когда захочет и куда захочет. Он сам выбирает место и время. Без сожаления покидает одно пространство и без страха перед будущим появляется в другом...
Я был бродягой.
Солнце поливало его ультрафиолетом прямо на ялтинской гальке. Море шипело и пенилось со злобой двух баллов. Громкоговоритель (какое странное слово!), над головой, с упорством пьяного уговаривал отдыхающих посетить достопримечательности ЮБК. За его спиной снимались будущие блокбастеры, гудели саммиты и беседовали без галстуков главы держав.
Черт его знает, кто был этот молодой мужчина, пивший дешевое вино из горлышка на набережной в разгар сезона, его волосы выцвели и, как будто, были припорошены дорожной пылью. Черные джинсовые шорты побелели от морской воды. Глаза он сощуривал так сильно, что было ясно, солнечный свет доставляет ему боль.
Рядом расположилась женщина. На первый взгляд трудно было сказать, сколько ей лет. С одинаковым успехом ей можно было дать и двадцать пять и сорок пять. Она подставляла свое рыхлое тело и обнаженную обвисшую грудь солнцу. Женщина была крупная и некрасивая. Купальника у нее не было и дешевые трусики после купания проявили черный треугольник. Темно-коричневые соски расплылись и огромными зрачками призывно смотрели на загорелых мужчин. Она не стеснялась своей наготы, своих широких некрасивых ступней, своих неряшливых рук с обломанными ногтями, на которых штукатурились куски дефективно-серого лака. Не стеснялась.
Зато ее красивые, карие глаза, увлажненные алкоголем, блестели и смеялись над человеческими условностями. И там, в этих глупых, похотливо-зазывных глазах, сидела в засаде Молодость. И она подстерегала мужчину.
От мужчин не было отбоя. Но эта женщина выбирала. Выбирала среди мужчин достойного её. И делала она это так, как будто, не была бродяжкой, а была домохозяйкой на отдыхе.
То, что она бродяжка, становилось понятно с первого взгляда. Об этом шелестели на ветру ее пакеты, набитые хламом; об этом говорила полупустая бутылка водки; и, как ни странно, об этом смеялась девочка лет четырех-пяти. Она искала среди гальки красивые камешки, и, найдя, подбегала к женщине: "Мама, мам! Посмотри!»
Женщина смотрела на молодого мужчину, который пил вино с горлышка и смотрел на нее...
Так что же все-таки заставило меня подойти к той женщине?
Мне хотелось бы рассказать правду, чистую правду. Но это невозможно.
У меня плохая память, хотя прошло не так уж много времени.
В каких-то моментах я не смогу быть искренним до конца – это очень интимно.
Где-то голую истину придется прикрыть мишурой художественного вымысла.
Рассказ заведомо получится нечестный, но правдивый. Я буду стараться.
Итак.
Берег моря – это место нашей встречи. Три пополудни – время встречи. Я не выбирал эти координаты, их плеснула мне в лицо Судьба. Плеснула, зашипела и откатила как морская волна.
Начало, пожалуй, романтическое. Но никакой романтики не было. Я подошел потому, что мне до зуда стало любопытно – почему она не стесняется своего некрасивого тела?
Ей оказалось двадцать четыре года. Кокетничала она на уровне рыночных торговок и шлюх – грубо. К тому же она была навеселе.
За час я извлек из нее все. Она почувствовала во мне такого же бродягу, как и сама, и рассказала это все как другу. Она не приукрашивала повествование своими добродетелями и не жаловалась.
Услышанное мною дерьмо было банально, как всякое дерьмо в этом … мире. Мою циничную, привыкшую к таким рассказам, душу не тронул и этот. Глядя на ее растяжки и отрешенно улыбаясь, я отмечал все ступени вниз, по которым она шагала. Шагала, и ничего необычного в этом не видела. Это была Жизнь. Не сериальные страсти заокеанских сирот, обманутых жестоким миром, с хеппи-эндом на десерт, а простая жизнь. Ко всему прочему, эта проза была её ПРОЗОЙ. И ничего сверхъестественного. Рутина.
ОНА ГОВОРИТ:
...Подруга, обещала устроить посудомойкой. А в свободное время, можно лохов кидать.
Тарелки мыть – все же лучше, чем ничего. Подружка тоже моет, а ночью подрабатывает. Но одной, без "крыши", трудно. Когда заплатят, а когда пинками вытолкают. Хорошо живой-здоровой оставят. Могут и покалечить, и убить.
А я проституткой не пойду ни за что! Во-первых, у меня ребенок. Во-вторых, деньги за любовь грешно, нечестно брать. В-третьих, проститутка – ты никто. Всякий обидеть может. А так – я женщина. Я себя уважаю.
У тебя деньги-то есть? Если нет, могу подкинуть. Не надо, так не надо. Я от чистого сердца. Слушай, а пойдем ко мне в гости!
Она смотрела на меня, ожидая ответа. Люди вокруг отдыхали, заботились о своих драгоценных телах. Им не было дела до двух бродяг. Но мне казалось, что мы в центре внимания.
Мимо прошли две девушки, только что сошедшие с подиума. Они посмотрели на меня и улыбнулись. Я решил, что это насмешка и твердо выдержал их взгляды.
Она ждала.
Я знал, что есть вино и есть время. Но я не понимал, зачем мне эта женщина? Если не считать нескольких строк в походном блокноте, она меня не интересовала...
Она смотрела на мои руки и ждала.
Когда блик от волны вонзился в мои глаза, я понял, что если откажу ей, то она потеряет себя, потеряет самоуважение.
СИТУАЦИЯ:
Я не знаю кто ты – мужчина или женщина.
Но скажи мне: как бы ты поступил(а)?
Из всех самцов, которые подходили к ней
(я был не первый), желая завести с этой
откровенной женщиной бурную, но
непродолжительную дружбу, она выбрала
именно меня, того, кто ею не интересовался.
КАК?
Он закинул на плечи свой рюкзак, помог женщине (или девушке) собрать вещи, и втроем они покинули пляж.
Равнодушные взгляды красоток прожигали его насквозь. Ему казалось, что все на него смотрят с презрением и насмешкой. Он гордо задрал голову, чтобы эти взгляды отскакивали от него. Они шли через многолюдную Набережную. Земля увлекала солнце за горы. Оно капризничало и брызгалось в вечернюю прохладу разноцветными лучами. Люди, утомленные жарой, гудя, сновали вдоль моря. Они изнывали от скуки (две недели), они искали развлечений (неделя), они захлебывались Ялтой сквозь дорожную усталость (только что прибывшие). Молодой человек нес ее пакет и страдал от воображаемых взглядов, смешков. Он мечтал, чтобы люди исчезли, провалились в недра гор, все до одного... Но он выбирал места людные, места, где он мог встретить знакомых, "домашних" девушек. Он взламывал Набережную ледоколом, испытывая свою смелость и меру стыда. Блаженная улыбка превосходства сумасшедшего скрывала эти чувства. И ни разу женщина, не заподозрила, что он стесняется ее общества...
Волосатые пальмы, за которыми мочились отдыхающие, скрыли их от людей. Земля, пропитанная испражнениями, чвакала под ногами. Она тихо материлась на "ссыкунов", огибая угол сетчатого забора.
Они оказались на территории реставрируемого здания. Сбивая ноги о строительный мусор, он пробрался вслед за ней, в гущу кустов. Там оказалась импровизированная палатка – натянутые на ветках одеяла, куски полиэтилена. Под этим постель. Во всем, как ни странно, ощущалась рука женщины. Было чисто и все имело свое место.
ОНА ИЗВИНИЛАСЬ ЗА БЕСПОРЯДОК...
Я смотрел, как она укладывает спать девочку и читает на ночь несколько страниц из "Золушки". Я пил вино, смотрел на детскую книгу, а думал о презервативах, которые ненужным хламом лежат в кармане рюкзака, рядом с черным блокнотом, на котором серебром вытеснено «EXCLUSIVE». Смирившись с неизбежностью, мое самолюбие успокоилось. Аргумент был дешевенький, но мне его хватило: она, наверняка, искусница.
За высоким железным забором, в двадцати метрах от нас, в ресторане "Белый Лев", ужинал средний класс. Неизменный шансон помогал им переваривать пищу. Они даже не подозревали о нашем существовании. Все это было похоже на русскую рулетку, в лучших традициях Достоевского. Такое сравнение рассмешило меня, и я нажал на курок...
Ему хватило смелости до конца. Хотя подлая мыслишка удрать проскальзывала. Он думал, что его уход обидит эту женщину, и не сделал этого.
Они возились, шептали, ласкали...
Женщина отрывалась от него и шептала притаившейся под одеялом девочке: «Спи, доченька, спи...» И любила со всей силой, отпущенной ее телу. Любила, давясь стонами. Она боялась разбудить девочку, боялась, что услышат жующие в ресторане. Она глотала оргазмы, запивая их потом и кровью с прокушенного плеча...
Отдышавшись, они курили и пили ее водку.
Вино закончилось. Пришлось пить водку. Запивали соком. Саднило плечо.
Ее игривость ("мужчины моя слабость!") не нарушала моего философского настроения. Было скучно, хотелось уйти.
ДИАЛОГ:
Она: ...все равно, не пропадем. Вчера ночью повезло – развела одного лоха на тридцать баксов. Накупила дочери игрушек, сладостей, на аттракционы сводила, сфотографировались, на Ласточкино Гнездо съездили. Представляешь, вход – двадцатка! Но я решила: пусть девочка погуляет, посмотрит; пусть запомнит на всю жизнь, как с мамой в Крыму была. Чтобы с мамой – только счастье! А то не станет мамы, и забудет меня... А я хочу, чтобы помнила, всю жизнь помнила, какая мама хорошая!
Он (улыбается, ее фатализм в двадцать четыре позабавил его): Ты что,
умирать собралась?
Она (спокойно, как рассказывала о своей жизни): В общем-то, да. У меня
рак крови. Сам понимаешь...
Смысл ее слов не сразу пошел до него. Но когда он осознал услышанное – ужаснулся. Ему стало страшно, как никогда в жизни! Он понял, что Иисус с его божественной любовью, что Будда со своей трусостью и уходом от страданий, Аллах с его устрашающей неизбежностью, Кришна с надеждой устроить свою жизнь в следующем заплыве – все они – ничто, рядом с этим знанием будущего.
Он понял, что люди вокруг, наслаждающиеся жизнью и вкушающие рекламное счастье, что он со своей скукой к жизни – дерьмо, рядом с этой некрасивой женщиной. Такое дерьмо, что подумать страшно!
Он понял, что начхать ей на всех, что плевать она хотела на то, что о ней думают, что не нужны ей богатства и блага: что счастлива она каждым днем жизни, а хочется ей одного...
Хочется ей, чтобы вон тот маленький комочек под засаленным одеялом, запомнил ее как самую добрую, ласковую, красивую, неповторимую, теплую, заботливую, нужную – самую ЛУЧШУЮ МАМУ НА СВЕТЕ!
И все!
Ох, как захотелось мне оказаться далеко-далеко от этого места! Лежать тихонечко и благодарить неизвестно кого, за то, что была в моей жизни эта женщина. За то, что прикоснулся я к такой силе духа, к такой любви запредельной...
Зачем я врал ей? Мол, зайду на днях, я не такой как все... Она смотрела на меня своими карими глазами, которые все знали, и улыбалась.
- Ладно, не бреши уже. Все вы, кобели, одинаковые. Но если приспичит, заходи: посидим, выпьем...
Он шлепал босыми ногами по теплым плитам Набережной, к морю. Над ним нависали горы и звезды. Слева блистал «Интурист», справа сверкал ресторан на сваях «Золотое руно». Перед ним ворочалось море, укладываясь на ночь. А за его спиной сопела девочка, которая не знала, что съеденные ею пирожные – самые дорогие во Вселенной. Счастье... его ведь не купишь...

Прости меня... Я не помню, как тебя зовут..