отрывок из книги воспоминаний

Сергея Владимировича Михалкова (1913-2009)

«Странно все-таки сложилась моя жизнь. В первом браке я был на десять лет моложе своей жены, а во втором — на 47 лет старше»
О самых знаменательных событиях своей долгой жизни Сергей Владимирович откровенно рассказал в книге воспоминаний «Что такое счастье»

...Что я помню из своего детства? Что знаю о нем из рассказов родных и близких?

Жили мы в своем имении Назарьево под Москвой, среди лесов, полей, лугов... Помню, стою с няней возле дома, а отец со второго этажа бросает мне красивую конфету. Я ее ловлю.

Помню октябрьские дни 1917 года, когда с улицы доносилось: «Вихри враждебные веют над нами». И мама уводила детей в комнаты с окнами во двор...

Помню усатого городового Петра Васильевича с «селедкой» на боку, навещавшего нашу квартиру по престольным праздникам. Ему, как положено, подносили чарку...

Помню себя в имении Ольгино в Амбросиевке, области войска Донского. Пахнет персиками, разложенными на полу большой комнаты. Помню казаков, которые охраняли нас...

Помню, что уже тогда я заикался... Почему? Ведь воспитывали меня в заботе и ласке.

Однако всего не предусмотришь в этой жизни. Многое решает случай. Нечаянно моя няня упустила коляску, и та покатилась, покатилась и перевернулась вместе со мной. Так я стал заикаться...

Как я относился к своему заиканию?..

Мне хотелось говорить, и я говорил, и товарищи мои терпеливо ждали, когда я выскажусь до конца. И если кто-то пробовал поначалу подшучивать над моей бедой, я тотчас перехватывал инициативу и первым смеялся над своей «особенностью».

Зато в школе заикание меня не раз выручало. Вызывает к доске учительница химии, а я не знаю, что отвечать, и начинаю с великим усердием заикаться. Сердобольная женщина ставит мне «удовлетворительно». Товарищи тихо помирают со смеху...

Но кто меня одарил драгоценным чувством юмора? Кто обогатил душу ощущением вечной радости и счастья оттого, что я живу?.. Отец, прежде всего — он, Владимир Александрович Михалков.

...Он был человек легкий, отзывчивый на чужую нужду. Но и к нему, к его имени люди относились с благодарностью. Когда его не стало, сотрудники выхлопотали нашей немалой семье, которая очень нуждалась, персональную пенсию. В архиве сохранилась эта ветхая бумажка, которая в те тяжелые годы так много значила для мамы и троих мальчишек...

Вспоминается... случай. Мне, 13-летнему юнцу, посчастливилось выиграть в лотерее московского ГУМа... бутылку портвейна! Гордый своей удачей, я вернулся домой и простодушно протянул ее отцу:

— Это тебе, папа!

— Где ты ее взял? — спросил он.

— Выиграл в лотерее!

Отец молча вышел во двор, на моих глазах отбил горлышко бутылки об угол мусорного ящика и, вылив вино на землю, спокойно, но веско сказал:

— Никогда не играй ни во что! Запомни! Работай и зарабатывай! Я запомнил...

Это он, отец, дал мне в руки сказки Пушкина, басни Крылова, стихотворения Лермонтова и Некрасова... С тех пор я уже не мог жить без поэзии ни дня... Первые стихи я написал очень рано, мне было десять с небольшим, а стихов уже много. И как же вместе со мной горевали мать и отец, когда какие-то беспризорники влезли в квартиру и утащили шкатулку с сокровищем — моими стихами! Самыми первыми! Аккуратно переписанными в общую тетрадь!

А еще про отца я помню вот что. Когда в 1930 году я окончил в Пятигорске среднюю школу, мне захотелось уехать в Москву и там начать самостоятельную жизнь. Отец написал своей сестре в столицу: «Посылаю сына в Москву, чтобы попытаться поставить его на ноги. Его задача — получить нужное для писателя образование...»

А меня он напутствовал так:

— Больше всего ты любишь писать стихи. Пробуй свои силы. Учись дальше. Работай над собой. Может быть, со временем из тебя что-нибудь и выйдет...

«Перед тем как отправиться в загс, мы зашли в забегаловку, выпили водки»

...В моей долгой жизни много было... случайных удач — когда не надеясь ни на что, вдруг пожинаешь успех... Такого рода случайные удачи я никогда не относил к подаркам судьбы, считая их обыкновенным везением и с усмешкой вспоминая при этом знаменитые слова, приписываемые то ли Гарибальди, то ли Наполеону: «Нет великого человека без везения».

Но были в моей жизни и настоящие дары судьбы.

Один из них — встреча с Наташей Кончаловской, моей будущей женой, с которой мы прожили 53 года и были счастливы.

...Внучка великого русского художника Василия Сурикова и дочь другого замечательного художника Петра Петровича Кончаловского... Она была старше меня на десять лет и имела пятилетнюю дочь Катю от первого брака. Красивая зрелая женщина, Наташа уже успела пожить несколько лет в Америке со своим первым мужем. Ее брак с 23-летним юношей явился полной неожиданностью как для ее родителей, так и для многих друзей... Надо честно признаться: Наташа не хотела выходить за меня замуж — ее, конечно же, сбивала с толку разница в нашем возрасте. Но я ее любил, и она меня любила... Поэтому я настаивал на регистрации брака, боясь потерять любимую, обаятельную, умную женщину, и в конце концов Наташа сдалась. Перед тем как отправиться в загс, мы зашли в забегаловку, выпили водки, а после регистрации купили четверть белого свирского вина и пошли отмечать событие к нашему другу.

Маленькую Катю я, конечно, удочерил...

Я... был безмерно счастлив и бесконечно благодарен судьбе за такой щедрый подарок...

...Когда мне было 83 года, я встретил женщину. Она мне сначала понравилась, а потом я понял, что без нее не могу жить... И я женился вновь...

...Да, странно все-таки сложилась моя жизнь. В первом браке я был на десять лет моложе своей жены. А во втором — на 47 лет старше, ведь Юле в день свадьбы было 36. И как тогда, в далекие-далекие тридцатые, друзья и знакомые сомневались в прочности моей первой женитьбы, так и спустя 60 лет, в 1990-е годы... уже другие друзья и другие знакомые тоже высказывали сомнения относительно надежности нашего брака — при столь существенной разнице в возрасте.

Но прошло больше десяти лет, а мы... почти не расстаемся... Сегодня я с полным правом могу утверждать: если бы не Юля, вряд ли я сейчас был бы жив...

«Нет и не было в мире человека, который стал бы автором текста трех государственных гимнов своей страны»

Я скептически отношусь к Книге рекордов Гиннесса, считая, что рекорды, фиксируемые ею, — это игра, отражающая стремление некоторых людей прославиться любым способом. Хотя бы дальше всех в мире плюнуть. Но вот случилось так, что друзья и знакомые начали наперебой твердить: тебя нужно внести в Книгу рекордов Гиннесса, ведь нет и не было в мире человека, который стал бы автором текста трех государственных гимнов своей страны. Это действительно так. В этом отношении судьба была ко мне удивительно щедрой: трижды мои тексты признавались лучшими и официально утверждались в качестве гимна. Причем в разные исторические эпохи, которые выпали на мою долгую жизнь.

Возможно, кто-то думает, что и тут мне просто везло... Но на самом деле каждый раз конкурсные соревнования за право стать автором государственного гимна проходили не только в честной, но и весьма драматической борьбе... О чем уж тут говорить, если в тот период, когда шло творческое соперничество между поэтами за написание гимна новой России — того гимна, который исполняется сегодня, — некая популярная газета устами некоего писателя оскорбительно назвала меня «гимнюком».

Потом, правда, главный редактор извинился. Но оскорбили-то прилюдно, публично, а извинились — по телефону...

История создания гимнов нашей страны в XX веке очень интересна и весьма поучительна. Никто сегодня не знает ее лучше, чем я...

Летом 1943 года, в самый разгар военных событий, правительство страны приняло решение о создании нового Государственного гимна СССР взамен «Интернационала»...

В тот период я и мой давний друг Габо (Габриэль Аркадьевич Уракелян, выступавший в печати под псевдонимом Г. Эль-Регистан) большую часть времени находились на фронте и лишь наездами появлялись в столице. Габо останавливался в гостинице «Москва», а я — на своей квартире.

Заглянув как-то в ресторан «Арагви» за «подкреплением», я встретил там группу известных московских поэтов, которые собрались пообедать после «важного» совещания у Ворошилова.

— Что за «важное» совещание? — поинтересовался я.

— Будет создаваться новый гимн Советского Союза. Объявлен конкурс на лучший текст! — ответил кто-то. — Были приглашены все «песенники».

По возвращении в гостиницу я поделился этой новостью с Габо... Вечером отправился домой, а в ранний утренний час следующего дня звонок в дверь поднял меня с постели. На пороге стоял Габо.

— Мне приснился сон, будто мы с тобой стали авторами гимна! — с порога обескуражил он. — Я даже записал несколько слов, которые мне приснились!

Габо протянул мне гостиничный счет, на обороте которого я прочитал: «Великая Русь», «Дружба народов», «Ленин»...

«А почему бы нам действительно не попробовать свои силы? — подумал я. — Ведь не боги же горшки обжигают».

Но как пишутся гимны, мы понятия не имели. Каково должно быть содержание гимна? Какую стихотворную форму лучше избрать? Первым делом заглянули в энциклопедию: «Гимн — торжественная песнь... Гражданская молитва народа...» Содержание? Надо взять за основу Конституцию СССР. Стихотворный размер? Мы вспомнили часто звучавший по радио «Гимн партии большевиков» со словами В. И. Лебедева-Кумача на музыку А. В. Александрова. Решили взять за основу стихотворного размера первый куплет этой торжественной песни. И тут же принялись за работу. Я сочинял, Габо вносил предложения, редактировал формулировки. В общем, сказано — сделано.

Сочиненный текст послали по почте Д. Д. Шостаковичу.

Вернувшись из очередной поездки на фронт, мы узнали, что великий композитор написал музыку на наши слова и что все варианты текстов и музыки, представленные на рассмотрение высокой комиссии во главе с К. Е. Ворошиловым, в самом разнообразном исполнении еженедельно прослушиваются в Бетховенском зале Большого театра СССР. Нам удалось попасть на одно из таких прослушиваний.

Правительственная комиссия после исполнения очередного варианта гимна выносила свое предварительное суждение: «Представленные варианты гимна пока не отвечают необходимым требованиям. Надо продолжать работу». Не имея возможности долго находиться в Москве, мы снова по заданию военного командования вылетели на фронт. И вдруг получаем приказ срочно вернуться в столицу. Нас вызывают в Кремль, к Ворошилову.

Клим Ворошилов! В нашем представлении — легендарный полководец, с именем которого связано многое в истории нашей страны: гражданская война, военные парады на Красной площади. Тогда мы были далеки от мысли, что не без его ведома, а подчас не без его прямого участия уходили в небытие действительно легендарные военачальники, маршалы Советского Союза, командующие армиями. Его подпись скрепляла документы, становившиеся смертными приговорами многим соратникам. Только смерть Сталина уберегла его самого от подобной трагической участи... Но правду истории мы узнали много позже.

А осенью 1943 года, едва прилетев с фронта, явились в Кремль, к Ворошилову.

— Товарищ Сталин обратил внимание на ваш вариант текста! — говорил, обращаясь к нам, Ворошилов. — Очень не зазнавайтесь. Будем работать с вами.

Перед маршалом на столе лежала отпечатанная в типографии книга в красной обложке. В ней были собраны все варианты будущего гимна СССР, представленные на конкурс десятками авторов. На 83-й странице закладка: наш текст с пометками Сталина.

— Основа есть, — продолжал Ворошилов. — Но вот посмотрите замечания товарища Сталина. Вы пишете: «Свободных народов союз благородный». Товарищ Сталин делает пометку: «Ваше благородие?» Или вот здесь: «...созданный волей народной». Товарищ Сталин делает пометку: «Народная воля»? Была такая организация в царское время. В гимне все должно быть предельно ясно. Товарищ Сталин считает, что называть его в гимне «избранником народа» не следует, а вот о Ленине нужно сказать, что он был «великим».

«Я читал стихи про дядю Степу, и Сталин весело смеялся»

До поздней осени мы были заняты доработкой текста. Пишем новый припев. Уточняем, переписываем заново. Всем композиторам страны предложено писать музыку на наши слова. Продолжается прослушивание вариантов музыки, но теперь уже только на наш текст...

...Мы с Габо сидели дома за чайным столом и делились впечатлениями о минувшем вечере. Многое нам казалось необъяснимым и удивительным. В те дни в Москве проходила конференция глав трех великих держав-союзниц. На фронте разворачивались ожесточенные сражения... Народное хозяйство прилагало героические усилия для выполнения напряженного плана. И в это время правительство уделяет столько внимания созданию Гимна Советского Союза!

Наши размышления прервал телефонный звонок:

— Сейчас с вами будет говорить товарищ Сталин!

— Надеюсь, не разбудил? (знакомый голос с явным грузинским акцентом)... Прослушали мы сегодня гимн. Куце получается.

— Как понять, товарищ Сталин?

— Мало слов. Ничего не сказано о Красной Армии. Надо добавить еще один куплет. Отразить роль нашей армии в героической борьбе против захватчиков. Показать нашу мощь и веру в победу.

— Когда это нужно? — спрашиваю я.

— Когда напишете — пришлите. А мы посмотрим, — сухо ответил Сталин и положил трубку.

До рассвета мы сочиняли и варьировали новый куплет гимна...

28 октября главный редактор газеты «Сталинский сокол», бригадный комиссар В. П. Московский находит нас по телефону и сообщает о срочном вызове к Сталину. За нами послан автомобиль «линкольн». Уже знакомый нам полковник из охраны Сталина нервничает:

— Никак не могли вас найти! Вас ждут!

Чекисты, а не могли найти! Въезжаем в Кремль.

Подъезжаем к одному из подъездов. У нас не проверяют документов. Проводят прямо в приемную Сталина. Здесь в ожидании вызова на доклад к Главнокомандующему сидят два прославленных военачальника. Мы узнаем их. Маршалы не без удивления смотрят на майора и капитана в нечищеных сапогах, навстречу которым поднимается из-за стола помощник Сталина Поскребышев. Указывая нам на массивную дверь с большой бронзовой ручкой, он сухо говорит:

— Проходите. Вас ждут. Где вы пропадаете?

В темном тамбуре между дверьми машинально крестимся и переступаем порог державного кабинета. На часах 22 часа 30 минут. У стены, под портретами Суворова и Кутузова, длинный стол для совещаний. Справа вдали столик с разноцветными телефонными аппаратами.

За длинным столом в каком-то напряженном молчании сидят «живые портреты»: Молотов, Берия, Ворошилов, Маленков, Щербаков...

Прямо против нас стоит с листом бумаги в руках сам Сталин. Мы здороваемся:

— Здравствуйте, товарищ Сталин!

Сталин не отвечает. Он явно не в духе.

— Ознакомьтесь! — говорит Сталин, кивая на лист с пометками. — Нет ли у вас возражений? Главное, сохранить эти мысли. Возможно это?

— Можно нам подумать до завтра? — отвечаю я.

— Нет, нам это нужно сегодня. Вот карандаши, бумага... — приглашает нас к столу Сталин.

Мы садимся против «живых портретов». Необычная обстановка смущает.

— Что? Неудобно здесь работать? — спрашивает Сталин, улыбаясь. — Сейчас вам дадут другое место.

Майора и капитана проводят в комнату рядом с приемной. Приносят чай, бутерброды. Сначала едим, пьем чай.

Запев третьего куплета не ложится в размер предыдущих. Однако выход из положения есть. Множество вариантов этого четверостишия, написанные накануне, помогают нам быстро решить задачу. Но мы не торопимся. Для солидности выдерживаем время. Возвращаемся в кабинет Сталина. Маршалы все еще ждут приема у Главнокомандующего. Но тот занят: утверждается новый Гимн Советского Союза!

После короткого обсуждения нового варианта четверостишия Сталин обращается к членам Политбюро:

— Каких захватчиков? Подлых? Как вы думаете, товарищи?

— Правильно, товарищ Сталин! Подлых! — соглашается Берия.

— На этом и остановимся! Товарищ Щербаков, пусть этот текст отпечатают сейчас на машинке. А вы пока посидите с нами, — обращается к нам Сталин. Так появился куплет, в котором были строки:

«Мы армию нашу растили в сраженьях,

Захватчиков подлых с дороги сметем!»

В приемную мы выходим вместе с Берия.

— А если мы вас отсюда не выпустим? — зловеще шутит кремлевский инквизитор.

В иных обстоятельствах эта «шутка» стоила бы нам дорого.

...На торжественном ужине после утверждения нового гимна... член Политбюро Щербаков подал Сталину проект документа об утверждении гимна. Сталин начал читать его и вдруг говорит мне, сидевшему рядом:

— А вы, Михалков, не заглядывайте! Здесь мы без вас обойдемся.

— Извините, товарищ Сталин! Я случайно...

И тут Сталин сказал:

— И не заикайтесь! Я сказал Молотову, чтобы он перестал заикаться, он и перестал...

Но вернусь к истории утверждения гимна. Мы с Эль-Регистаном снова вылетели на фронт, но вскоре меня опять экстренно разыскали и привезли к командующему фронтом генерал-лейтенанту Курочкину. Тот говорит: «Срочно звоните Ворошилову, он интересуется, где вы пропадаете».

Дозваниваюсь до Ворошилова, слышу в трубке: «Товарищ Сталин просит у вас узнать, можно ли изменить знак препинания в такой-то строке?» Естественно, я не возражал...

Авторов приглашают в гостиную правительственной ложи. Здесь руководители партии и правительства. Присутствуют В. М. Молотов, К. Е. Ворошилов, М. И. Калинин, А. И. Микоян, Н. С. Хрущев. Здесь же М. Б. Храпченко — председатель Комитета по делам искусств, дирижеры А. Ш. Мелик-Пашаев, С. А. Чернецкий и А. В. Александров, композитор Д. Д. Шостакович.

В гостиной щедро накрыт стол.

— Ну что же, по старому русскому обычаю надо «обмыть» принятый гимн! — говорит Сталин и приглашает всех к столу.

Меня и Эль-Регистана он сажает по правую и левую руку...

...После очередного тоста, — а их было немало, — Сталин повернулся ко мне и сказал:

— Не надо пить до дна за каждый тост. С вами неинтересно будет разговаривать. И не робейте!

— Я не робею, товарищ Сталин!

— Мы нахалов не любим, — продолжал Сталин, — но и робких тоже не любим. Вы член партии?

— Беспартийный.

Сталин помолчал и заметил:

— Это ничего. Я тоже был беспартийный.

Потом я читал стихи про дядю Степу, и Сталин весело смеялся...

В ночь на Новый, 1944, год по Всесоюзному радио прозвучал новый Гимн Советского Союза...

«За мое здоровье не пьют лимонад!» — тоном, не терпящим возражений, сказал Брежнев»

Я всю жизнь занимался общественной деятельностью. И, конечно, не раз встречался с руководителями нашего государства, как принято теперь говорить, с «первыми персонами»...

Раньше на пленумы ЦК КПСС приглашали много гостей, в том числе писателей. Меня тоже приглашали неоднократно. И однажды перед началом очередного пленума ЦК ко мне обратились некоторые товарищи, ратовавшие за сохранение памятников старины, — это истинно писательская позиция. Они попросили меня передать Хрущеву письмо, в котором предлагалось создать Общество охраны памятников культуры. Ведь я не только присутствовал на том пленуме, но мне даже предоставили слово. И вот, выступая с трибуны, я передал письмо в президиум, лично товарищу Хрущеву.

Передаю письмо в президиум, а Хрущев не берет. И громко говорит:

— Не возьму!

Я в дурацком положении: на глазах всего пленума идет обмен репликами с первым секретарем ЦК КПСС. Но отступать мне некуда, и я все-таки дожал его: в конце концов Хрущев уступил и с сердитым видом принял письмо...

А в заключительном слове Хрущев вдруг говорит:

— Вот тут Михалков защищает памятники старины...

Он резко раскритиковал содержание переданного мною письма. И тут же, прямо на трибуне, в своей экспрессивной манере что-то порвал. Не знаю что именно: то ли текст письма, то ли свои заметки...

Не раз приходилось мне встречаться и с Брежневым...

Применительно к Леониду Ильичу не могу не вспомнить одну «литературную» ситуацию.

Было время, когда Ленинские и Государственные премии обходили своим вниманием произведения литературы и искусства для детей. Им предлагалось соревноваться в общем потоке, на равных условиях с произведениями для взрослого читателя и зрителя... Это было явно несправедливо. Но, несмотря на мои неоднократные обращения к чиновникам, ситуация не менялась... Заготовив предварительно целый пакет проблем, касающихся детской литературы и искусства, я записался на прием к Генеральному.

В назначенный день и час меня принял Леонид Ильич.

— Что там у тебя? — добродушно обратился ко мне Брежнев. — Рассказывай, с чем пришел!

— Детская литература нуждается в авторитетной поддержке! — говорю я...

Брежнев слушал внимательно, и по выражению его лица я понимал, что пришел не зря.

— Ну, все у тебя? — спросил Брежнев, когда я закончил свою вдохновенную речь.

— Пока все! — ответил я, собирая свои записки.

— Давай сюда все твои бумажки! Я их еще потом посмотрю, — сказал Генеральный и протянул руку за моими заметками.

А вскоре были утверждены специальные Ленинские и Государственные премии за произведения для детей и юношества. Ведущие издательства детской и молодежной литературы получили правительственные награды. Лучшим актерам детского театра были присвоены почетные звания народных артистов СССР.

Но на этом дело не кончилось. Однажды в издательстве «Детская литература» меня настиг звонок из ЦК. У телефона был Брежнев.

— Ну как, будут еще указания? — не без юмора спросил меня знакомый голос. — Я, кажется, все выполнил? Вопрос о награждении детских писателей решим несколько позже...

В связи с Брежневым вспоминаю и другой эпизод, более личный и более, я бы сказал, забавный.

В день моего 60-летия Указом Президиума Верховного Совета СССР мне присвоили звание Героя Социалистического Труда с вручением Золотой звезды и ордена Ленина. Этому предшествовал звонок по телефону из ЦК КПСС.

— С вами будет говорить Леонид Ильич! — предупредил меня помощник Генерального. — Не занимайте телефон.

Но напрасно просидел я возле телефона до позднего вечера. Ожидаемого звонка так и не последовало...

Не скрою, награждение высоким почетным званием Героя Социалистического Труда лишило меня спокойного сна. И я утром встал пораньше. Но только встал, сразу услышал телефонный звонок — первый в это утро.

— Слушаю! Кто это? — не слишком любезно спросил я, подняв трубку.

— Ты чего с утра лаешься? — ответил мне чей-то знакомый голос.

— Кто это? — переспросил я.

— Не узнаешь? Зазнался? — ответил тот же голос. Только тут до меня дошло: это же звонит Брежнев!

— Простите, не узнал! — извинился я. — Слушаю вас, Леонид Ильич!

— Вчера никак не мог до тебя дозвониться! — сказал Брежнев. — Я уже чекистам велел тебя разыскать. Ты что, был на даче, что ли?

— Дома сидел. Вашего звонка ждал, — ответил я.

— У тебя весь вечер телефон был занят, — повторил Брежнев. — Ну, поздравляю тебя с «Героем». Мы решали этот вопрос на Политбюро, чем тебя наградить... Как-нибудь еще увидимся. Дел у меня, понимаешь, навалом, все — от коров до послов. Ну, бывай здоров, Сережа!

И еще. Помню, на одном из кремлевских приемов секретарь Союза писателей поэт Николай Тихонов предложил присутствующим выпить за здоровье Генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева. Но неожиданно стоявший рядом со мной с бокалом в руке, немного уже подвыпивший балкарский поэт Кайсын Кулиев громко произнес:

— А я не могу!

— Почему? — спросил Брежнев.

— Пора кончать с очковтирательством! — невозмутимо ответил Кайсын.

— С каким очковтирательством? — уже серьезно спросил Брежнев.

— Михалков пьет лимонад! — пояснил Кулиев.

Все вокруг рассмеялись, а Брежнев тоном, не терпящим возражений, сказал:

— За мое здоровье не пьют лимонад!

Оправдываться, а тем более пререкаться не имело смысла...

...К концу жизни генсек находился уже явно в склеротическом состоянии, почти в прострации... Он плохо слышал, еще хуже говорил. Состояние его здоровья давало повод сочинять анекдоты, не слишком уж далекие от истины...

Я сам однажды попал с Брежневым в анекдотическую ситуацию. Вернувшись из Софии, где проходила детская ассамблея, я привез Леониду Ильичу медаль участника этого детского праздника. И, будучи у него на приеме, вручил ему этот знак — на память.

— С какой стороны ее носить? — спросил Генеральный, рассматривая красивую медаль на голубой ленте.

— Видимо, справа! — ответил я.

— Справа у меня уже нет места, — задумчиво сказал Брежнев и с сожалением отложил медаль в сторону.

Думается, места не оказалось бы и на левой стороне...

«Помню, пристал ко мне кто-то из корреспондентов: сколько у вас правнуков? Скажите, и все! А откуда я знаю?»

Я не считаю нужным много писать о своих сыновьях — Андрее Кончаловском и Никите Михалкове. Оба они — ныне весьма известные, популярные личности... Здесь мне хотелось бы остановиться лишь на некоторых моментах, которые в той или иной степени касаются их воспитания.

Почему-то врезался в память такой случай. Я был уже известным детским писателем, драматургом и баснописцем, к тому же автором текста Гимна Советского Союза, дважды лауреатом Сталинской премии, и нам предоставили пятикомнатную квартиру на улице Воровского, ныне Поварской, в доме прямо напротив Союза писателей. Обставляя свой рабочий кабинет, я по случаю купил где-то книжный шкаф красного дерева — между прочим, это была моя давняя мечта. Но я не знал, что в то же самое время сын Никита тоже приобрел себе подарок — первый в его жизни перочинный нож. И вот однажды, зайдя в свой кабинет, я с ужасом увидел, как Никита острым перочинным ножом старательно выводит на глянцевой, полированной поверхности моего любимого книжного шкафа свое имя — «Никита». Ну что мне было тут делать? Дать ему затрещину? Нет, в семье нашей рукоприкладство было абсолютно исключено. Накричать на парня, прочитать ему мораль о недопустимости таких омерзительных поступков? Отругать за порчу дорогой мебели?

Я поступил иначе. Подошел к сыну и сказал:

— Это мой шкаф. И ты должен вырезать на нем не имя «Никита», а имя «Сережа»...

Насколько я потом понял из опубликованных воспоминаний Никиты, тот случай врезался в его память навсегда.

Кстати, в мою тоже.

Но, видимо, важнее напомнить о другом. Рассказывая о древе жизни Михалковых, я упоминал, что мои родители как бы соединили два старинных русских рода — Михалковых и Глебовых. И вот я, Михалков по отцу и Глебов по матери, женился на женщине, которая по отцу была Суриковой, а по матери Кончаловской. Выходит, в моих сыновьях смешалась кровь уже четырех славянских русских родовитых фамилий. И это стало главным наследством Андрона и Никиты. Род Михалковых, вбирая в себя историю и заслуги других столь же именитых русских родов, продолжает развиваться...

Свою жизнь они делали сами, пошли собственными путями, порой очень не простыми, как было с Андроном, который еще в годы Советской власти оказался, как тогда говорили, невозвращенцем, уехал в Голливуд без разрешения властей и родителей и стал там известным режиссером...

Никиту, когда пришел срок, я отправил служить в армию. Да не просто в армию, а — во флот, где он стал главстаршиной, и не куда-нибудь, а на Камчатку, и не на два, а на три года.

Вот что он сам рассказывает о своей армейской эпопее: «Я должен был идти в армию... 21 октября — мой день рождения, мне исполнялось 27 лет, а после этого по закону уже в армию не брали. Я должен был пойти в кавалерийский полк при «Мосфильме». Снимался я тогда у Сережи Соловьева в «Станционном смотрителе» и мало задумывался над этим... Приехал на городской сборный пункт: колючая проволока, КПП, забор. Потом кончается забор — идет лес, и с той стороны может кто угодно зайти, кто угодно уйти... Привозят два ящика водки. Делать нечего, пьем. Сопровождавший меня господин напивается вусмерть, и я обнаруживаю его в туалете, с раскрытым портфелем, и военный билет мой трепещет в писсуаре. Я вынимаю этот военный билет. Возникает первое искушение: вот сейчас я его спускаю в унитаз — и все, нет такого призывника, копии в военкомате нет — как не существовало. Мне надо было только до дня рождения продержаться. Но тут гены предков сработали, сказали: нельзя этим пользоваться, дурно. И я высушил свой билет».

Видимо, оттуда, от долгой и суровой службы — истоки его и физической, и духовной закалки...

А в буквальном, каждодневном смысле — да, я своими подраставшими детьми практически не занимался...

Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, что своих детей Андрон и Никита воспитывали примерно так же, как растил я их самих. Не уверен, что они уделяют детям слишком много внимания и времени — занятость-то у них тоже была и остается с приставкой «сверх».

Недавно прочитал в журнале интервью Артема, где он рассказывает о своем отце, и прежнее, былое радостно отозвалось в сердце. «Порой я вообще не воспринимаю отца как отца, — говорит мой внук. — Я его воспринимаю как Михалкова Никиту Сергеевича. Потому что я его чаще вижу по телевизору, в новостях или в газетах, журналах читаю о нем, и все говорят о нем не как о моем отце, а как о Никите Михалкове... Он всегда в работе, он всю жизнь работает. И при этом он успел и смог дать мне очень многое, за что я ему благодарен... Он хотел, чтобы мы были честными. Часто говорил: «Не ври». Он отучал нас выдумывать и врать, приучал к тому, чтобы говорить правду».

Боже мой! Как все это знакомо. Ведь Никиту и Андрона я воспитывал именно так. Не напрасно, значит...