Израиль Меттер (1909-1996)


Никто не знал ее настоящего имени, да и, по правде сказать, вряд ли оно
у нее когда-нибудь было.
Женщины, увидев ее впервые, восклицали: -- Какая прелестная собачка!
Поди сюда, песик. Как тебя зовут?
Мужчины говорили короче:
-- Ну и псина!.. С ума сойти...
И собаке тут же давали имя, а через двадцать четыре дня, когда состав
отдыхающих сменялся, оно забывалось. Случалось, что в разных корпусах

ее называли по-разному. Однако чаще всего ее почему-то крестили Дамкой или Милкой.
Она отзывалась на все клички, ей нравилось, когда к ней обращались, и
возможно даже, у нее в ответ тоже возникали какие-то слова, но никто из
окружающих, к сожалению, их не понимал.
Трудно описать, какой она была породы. Люди, ничего не смыслящие в
собаках, простодушно полагали ее дворнягой. У них недоставало терпения
внимательно всмотреться в нее. В том-то и дело, что Дамка вовсе не была
беспородной, но только этих пород намешано в ней было множество.
Одно ухо бдительно стояло у нее, как у овчарки, а другое,
переломившись, висело, как у гончака. Если же случалась насущная
необходимость, то Дамка ставила торчком или укладывала плашмя оба уха --

совершенно очевидно, что ее нисколько не беспокоили вопросы фасона или моды.
Что касается хвоста, то она владела им виртуозно: сию минуту вы ясно
видели, что хвост этот был завернут бубликом, как у заправской лайки, а
через мгновение мимо вас мчалась та же Дамка с хвостом, вытянутым упруго,
как у борзой. А ноги у нее, к сожалению, были коротковаты -- тут ее
родословная, запутавшись, очевидно, в немыслимой помеси, сработала впопыхах,

как попало, лишь бы закончить эту невиданную доселе личность.
Работы у Дамки было по горло. Она сама установила для себя круг своих
обязанностей по Дому отдыха.
Дважды в месяц она выходила на станцию встречать отдыхающих.
Она садилась метрах в двадцати от железнодорожного полотна и ждала.

На станции стояла тележка, в которую был впряжен пожилой сонный мерин.
Кладовщик Коротков выезжал к поезду помочь отдыхающим управиться с чемоданами.
Когда тележка оказывалась груженной багажом и мерин, продолжая дремать,

разворачивался к дому, Дамка скромно подбегала к приезжим. Она учтиво
обнюхивала каждого, принимая его этим самым в свое хозяйство.
-- А это наш Кабыздох, -- говорил Коротков, указывая прутом на собаку.
Имеется такое научное мнение, что пес портится, если в течение его
жизни ему приходится несколько раз переходить из рук в руки, меняя хозяина.
Жизнь Дамки сложилась так причудливо и беспечно, что она не удосужилась завести себе постоянного хозяина, и, может быть, поэтому ее сердце вмещало в себе любовь к людям вообще, а не к кому-нибудь персонально. Она даже терпеливо сносила мелкие несправедливости, выпадающие на ее долю, отлично понимая, что человек может быть чем-то раздражен, озабочен и ему в данный момент не до нее. Надо было только тактично перетерпеть грубость, не
навязываться, и люди опоминались. Заметила Дамка, что лучше всего иметь дело с человеком, когда он один, а не когда их много.
Каким путем ей удавалось с ходу распознавать людей, живущих именно в ее Доме отдыха? Возможно, когда-нибудь наука возьмется ответить и на этот вопрос.
Рабочий день Дамки начинался с самого раннего утра. Чуть свет она
появлялась неизвестно откуда -- никто не знал, где она спит, -- и торопливо,
озабоченно обегала свою территорию, проверяя, все ли в порядке. Если во
время этой контрольной пробежки появлялся на крыльце человек, которому не спалось на новом месте, Дамка деликатно приближалась к нему, гостеприимно помахивая хвостом. Она делала это не для себя, а для него, чтобы показать
ему, что он не одинок в этот ранний час.
Человек радовался собаке, присаживался подле нее на корточки и
произносил какую-нибудь чепуху, вроде: -- Ну, здравствуй. Барбос. Как
живешь, миляга? Потом принимался слишком сильно чесать ей бок, чего, в
общем, Дамка терпеть не могла -- в этом месте у нее уже была натерта мозоль,
-- но Дамка заметила, что людям нравится делать это, и стойко переносила
неприятное ощущение.
Самое хлопотливое, трудное время начиналось для нее после завтрака.
Часть отдыхающих следовало проводить к Щучьему озеру. Здесь кто-нибудь непременно бросал палку далеко в воду и требовал: -- Принеси.
Или даже говорил слово, которого она толком не понимала: -- Апорт!
Дамка кидалась в озеро, молотила передними лапами по воде и раз
двадцать кряду приносила отдыхающим различные предметы, вероятно весьма необходимые им, потому что иначе чего ради они стали бы прибегать к Дамкиной помощи.
Люди укладывались на песок загорать, а ей некогда было разлеживаться, она спешила домой. Здесь ее уже ждали.
Новичок стоял у калитки, а кладовщик Коротков объяснял ему:
-- Пойдете прямо, потом у водокачки возьмете правее, обогнете голубую
дачу, подыметесь на взгорок, завернете на левую руку... Да нет,
заплутаетесь, вам не запомнить. Погодите, вот Кабыздох вас проводит.
-- Но откуда же он знает, что мне надо на почту? -- спрашивал
отдыхающий.
-- Он все знает. Такая паршивая собака, от нее ни черта не скроешь. Вы
только станьте на ту тропинку и возьмите в руки письмо, она, зараза, сразу
поймет, что вам на почту.
История обостренных отношений Короткова с Дамкой была несложной.
Подле кухни стояла ее миска, в которую повар два раза в день выливал
остатки еды. Против этого норми рованного расхода продуктов Коротков не
возражал. Но помимо того всякий отдыхающий считал своим долгом трижды в день, выходя из столовой, прихватить что-нибудь для собаки. Больше всего
перепадало ей от худосочных людей. Толстяки съедали свой рацион без остатка, а худощавые тащили все: кашу, яичницу, рыбу, колбасу, масло. Сердце
буквально сжималось у Короткова, когда он наблюдал эту картину, -- уходили харчи, годные для кормления его поросенка.
Дамка была сыта и без этого добавка, но вежливо ела из рук, не желая
обижать гостеприимных хозяев.
По вечерам она приглашала на пир соседских собак со всего поселка, и
это окончательно выводило Короткова из себя. Он даже ходил к директору Дома отдыха с предложением купить капканы и расставить их вокруг территории, но директор отказал, ссылаясь на перерасход по безлюдному фонду.
И тогда Коротков решил избавиться от Дамки каким-нибудь вполне
человечным способом.
Выбрав ненастный день в конце осени, он взял с собой повара и велел ему
прихватить Дамку; все трое поехали на электричке в город за восемьдесят
километров.
В городе Дамка чувствовала себя неуютно, она жалась к ногам повара,
напоминая ему всячески, что она тут и что им обоим лучше поскорее убираться из этого ада домой.
Коротков не стал делиться своими черными планами с поваром. Выйдя на
привокзальную площадь, кладовщик сказал:
-- Ты, Алексей Иваныч, иди в курортторг, а мне надо на базу. Я обернусь
быстренько и забегу за тобой. Кабыздох пойдет со мной.
Повар ушел, и, чтобы Дамка не побежала за ним, Коротков придержал ее за шею. Дамка дрожала от трамвайных звонков и городского скрежета.
Как только повар окончательно скрылся из вида, Коротков двинулся в
противоположную сторону, поманив за собой собаку. Она покорно засеменила
рядом с ним.
На шумном перекрестке кладовщик внезапно рванулся в сторону и повис на подножке проходящего трамвая. Дамка на мгновение замерла, увидев Короткова исчезающим в вагоне, затем ринулась за трамваем прямо по мостовой.
В первую секунду она легко догнала вагон, набиравший скорость на
повороте, и побежала вровень с площадкой, весело-беспокойно задрав голову и стараясь превратить все это в игру, в шутку.
Короткову даже чуть было не стало жаль собаку, но тут он с яростью
вспомнил, какое количество пищи уплывает из-за нее на сторону, и взял себя в руки.

Кто-то из пассажиров трамвая громко сказал: -- Товарищи, никто из вас
не потерял собачки?.. Вон бежит за вагоном...
Школьник, стоявший с краю площадки, указал на Короткова:
-- Этого дядьки собака. Избавиться хочет. Пассажиры неодобрительно
взглянули на кладовщика. Он прикрикнул на школьника:
-- Ну-ну, ты не очень! Небось полный ранец двоек везешь?..

Почем знаешь, что моя собака?
В это время трамвай уже обогнул шумный бульвар -- здесь мчались сейчас
все виды городского транспорта. Дамка оказалась между отчаянно сигналящим грузовиком

и мягко подпрыгивающим троллейбусом. Пассажиры даже зажмурились от испуга и жалости.

А школьник сказал, глядя на Короткова:
-- Хорошо, что вы не хозяин собаки, если не врете. А то бы я вам
показал, как мучить животных!.. И соскочил на ходу.
На душе у Короткова было скверно, его как будто даже мутило от того,
что он сделал, и, выйдя из вагона, он тотчас выпил две кружки холодного
пива. Полегчало.
В курортторге он встретился с поваром. Они быстро закончили дела, и
только тогда повар вдруг хватился собаки: -- А где же Дамка?
Блудливым голосом кладовщик рассказал, как Дамка будто бы снюхалась с каким-то кобелем на улице и исчезла. Сколько он ее ни звал, она не откликалась.
-- А вообще, такого дерьма не жалко. Сука, она и есть сука. Пошли,
Алексей Иваныч, до поезда примем грамм по полтораста.
-- Я пить с вами не желаю, -- сказал повар. -- Ты что, очумевши? --
спросил кладовщик. -- Это почему же, интересно, не желаешь со мной выпить?
-- Поскольку вы паразит, -- сказал повар. И выпили они в одном буфете,
но раздельно. И в поезде не разговаривали, ехали в разных вагонах.
Жизнь в Доме отдыха катилась своим чередом, и только старожилы иногда вспоминали Дамку:

вот, дескать, был такой пес, разумный и вежливый,
решительно все понимал, оправдывая свое высокое звание -- друг человека.
Так прошло с полгода.
И вот однажды, первого числа, часов в десять утра, как раз после
завтрака, группа отдыхающих новичков вышла из ворот, направляясь к озеру на лыжах.

Никто не знал дороги, спросили у проходящего мимо кладовщика, как ближе всего пройти к Щучьему. Кладовщик начал объяснять:
-- Подыметесь на эту горку, обогнете пожарку, свернете на правую
руку...
Он вдруг замер, устремив глаза в одну точку.
На ближайшем пригорке стояла Дамка, изготовившись вести людей к озеру.
-- Дамка! -- сказал кладовщик, забыв на секунду, что ее зовут
Кабыздохом.
Собака подбежала к нему, повизгивая от радости, что вот наконец он
нашелся -- хотя это стоило ей ужасных трудов и мученья, но она отыскала его,
и теперь никуда от себя не отпустит.
Потом она обнюхала деловито всех новичков, помотала своим грязным,
обтрепанным хвостом и приступила к исполнению служебных обязанностей -- повела их к Щучьему озеру.