Виктор Солодчук


Глава 1
Осажденная Москва. Аптека и библиотека. Профессор Тремор.

Слагаемое меняется от перемены мест.
А.Романов
 "Неолит"

Наверное, все началось в тот ноябрьский вечер, когда поезд доставил меня в столицу. Платформа шла под уклон, подошвы скользили по ледяной корке, и сбавлять ход приходилось очень плавно, чтобы остановиться точно под башней Киевского вокзала, где, как могло показаться, никто никого никогда не провожал и не встречал.
Привокзальная площадь цепенела в тройных объятьях холода, мрака и тишины. Безлюдный пейзаж был слегка разбавлен военным патрулем, да еще промелькнувшее цыганское семейство навело на мысль, что между разными местами всегда можно найти что-то общее. Столицы смотрятся как близнецы в период строительного бума и после налета бомбардировщиков. Осажденные врагами города вечереют одинаково тревожно.
Москва выглядела испуганной и недоверчивой, словно дикий котенок без мамы.
Честно сказать, большая война стала для меня неожиданностью. Встречая в газетах новости о миротворческих акциях, я никак не мог предположить, что всем этим лишенным инстинкта самосохранения юнцам с бритыми затылками и готическими татуировками, а также утратившим чувство реальности седоусым служивым в широких лампасах - всей этой сверкающей орденами и погонами помойке снова позволят расплескаться по странам и континентам.
Отчего вменяемые люди неожиданно для самих себя принимаются выворачивать друг другу внутренности всеми известными науке способами? Непостижимо. Как так получается, что миллион человек подчиняется общему приказу смертельно ненавидеть другой миллион человек? Необъяснимо. Как вообще возможно сменить уют свободной жизни на кошмар казарменного существования?
Мирное время тяготеет к войне и наоборот, поэтому рано или поздно все сражения заканчиваются. Главы правительств подписывают невнятные соглашения и делят территории, а мир зализывает раны, полагая с уверенностью хронического наркомана, что эта ремиссия уж точно станет последней. Потом людям объясняют - кто победил, а кто – наоборот, и мы не знаем, что лучше для нас: победить или быть побежденными. Ведь выигрывает тот, кто не играет и соблюдает нейтралитет – от латинского "neuter" – "ни тот, ни другой". И что бы сейчас не заявляли ни те, ни другие, но подписанный под Сталинградом мирный договор стал великой победой вменяемого человечества и поражением безумных президентов, премьер-министров и королей.
Впрочем, забегаю вперед. Когда я прибыл в Москву, война только лишь разгоралась. Многим событиям еще предстояло произойти, а в некоторых из них мне пришлось принять самое прямое участие.
Возле лежащего на площади аэростата, похожего на притянутого к земле Гулливера, меня нашел молчаливый водитель, и через минуту наш "BMW" выруливал в сторону Можайского шоссе - туда, где пролегал передний край обороны. Согревшись на кожаных подушках, я стал думать о предстоящей встрече с полковником Синичкиным, чье имя было указано в телеграмме. Вопросы копошились в голове, не находя ответа. Догадки и предположения сгорали в протуберанцах активности головного мозга, но продолжали множиться, как лабораторные дрозофилы.
Первое. Для чего понадобился в столице Иван Харламов, 29 лет, сотрудник торгового представительства в Бомбее, фармацевт, заведующий амбулаторией имени Цельсия? Врачей в дипкорпусе всегда недоставало, и от мобилизации я был, к счастью, освобожден. Второе. Почему вызов пришел не по линии иностранных дел, а из Адмиралтейства? И загадка на десерт: что за особое задание (в телеграмме так и было написано – "особое") можно поручить человеку, прожившему пять лет в аптеке?
Если курить редко и только хорошие сорта, вовремя возникшая папироса всегда поможет в трудный час найти ответ или, по крайней мере, точно сформулировать вопрос. К сожалению, ни первый "Эверест", ни прикуренный следом второй, ясности в мое положение не внесли. Слабым сизым завитком расплывалась версия путаницы в документах и удивительного совпадения обстоятельств - маловероятного стечения времени, места, человека и события. Тогда я уже знал, что порой так случается.
"Как с отличием окончившего школу, зачислить на подготовительное отделение Медицинского университета, с предоставлением стипендии и места в общежитии", - глядя куда-то в сторону, когда-то объявил директор школы, которая отнюдь не считалась элитарным учебным заведением. Назвать мой аттестат отличным было так же справедливо, как окрестить советского писателя Алексея Толстого зеркалом русской революции. То есть - похоже, конечно, но в целом неточно.
В университете я встретил того, кто изменил мои представления о мире, природе и человеке. Профессор Александр Романович Краснов, читавший курс электрохимии мозга, легкой рукой открыл передо мной врата храма науки и стал моим научным руководителем.
Молодым хирургом Краснов был призван на русско-японскую войну, взят в плен, но быстро обрел свободу после того, как избавил от мигрени знаменитого генерала Мисимо Руки. Вернувшись домой и столкнувшись с неприязнью соотечественников, Александр Романович долгое время работал в домашней лаборатории. В зенит звезда ученого взошла перед первой войной, когда была напечатана его монография "Мир вероятностных видений". В университете студенты окрестили Краснова именем "Тремор" за употребление словесного оборота "тремор души моей". Что-то нежное и дрожащее было в этом прозвище. Тремор неплохо играл на рояле, увлекался классической музыкой, был неистовым библиофилом и обладал тонким литературным вкусом. Но все же, главной страстью Александра Романовича всегда оставалась наука - свободное от преподавания время Тремор отдавал поиску новых способов передачи информации без помощи слов.
Опыты, в которых нередко участвовал и я, были чрезвычайно увлекательными. Например, группа из нескольких человек укладывалась на ковер. Выключался свет, задергивались шторы, и в полумраке каждый пытался самым подробным образом вспомнить все, что происходило за последнюю неделю. Данные заносились в общий журнал. В результате, иногда человек вспоминал события, происходившие не с ним, а с лежащим рядом соседом, или не происходившие вовсе. Такие сеансы обыкновенно сопровождались музыкой: виолончелями и скрипками приглашенного квартета, прелюдиями профессорского рояля или записями граммофона. В другой раз мы должны были разъехаться по разным адресам, и точно в девять вечера синхронно выполнить комплекс гимнастических упражнений Мюллера. Однажды, одновременно с гимнастикой потребовалось петь любимую профессором "Дубинушку". Сам Тремор в это время пунктуально включил в своем кабинете пластинку с записью Шаляпина.
Потом профессор исчез. Ходили слухи, что багровеющим апрельским утром Александра Романовича увезли из его квартиры на Маросейке, и в тот же день расстреляли как врага народа. Другие утверждали, что Тремор жив, но получил большой срок и теперь работает в секретном учреждении. Во всяком случае, больше его никто не видел. Я часто вспоминал своего научного руководителя, колдующим над микрофонами и таблицами в лаборатории, степенно восходящим по мраморным ступеням учебного корпуса, или запросто угощавшим меня чаем в преподавательском буфете.
Тем временем в мою жизнь снова явились удивительные события. Теперь уже я сам, только изнутри, толкнул тяжелую дверь храма науки, за которой заседала комиссия по распределению. Запрос на место провизора для посольской аптеки в Бомбее оказался единственным и на мое имя. Остальных выпускников стезя анестезии увела в Поволжье и Казахстан. Я не успел изумиться новому повороту судьбы, как пересек Центральный Китай и благополучно добрался до Индии.
Круг моих обязанностей в торгпредстве ограничился прививанием прибывающих и санитарным контролем в порту. Эта синекура отнимала не более двух часов в день, и поначалу я не находил себе места. Однако, обнаружив на чердаке обширную библиотеку, принадлежавшую ранее исследователю Индии мещанину Серафиму Гренкину, я стал проводить все свободное время среди книг.
В то время все часто менялось - одни книги объявляли важными, другие сжигались. Я никогда не понимал - что именно в данный момент подлежит уничтожению, и торопился читать все подряд. Тем более, что разобраться среди множества стеллажей было непросто.
Со времен Гренкина библиотека постоянно пополнялась, но ее содержимое не было систематизировано. Медицинские труды знаменитого Ван Дер Эра, напечатанные в конце XVIII века, стояли рядом с подшивкой журнала "Бастурма" и разрозненными томами сочинений Боборыкина. В пределах одного и того же стеллажа хранились модные, но сомнительные произведения господина Фрау, брошюры его ученика и ниспровергателя доктора Нахтштерна "Миф и фимиам", изданные одной книгой "Протоколы сиамских близнецов” и "Рассказ о неуравновешенном”, грамматика цыганского языка 1938 года, набор копеечных книжечек с приключениями сыщика Игната Пинкодера, чешский комикс "Краля при дворе Зеленых гор”, подарочный вариант "Слова о пауке Игоре" c великолепными акватинтами неизвестного художника, современная методичка "Огненная гигиена сталевара" и белорусский перевод древних трудов Аль-Бируни. Полное собрание материалов Вселенских соборов, дополненное и расширенное бесконечной перепиской Оригена ибн Флавия с делегатами Никейских конференций, разбрелось по стеллажам, словно пыталось спрятать свое двадцатитомное тело от костра просвещения.
Карты, справочники и атласы на русском, немецком, испанском и английском языках были перемешаны с лекциями доктора Шильдера и потрепанными подписками "Лекарственного Пузырька" за 1893 год. На одной полке соседствовали "Вопросы словоглотания" с профилем вождя Приживальского в венчике из соколиных перьев, "Жизнь и альтернатива" Розенберга, а также книга поучений раввина Шекельгрубера "Моя Борода", запрещенная как в Германии, так и в СССР. Шеренгами выстроились поэтические сборники, черно-белые комиксы, научные монографии, альбомы репродукций Парижского Салона, альманахи Британского и Стокгольмского Географических Обществ, а также подшивки многочисленных газет.
К счастью, немалую часть библиотеки составляли труды по медицине, в чтение которых я погрузился в первую очередь, обнаружив и упомянутую выше монографию своего научного руководителя. Продвигаясь вглубь книжных кварталов, ежедневно вываливая в память тысячи строчек, я не задумывался тогда об опасности, которую влечет за собой любое неумеренное потребление, и теперь понимаю меньше половины того, что знаю, и знаю намного больше, чем помню.

Я бы совсем закопался в книгах, но тут появился Cурьяниан - пятидесятилетний француз армянского происхождения, владелец небольшой гостиницы недалеко от порта. Левон оказался приятным и образованным собеседником, а его финансовый гений порождал невероятные проекты, неизменно приносящие прибыль. Юность моего друга совпала с пиком кобальтовой лихорадки, он провел три года на Желтых Песках и был среди тех восьмисот добровольцев, которые видели загадочное "Тяжелое Облако". Левон играл в карты на пляжах Рицы, под видом канареек продавал в Кушке крашеных анилиновыми красками воробьев, участвовал в сомнительных операциях Азиатского общества "Нормандия" и читал в Сан-Диего пронзительные лекции о вреде алкоголизма. Всегда выглядевший безукоризненно, Cурьяниан был для меня образцом джентльмена, а его нелюбовь ко всему английскому только дополняла этот образ. Следует добавить, что тогда мало у кого в Индии вызывали симпатию подданные Ее Величества. Левон часто обсуждал со мной события в Пенджабе и Калькутте, желая индусам скорейшего обретения независимости. Мы подолгу засиживались в плетеных креслах на террасе гостиницы, играя в шахматы, глядя на звезды над портом и дегустируя сложные коктейли, искусству составления которых Левон посвятил немалую часть своей жизни.
Состав напитков не держался в тайне, но употреблению каждого из них соответствовало стечение определенных погодных условий, времени года, дня недели и, кажется, лунной фазы. Смесь тростникового и капустного сока с водкой подавалась, например, при растущей луне, всегда вечером, никогда весной, никогда в понедельник. Десертное вино с пломбиром пили исключительно на закате. В полуденную жару Cурьяниан потягивал виски, утверждая, что следует примеру носителей красных шерстяных мундиров. В полнолуние вечер непременно заканчивался шартрезом, в новолуние - бенедектином. Ром со сливками и мятой, несколько сортов пива и лимонад мы пили в субботу, вишневый сок с водкой – в воскресенье.

Очередная папироса оказалась последней и показалась лишней. Убедившись в этом после нескольких затяжек, я погасил ее и на всякий случай спрятал в нагрудный карман, превозмогая подкатившую голодную тошноту. Все чаще машину останавливали для проверки документов, и всякий раз водитель предъявлял новые путевые листы – я помню, что в одном из них значилась перевозка бидонов с молоком. Как ни странно, нас легко пропускали и с каждой минутой мы приближались к городским окраинам. Фары выхватывали из темноты редкие фрагменты строений и голые скользкие деревья. Провалы домов с темными окнами, перекрытые заграждениями площади и безлюдные улицы ничем не напоминали довоенную столицу, светлую и просторную, словно вздох после плача, и уж тем более это не было похоже на шумный и разноцветный Бомбей. Мокрый снег с дождем налипал на лобовое стекло и шофер, вынужденный вести машину почти вслепую, тихо ругался. Образ оставленной Индии медленно стекленел под московским небом, укладываясь в аккуратные стопки воспоминаний. Чтобы отвлечься от безрадостной картины за окном, я принялся перебирать в памяти события последних семидесяти двух часов.
Почти не верилось, что всего три дня назад я оформлял в бомбейском порту отправку советского сухогруза "Святой Владимир Маяковский" с грузом белого пакистанского риса для Управления ресторанов Ленинграда. Обычная процедура заняла не более часа, и я собирался переждать полуденную жару в гостинице Cурьяниана. Разобравшись с накладными и пожелав капитану семь футов под килем, я вскоре сидел за столиком кафе, поглощая прохладный сок свежеотжатого ананаса, куда Левон добавил немного коньяка.
- Совсем каплю, дорогой, исключительно для дезинфекции, вам же известно, какой здесь нездоровый климат, - он улыбался, наблюдая разводы в своем бокале.
За столиком в дальнем углу громко рассмеялись. Там сидел полный мужчина средних лет с молодой дамой. Они безудержно хохотали, по-видимому, не в силах остановиться. Несмотря на гримасу смеха, исказившую лицо, барышня показалось мне очень привлекательной. Острые скулы, выразительные губы и волевой подбородок делали ее похожей на Грету Гарбо и были словно высеченными из камня, а рыжие волосы выглядели неестественно медными на фоне ослепительно белой кожи. Сияющий взгляд скользнул по нашему столику, и она опять забилась в приступе смеха. Девушка мне понравилась. Ее спутник, напротив, сразу вызвал острую неприязнь. Его внешность напоминала изображение сатира: увенчанный лысиной непропорционально большой лоб резко сходил в микроскопический подбородок, рыжая седеющая борода росла клочками, а короткие ножки контрастировали с широкими плечами и массивным животом.
- Какая-то безрассудная парочка из Европы, - мой взгляд был замечен Левоном, который по праву хозяина знал здесь все обо всех. – Приехали утром, на базаре решили попробовать веселящие грибы, а теперь растерялись - сам понимаешь, дорогой.
На ней было легкое сари, купленное, по всей вероятности, на одном из местных рынков. Попытавшись устроиться удобнее, она чуть приподнялась в кресле. На миг сверкнуло белоснежное колено, и я отвел глаза. Конечно же, после многочисленных занятий в анатомическом театре, женское тело не представляло для меня загадки. Я прекрасно мог представить - как продолжились стройные ноги моей vis-a-vis, и отлично понимал, чем они увенчались. Но впервые в жизни мне было сложно смотреть на женщину глазами медика. Сердце мое заплескалось, словно от камфорной инъекции.

- Приехали, - впервые за время поездки обратился ко мне водитель. Перед глухими воротами, украшенными плоскими остриями, стоял огромный белый полушубок, из глубины которого выглядывал часовой. Ствол его автомата был направлен прямо в наше лобовое стекло. Еще один полушубок обошел автомобиль вокруг, пошарил острым лучом фонаря в салоне и заглянул в багажник. После этого ворота поползли в сторону.
В большом ангаре меня встретил бритый наголо человек в белом халате, наброшенном на военную форму. Это и был полковник Синичкин, который сразу же приказал звать его исключительно по имени и отчеству, Сергеем Александровичем. Мы пошли по слабо освещенному коридору, выложенному разноцветным кафелем, отчего место напоминало станцию метро. Вдоль стен чернели массивные стальные двери. Периодически от главного тоннеля отходили другие, более узкие и темные. На этих перекрестках висели светофоры, в которых было почему-то по четыре фонаря – под красным, желтым и зеленым иногда светился голубой. Наконец, мы остановились около небольшой двери, обитой толстым материалом, должно быть, для лучшей звукоизоляции.
- Прошу, - Сергей Александрович повернул ручку.
Кроме кровати и низкого столика с двумя креслами в комнате ничего не было. Потолок, вымощенный белыми плитами, излучал мягкий свет. Все это сильно напоминало номер в недорогой гостинице, сходство дополнялось тихим шипением бачка в туалетной комнате. Оглянувшись, я увидел, что остался один - Синичкин закрыл дверь снаружи. Я разбежался и врезался в дверь плечом. Бесполезно. Вдобавок, с моей стороны на двери отсутствовала ручка. Почему-то сразу вспомнился исчезнувший Краснов.
"Я арестован!" – явилась первая мысль. – "Глупости, зачем было для этого вызывать в Москву?" – слабым транквилизатором вспрыснулась вторая. – "Как зачем? Чтобы допросить". – Внутренний диалог становился все более неприятным.
"Что бы ни случилось, врач должен сохранять спокойствие, иначе руки его будут трястись, и он не сможет ни сделать инъекцию, ни даже вскрыть ампулу" – всплыли в памяти поучения Александра Романовича. Я вытянул руки и посмотрел на ладони. Пальцы не дрожали.
В нагрудном кармане смердела почти целая папироса, а в боковом - нашлась коробка спичек. – "О чем меня допрашивать? Ерунда какая-то", - страх понемногу стал отступать, когда я опять обратил внимание на дверь без ручки. – "Но если станут допрашивать о том, чего я не знаю?" - последнее предположение так потрясло, что я выронил уже раскрытый коробок, где на этикетке "Панч" лиловым химическим карандашом было выведено "3-18, Kirchen". И память опять отбросила меня на три дня назад.

- Похоже, Иван, на вас положили глаз, - сказал Левон.
- Кто? - не понял я, сокрушая вилкой огромный скрипящий эклер.
- Наша гостья за столиком напротив. То и дело поглядывает. Кажется, вы ей понравились.
Я поднял глаза и сразу же встретился взглядом со спутницей рыжебородого. Несколько секунд (они, как пишут в романах, показались мне вечностью!) мы смотрели друг на друга. Потом она повернулась к собеседнику и достала из портсигара тонкую сигарету. Толстяк принялся шарить в своих карманах, вероятно, в поисках зажигалки. Неожиданно для себя, я вскочил и побежал к их столику, сжимая в руке спички, но не сделал и трех шагов, как зацепился за ножку стула и растянулся на полу. В результате падения коробок оказался почти у ног толстяка. Внимательно и брезгливо глядя на меня, он поднял его и зажег спичку. Чувствуя, как краснеют щеки, я вернулся на место, ощущая предательское тепло внутри глазниц. К счастью, никто не смеялся.
- Неплохо, дорогой, - слова доносились откуда-то издалека. – Теперь вы поразили самое ее сердце.
- Вы так думаете? – спросил я, сглотнув нервный комок огорчения.
- Конечно. Можете поверить моему опыту, вы ее потрясли координацией, - белогвардейские усики Cурьяниана шевельнулись от легкой улыбки.
- Левон, прошу вас не вспоминать о моей неловкости, - в этот момент я почти ненавидел своего друга, барышню в сари, ее кавалера, а более всего – себя.
- Ну-ну, не изводитесь, друг мой, выпейте-ка лучше, - с моего молчаливого согласия Левон долил мне коньяка. – Я и не думал шутить с вами. Вы ей понравились, это заметно. Кстати, они остановились в моей гостинице. Ее зовут Кирхен. Хотите я вас представлю?
- Нет, - пробормотал я. – Она меня совершенно не интересует.
- Иногда "нет" – значит нет. – понимающе кивнул Cурьяниан. - Не то позвоните ей.
Мой друг недавно установил в гостинице телефонную станцию, чем необычайно гордился.
- Благодарю вас, - сказал я и окончательно успокоился. - Она не в моем вкусе.
Распрощавшись с Левоном, я встал, чтобы вернуться в порт, не замечая, что злополучная парочка также направилась к выходу. "Вот черт!", – мелькнула мысль, - "Не хватало еще столкнуться в дверях".
Конечно, все так и произошло. Проходя рядом, толстяк, как мне показалось, злорадно усмехнулся. Девушка задержалась и протянула мой коробок.
- Спасибо, - произнесла она по-английски с едва уловимым акцентом. В моей груди будто лопнул тугой шар, наполненный теплым сиропом, который стал разливаться по венам и артериям. В Индии не принято говорить "спасибо" - там считается, что люди помогают друг другу не ради благодарности. И пока я искал подходящую для ситуации фразу, что-то вроде сложного английского "не стоит благодарности" или крепкого американского "забудем это, мисс", она в два легких шага догнала рыжего и принялась что-то ему рассказывать.
Лопатками и позвоночником чувствуя смеющийся взгляд Cурьяниана, я быстро пошел по направлению к порту, где меня и отыскала срочная телеграмма из Москвы. Не попрощавшись ни с кем, следующим утром я трясся по железной дороге в Дели, чтобы вместе с дипломатической почтой лететь в Стамбул, а оттуда, минуя осажденную Одессу, добираться до Москвы.

Содержимое коробка просыпалось на лакированную поверхность, и я машинально принялся выкладывать из спичек дикобраза, пытаясь размышлять логически. Предположим, что причиной вызова является моя работа в Бомбее. Но бумаги в порядке, сейф опечатан, претензий нет. Значит, не это. Контакты с иностранцами? Кроме Левона я ни с кем не общался, а прекрасная репутация позволяла моему другу открыто встречаться и с моим непосредственным начальством, и с наместником вице-короля, и с английскими таможенниками. Что же тогда?
Увлеченно выкладывая из спичек фигуры, я достал из кармана еще один коробок, чтобы добавить недостающие иголки дикобразу, диким образом образовавшемуся на столе в окружении ряда финиковых пальм. Эти пальмы еще называют слоновьими, за их размеры.
Вспомнилась давно услышанная история, случившаяся, как утверждал рассказчик, в Ботаническом саду. Там в огромной деревянной бочке росла большая финиковая пальма. Весной бочку выкатывали из оранжереи, а с наступлением первых холодов - закатывали обратно. Но однажды весеннее перемещение оказалось невозможным, потому что за зиму корни проросли сквозь бочку и вошли в грунт. Тогда в оранжерее выкопали большую воронку и посадили в нее пальму вместе с бочкой. Почувствовав землю, дерево стало тянуться вверх, за несколько лет доросло до прозрачного потолка, выдавило наружу несколько стеклянных блоков и засохло. Поучительная история, не так ли? Докурив папиросу, я опустился на кровать, почувствовал, как сильно устал и моментально уснул.

Когда через неопределенное время я открыл глаза, на потолке все так же мягко светились белые пластины. Может быть, из-за этого света секундой ранее мне приснилось белое пространство, по которому вдаль уходила фигурка человека. Белое, по-видимому, было снегом, потому что человек неуклюже размахивал лыжными палками. Собственно, больше ничего и не запомнилось, кроме, пожалуй, странного моего сожаления о том, что этот уходящий человек чему-то так и не научился.
На столике обнаружился завтрак. Из чашки кофе с молоком валил густой пар, и это значило, что кто-то входил совсем недавно. Наскоро сделав несколько упражнений гимнастики Мюллера и умывшись, я заставил себя съесть омлет с ветчиной, пару гренок с абрикосовым джемом, выпил кофе, после чего снова стал бодрым и готовым к любым сюрпризам судьбы. Вышагивая по комнате (пять полных шагов в ширину и семь неполных - в длину), я уже не чувствовал опасений, предвосхищая, что новый день принесет много интересного. Просчитав периметр еще и по диагонали (чтобы практически проверить знаменитую теорему), я показался себе похожим на медведя в клетке зоопарка, и снова занялся художественным выкладыванием спичек на столе. Так как иголок для дикобраза все равно не хватало, я решил разобрать пальмы. Теперь полтора десятка спичек оказались лишними. Аккуратно размещая на столе деревянные палочки с зелеными головками, я выложил под дикобразом имя "K I R С H E N".

Все еще удерживая ощущение белоснежного сна, кроме удаляющейся фигурки на белом снегу я смутно вспомнил еще что-то – не то имя, не то звание, которое я носил, но ни имя, ни звание мне на самом деле не принадлежали. Еще в этом сне звучала песня, торжественная мелодия сопровождалась грустными стихами в японском стиле - что-то о вишнях в саду, белых облаках и родном доме. Я пытался вспоминать дальше, однако безуспешно.
- Ну что, Харламов? Вспомнили? - спросил кто-то за спиной.
Я оглянулся и увидел человека, встречи с которым так ждал все эти годы. Передо мной стоял профессор Тремор собственной персоной.
- Это что же, Hystrix leucura? – кивнул профессор на спичечные узоры. – Красивый иглошерст. Исходя из подписи, следует полагать, что это самка?
Еще не веря собственным глазам, я не сумел произнести ни слова. Профессор, кажется, разделял мое чувство, и тоже молчал. На фоне немой сцены в проеме двери возник бритоголовый Сергей Александрович. Не обращая на нас внимания, он подошел к столу, достал из кармана маленький фотоаппарат и сфотографировал спичечного дикобраза. Теперь на Синичкине был не белый халат, а черная военная форма, вполне обычная, только вместо командирских кубиков в его петлицах отсвечивали маленькие серебряные волки.

Глава 2
Мантра для понедельника. Медитации Романова. Кое-что об африканских слонах.

Шел я лесом – видел чудо
Два крестьянина сидят
Зубы новые, вставные -
Шоколадный торт едят.
Нижнесаксонская частушка

- Волки мешают возводить замок, - помахивая портфелем, альфа-самец "Царь-банка" Алимов высматривал на бульваре свободную скамейку. – Людей жрут. Я поэтому первый уровень не могу пройти.
На Малиновом бульваре сгущался летний вечер. Сквозняки шныряли под скамейками, прогибались остывающие крыши домов, за чугунными звездами и свастиками бульварной решетки урчали в пробке автомобили.
- Ну и на здоровье. Пускай жрут. – Клейн, бета-самец того же банка переложил из руки в руку пластиковый пакет, в котором глухо брякнуло и стихло содержимое. - Я знаю эту игру - "Индульгенция" называется. Лишних отправляешь в лес, их волки едят и оставляют строителей в покое. Вот скамейка свободная.
- Людей мне и так не хватает. Работать некому.
- Так ведь рычажок "налоги" надо на минимум поставить, а "развлечения" – на максимум, тогда и народ подвалит. Покопайся в настройках.
- Все-таки неудобно в четверг на скамейке, - Алимов оглянулся по сторонам. - Пятница – другое дело.
- Да хоть понедельник. – Клейн достал из пакета две бутылки темного "Ева Браун"– Знаешь, может быть, это и не мое дело, но ты совсем одичал за игрушками своими.
- Причем здесь игрушки?
- Я разве не вижу, чем ты на работе занимаешься? - Клейн сковырнул зажигалкой колючую пробку и передал бутылку Алимову. – Лично меня от этих стратегий тошнит, - добавил он. – Доставай, что еще у нас там есть.
На скамейке появились большая водка, вакуумная закуска, пластиковые стаканы и минералка.
- Дни недели – это для строителей из твоей игры, - сообщил Клейн, открывая закуску.- Так ими управлять проще – условный рефлекс вырабатывается. Я когда это понял, сразу себе понедельничную мантру придумал - "послезавтра пятница будет послезавтра”. Соответственно, вторничная мантра – "завтра пятница будет послезавтра”, или – "послезавтра пятница будет завтра”.
- Что у вас на прошлой неделе произошло? – подцепив ненадежной вилкой дольку семги, сменил тему Алимов. – Кто-то уснул, я слышал, прямо у компьютера.
- Да уж. Глупо вышло. Ты с Романовым был знаком? С Арсением?
- Это ваш гамма-самец? Так, здоровались. Только почему "был"? Он что, умер?
- Хуже. – Клейн налил по полстаканчика и с треском открыл круглую прозрачную коробку с маринованной спаржей. – Уволили его. За медитацию. Ну, будем здоровы.
- За что? – переспросил Алимов, чувствуя, что от выпитого язык мгновенно стал меньше, но тверже, а голова - наоборот.
- За медитацию, - повторил Клейн и достал из кармана вибрирующий мобильник и несколько секунд не спешил принимать звонок. - Так. Интересное совпадение. – Да, привет. Нет, пятьсот не могу. Триста. Триста рублей, говорю, могу. А ты где? Давай, мы здесь рядом на скамеечке сидим. Угадай - кто звонил?
- Романов? – Алимов сосредоточенно пытался налить поровну и понемногу. Последнее оказалось невозможным: водка глухо ударила в два белых дна, стаканы стали мягкими и тяжелыми.
- Угадал! - Клейн взвесил стакан в руке. - Только заговорили о нем. Ну, давай за совпадение.
Алимов вылил в себя полный стакан и надолго застыл, плотно сжав губы.
-Не пошло? Ты закусывай, - посоветовал Клейн. Преодолевая спазм, он запил водку колючей минералкой, и не теряя времени на поиски вилки, руками вытащил из целлофана соленый огурец.

Оба закурили и стали смотреть на пустой бульвар. Небо уже затянулось вечерней своей пеленой без луны и звезд, и казалось, было выкрашенным в одинаковый цвет со свинцовыми урнами, фонтанирующими отходами дня.
- С Романовым мы на одном курсе учились, - нарушил тишину Клейн. – Отмороженный тип, на получение диплома пришел в тельняшке. Представляешь? Ректор был в шоке. А в банк его взяли, потому что у него английский в совершенстве. Так бы хрен. – Клейн икнул. – Только зачем ему английский на гамма-уровне? Его, кстати, недавно жена бросила. Уехала в Штаты.
- А что значит – "за медитацию уволили?" – спросил Алимов.
- Говорю тебе, он сонный какой-то. Я еще в университете заметил. Сидит на лекции и вроде бы спит, приглядишься – конспектирует. Когда Вера уехала, совсем потерянным стал. Ну и заходит, значит, в операционный зал наш новый доминирующий.
- Алексей Николаевич?
- Ну да. Наш новый доминирующий самец. И видит такую картину: сидит гамма Романов на рабочем месте, с закрытыми глазами. Он его спрашивает: - Романов, вам плохо? – А этот, не открывая глаз: - "Мне – хорошо". Ну и уволили его через полчаса. Вообще-то, был обеденный перерыв. И если бы Романов открыл глаза, ничего бы не случилось. Но он же не объяснил ничего, доминирующий в шоке был. Я считаю, что если человек отмороженный, то это все, гаси свет,- продолжал Клейн,– никогда не знаешь чего от него ждать. Вот он позвонил только что и попросил пятьсот рублей. Человек без работы, чем отдавать будет? – пьяный Клейн звучал все громче, и Алимов оглянулся по сторонам. Бульвар оставался насквозь пустым.
- Салют, - послышалось из-за спины.
Немного времени спустя, Клейн издавал звуки, необходимые для приветствия, и Алимов тоже пожал руку высокому светловолосому субъекту, при ближайшем рассмотрении оказавшимся уволенным за медитацию Арсением Романовым.
- Вот, держи. – Клейн протянул Арсению три сотенные бумажки и стакан водки. Извини. Никак не получается наливать понемногу. Ты работу нашел?
- Нет еще.
- А ищешь?
- Нет еще, - Романов выпил, взял вилку и стал внимательно выклевывать микроскопические остатки спаржи.
- Что собираешься делать? – заботливо спросил Алимов.
- Я книгу написал.
- Молодец! – Клейн подмигнул Алимову. – И как будет называться? - Название – это самое главное.
- Пока не знаю. Может быть, "Хакер кармы". Или – "Хакеры Третьего Рейха".
- У нас не издадут с таким названием.- поморщился Клейн. - О чем хоть книга?
- О случайных совпадениях. О том, что некоторые случайности – это знаки, а некоторые – обычное стечение обстоятельств. И как отличить одни от других.
- И как же?
- Там целая система, - неохотно ответил Арсений. – Даже не система, а игра. Долго рассказывать. Четырежды в сутки надо фиксировать самое сильное впечатление и синхронизировать его с данными других людей.
- Ну, ты загнул, - похвалил Клейн. – А дальше?
- Дальше описывается путешествие спецслужб в Гималаи. Неизвестные факты истории, но сюжет основан на реальных событиях - меня один знакомый консультирует. Например, он рассказал такой реальный случай, имевший место в самом начале войны, - Романов явно пересказывал текст. - В Москве уничтожали архивы. Враги на окраинах города, настроение у всех соответствующее. И вот рано утром, как обычно, люди слышат по радиоточке вместо сводки новостей - от первой ноты до последней "Полет Валькирии". Идеологическая диверсия. Первый известный в истории случай взлома сети.
- Это что - реальный факт? - недоверчиво спросил Клейн. – Может, это у твоего соседа Вагнер в голове заиграл?
- Слушай, а кому все это нужно? – поинтересовался Алимов. – Ну, в смысле – война. Кто станет это читать? Ветераны? Так их почти и не осталось.
- Зависит от того как написано, - ответил Романов. – И вообще – есть произведения, которые начинают читать лет через сто.
- Я знаю, что будут читать через сто лет, - объявил Клейн. – Только такие книги, где все происходит зимой. Или в вечной мерзлоте. Короче, где снег описывается, морозы... Из-за глобального потепления станет так жарко, что теплые образы будут вызывать чувство отвращения. Но это еще не скоро, пока можно хоть о чем. Вот вы читали последнего Беляшова?
- Нет, не читал, – Арсений рассеянно смотрел перед собой, - не купил еще.
- Это который последний? – отозвался Алимов. – "Шантаж"? Я купил. На тумбочке лежит у кровати. Так, пролистал. Может, и читать не стану. Какой-то детектив, даже на Беляшова и не похоже.
- Не детектив. То есть сюжет там, может и детективный: журналист шантажирует миллиардера и собирает на него досье, начиная с детского сада. Только не темные факты биографии – компромата и так полный Интернет, а наоборот. Благородные поступки, помощь инвалидам, забота о близких, честная уплата налогов, вообще все. Вплоть до того, как миллиардер макулатуру в школе собирал. Сначала он пытается убить журналиста, а когда не получается, выплачивает десять лямов зеленых, потому что воспоминания о собственной человечности мешают ему работать. И вообще - жить.
- Почему? - спросил Алимов.
- Ну, представь себе. У тебя в кармане сто баксов.
- Легко, - сказал Алимов. – Даже и представлять не надо.
- Идешь ты по улице, и видишь, что умирает от голода ребенок. Потратишь пятерку? Купишь ему поесть? Купишь. И не потому, что ты такой хороший, а потому что ты человек. Теперь вообрази, что идешь ты дальше, и видишь бездомную семью. Проявишь человечность? Дашь им пятьдесят тысяч баксов на домик в сельской местности? Не дашь. Почему?
- Потому что у меня стольник в кармане … без пяти.
- А если у тебя в кармане миллион долларов?
- С какой радости я должен им домик покупать? Пусть сами заработают.
- Правильно. Пятеркой из сотни ты легко поделишься, а пятьдесят тысяч из миллиона – зажмешь. Хотя и то, и другое – пять процентов от имеющейся у тебя суммы. Вот и получается, что уровень твоей человечности прямо зависит от того количества денег, которое тебе принадлежит.
Смакуя общее внимание, Клейн долго прикуривал сигарету. Выдержав паузу и насладившись растерянным взглядом Алимова, он продолжил:
- Теперь слушаем внимательно. Предположим, что ты мультимиллиардер. У тебя есть доступ к реальной информации о происходящем на всех континентах. В том числе ты можешь узнать, сколько детей прямо сейчас умирает от войны, голода и болезней. Но можешь ли ты проявить человечность и помочь им? Нет! Потому что твой ум, привыкший к оперированию большими числами, подскажет тебе, что из сотен миллионов ты сможешь помочь только малой процентной доле. Незначительной.
- Ну, не знаю, - вздохнул Алимов. – Мне кажется, миллиардерам ничто человеческое не чуждо. Вон, конверты с белым порошком им присылают. И мировые проблемы они пытаются хоть как-то решать. Благотворительность, например…
- Пытаются. – Клейн вдохновлено прикурил одну сигарету от другой. – Сейчас расскажу. Во-первых, эти конверты сейчас всем шлют. Второе. Любой олигарх, жертвуя крупную сумму на благотворительность, не сомневается, что деньги будут украдены. Либо сразу, либо на том этапе, когда за эти деньги начнут что-либо покупать. Потому что он прекрасно знает, что в цене любого товара заложена спекулятивная составляющая.
- Это называется "прибыль”. Из нее налоги платятся. И зарплаты учителям.
- Верно. Только прибыль составляет девяносто процентов цены. Долго объяснять не хочу, скучно это все. Главная причина в том, что одна и та же вещь в одном и том же месте одновременно стоит и десятку, и сотню, и миллион. Все зависит от того, сколько за нее готовы платить.
- Какая вещь?
- Да любая, даже никому не нужная, хоть слоновье говно. Казалось бы, в зоопарке оно просто так лежит. Но приди мы завтра и попроси у сторожа – он ответит "без проблем, сейчас соберу, десять рублей кило". Уже не бесплатно.
- Спрос рождает предложение, ничего удивительного, - сказал Алимов.
- Предположим, что сторожа мы не нашли, и обратились к начальнику сектора млекопитающих, профессору такому-то. По-нашему, это где-то уровень бета-самца. Далее профессор просит вместо слова "говно" говорить "экскременты". Во-вторых, он объясняет, чем именно африканские слоны отличаются от индийских. Во-первых, они более лопоухие. Но главным отличием будет то, что африканские слоны не приручаются, а значит - сбор экскрементов затруднен. И решить вопрос он соглашается по цене сто рублей за килограмм.
- Я понимаю, к чему ты клонишь - посредники во всем виноваты.
- Слушай дальше. Представим, что профессора мы тоже не нашли и вышли на директора зоопарка. Так директор объявит нам цену уже по тысяче за килограмм.
- Проще найти сторожа и взять по десятке, - сделал вывод Арсений.
- Ошибаетесь, ребята. Проще как раз будет с директором. Во-первых, можно опять говорить "говно", он поймет. А во-вторых, заключаем с зоопарком ни к чему не обязывающий договор намерения на покупку партии экскрементов по цене тысяча рублей за килограмм с учетом НДС общим весом пять тонн с оплатой равными траншами в течение десяти лет. И берем килограмм двадцать бесплатно. На пробу. Директора это устраивает - он учитывает реализацию пяти тонн в качестве доходов будущих периодов, вписывает пять миллионов себе в баланс, берет под них кредит в банке и покупает в зоопарк еще парочку слонов. На всякий случай. Так вот, в результате нашей операции, двадцать килограмм, которые мы взяли у директора, и есть реальное говно. А пять миллионов – спекулятивная составляющая. Теперь дальше…
- Может быть, закроем тему? – Алимов только сейчас заметил, что на протяжении всего разговора о слонах он не сделал ни глотка.
- Я заканчиваю. Берем двадцать килограмм, красим в цвета флага прогрессивной африканской республики, ведущей борьбу с глобализацией. Рассылаем текст на французском языке, показываем объект в Венеции, и продаем благотворительному фонду миллионов за пять. Заметь, из одного и того же куска говна спекулятивная составляющая возникает как минимум дважды. А в благотворительном фонде …
- Ты, кажется, рассказывал о том, как миллиардеры мировые проблемы решают?
- Так я к этому и веду. По идее, решать проблемы они должны самым логичным способом. Если количество людей сократить раз в сто, то остальных можно вполне обеспеченно трудоустроить. Как в твоей игре. Но сначала всех лишних – в лес.

Потом все смотрели в темное небо. Невероятно желтая луна вышла и-за облаков, высветив спинки дальних скамеек. Промчался шальной троллейбус, пьяный смех донесся на излете, и снова стало тихо. От выпитого на голодный желудок Романова слегка подташнивало.
- Настоящий джентльмен, - думал Арсений, - питается исключительно овсянкой без соли и сахара, чтобы при необходимости принимать любую гадость без последствий.
- Смотри, он опять … - шепнул Алимов. – Медитирует…
Арсений поднялся и, не оглядываясь, медленно побрел вниз по бульвару. Он прошел мимо ресторана "Ханжа" и пересек по диагонали пустую площадь.
- Эй! – крикнул Клейн ему вслед. – Когда деньги отдашь?
- Можешь тише себя вести? – попросил Алимов. – Люди вокруг.
- Не переживай. Это всего лишь слова! – глаза Клейна блеснули под очками. - Только незаписанные и неподписанные. От них ни толку, ни вреда, ни вообще каких-нибудь последствий быть не может. Вот послушай. И Клейн громко произнес длинную несвязную фразу, состоящую, в основном, из нецензурных синонимов.
- Закурить не найдется? – к скамейке придвинулись две юркие тени. Лица незнакомцев были почти неразличимы в контражуре фонаря. Но вместо того, чтобы взять предложенную сигарету, первая тень сверкнула полуметровым ножом и приказала: - Быстро деньги все сюда.
Вторая тень коротко и сильно ударила Клейна в живот. Бутылка упала со скамейки и разбилась.
- Тихо стоять, понял? - приказал Алимову крепыш в черной майке и опустил на голову согнувшегося Клейна веснушчатый кулак.
- Скоро это закончится, - думал Алимов, когда существо в бейсболке обыскивало его карманы. И действительно – спустя минуту тени растворились в темноте, напоследок повелев сидеть тихо. Некоторое время все так и сидели – тихо и бездумно.
- Блин… - подал голос Клейн.– Я аж протрезвел. Вот твари. Документы… Телефон...- Клейн то и дело шмыгал носом, подтягивая вишневые сосульки. - Господи, если ты есть! Почему ты такой гад?
Пронзительный свет ослепил Алимова и осветил скамейку.
- Добрый вечер, - сказала тень в камуфляже. – Документы предъявите.
За первой тенью вырисовались еще две с маленькими черными автоматами в руках. Клейн стал хлопать себя по нагрудному карману, размазывая кровь по рубашке. У Алимова задрожали руки.
- Только что были документы, но теперь… - стал оправдываться Клейн.
Проходя мимо магазина дамских аксессуаров, пьяный Романов отметил, что в светящейся зеленым, красным, желтым и голубым неоновой надписи "СУМКИ! ПЕРЧАТКИ И ЗОНТЫ!" перегорела и погасла третья буква в первом слове.