Валентин Уткин 

Пашка ждал папу. Каждое утро выбегал за ворота, натощак вдыхая свежий весенний воздух и всматривался в дальний конец улицы.
Улица упиралась в небольшую площадь, мощеную серым булыжником. Там изредка мелькал желтый бок трамвая, иногда громыхал грузовик, после чего в воздухе начинало пахнуть бензином.
Мамы у Пашки тоже не было. Она ушла на войну вместе с отцом лечить раненых солдат. Он ее также ждал, но больше думал о папе, потому что все мальчишки на их улице только о папах и говорили.
Шел последний год войны, и бывало, что домой из тыловых госпиталей приходили чьи-то отцы.
Своих родителей Пашка помнил смутно, - было ему три года, когда началась война. Он жил с бабой Лушей, очень старой и очень больной.
Вчера во дворе все тетки сразу плакали и смеялись. Потому что пришел с войны дядя Митя. Он пришел на костылях, без ноги, - зато какой красивый орден блестел у него на груди!..
Двор, в котором живет Пашка – большой, но ему часто скучно, потому что дружить не с кем. Двух девчонок, внучек бабы Мани, Пашка за своих не признавал. Когда они выходили во двор поиграть в куклы или попрыгать через скакалку, Пашка презрительно сплевывал себе под ноги и уходил на улицу.
Случалось, во дворе Пашка бузил. Без всякой надобности начинал лить воду из крана или дразнил девчонок. Они пищали, как мыши под полом, и на их писк появлялась баба Маня.
- Выродок… волк растет! – шумела она на весь двор. Пашка ее не боялся. Он хмуро разглядывал крикливую соседку из под белесых бровей и снова уходил на улицу ждать папу.
Иногда с бабой Маней у него наступало перемирие. Тогда он стучал в двери ее хаты маленькими кулачками, а потом важно, тоном бывалого человека сообщал:
- Вас дожидает Лукерья Костатиновна!
Это означало, что бабе Луше опять плохо, и она нуждается в помощи…
Сегодня утром в доме у Пашки что-то произошло. Баба Маня, всю ночь просидевшая у постели Лукерьи, стала зачем-то сзывать соседей. Когда Пашка вернулся с улицы, в хате было полно народу.
- Ой, батюшки, горе-то какое! – жалостливо сказал кто-то и все посмотрели на Пашку. Он видел, что у Лукерьи желтое, неживое лицо и понял, что она умерла.
Пашка не плакал. Он стоял у ее постели, тяжело вздыхал, как это делали пожилые женщины, и очень жалел ее. Он думал, что когда приедет папа, они станут вместе варить картошку на керосинке, потому что теперь варить стало некому.
Бабу Лушу похоронили на следующий день. Когда Пашка вернулся с кладбища, в доме опять было людно. Он очень удивился, увидев, что баба Маня стала перетаскивать из своей в его хату сундук и комод.
- Если хто звернется… мать чи отец… я мигом освобожу площадь! – угодливо заглядывая в лица соседям, бубнила баба Маня. Ей было отчего угодничать. Внучки с невесткой и она ютились в старой хибаре с двумя кривыми оконцами. Крыша давно прохудилась, во время дождей с потолка капало, а ремонт сделать было некому. Да и на какие шиши можно было его сделать?
Какая-то незнакомая женщина велела ей собирать Пашкины вещи. И тут Пашка все понял. Его должны забрать куда-то, а в хате, в которой он жил, будут теперь баба Маня и ее внучки.
Он кинулсяся к пустой кровати и вцепился в подушку.
- Ба-ба! Ба-ба! – отчаянно завопил он. Кто-то прижал его русую голову к коленям. Незнакомая женщина рассказывала ему, что там, куда она его отвезет, много ребят и живется им весело и хорошо.
Но как только они вышли за ворота, Пашка убежал от этой женщины на старое кладбище. Присев на корточки у свежего холмика, он подумал, что вечером баба Луша опять начнет ругать его за грязные руки, а потом даст подзатыльник. Она не умерла, и хоронили совсем не ее! Его обдурили чужие люди!
Позже будет жить в его сердце обида на батю, который почему-то не едет домой, и холодно и пусто станет в его детской душе.
Не знал Пашка, что война давно осиротила его, и в хату, из которой вынесли старую Лукерью, никто никогда не вернется.
Он узнает об этом много лет спустя, когда захочет однажды проверить улицу и двор, где прошли первые шесть лет его жизни, без детских радостей и родительской ласки…