Платон Беседин

I

На пути в ад важно придать себе ускорение. Утапливаю педаль газа: машина набирает скорость, и ветер со свистом врывается в приоткрытые окна. Фары, как фотовспышки, выхватывают куски дороги. Зубами откупориваю литровый "Tullamore Dew”. Виски обжигает горло и огненным шаром проваливается в желудок. Приятная теплота растекается по телу, словно мать укрывает меня одеялом в холодную ночь.
Пикает i-phone. На экране высвечивается: "Was passiert jetzt? Wo bist du? Was ist los mit dir? ”. Не понимаю, для чего писать на немецком – мы все прекрасно понимаем по-русски. Ненавижу немцев, их мир, похожий на образцовый супермаркет, в котором все они мерчендайзеры.
Ещё одно сообщение. Другой отправитель, но текст тот же. Интересно, они уже были там? Ведь это всего лишь вопрос времени. Как обратный отчёт до активации ядерной бомбы. Всё, что будет после, апокалипсическое будущее.
"You'll take a ride through the strangers
Who don't understand how to feel
In the deathcar, we're alive ”.
Только мой автомобиль. Только я, рассекающий тьму на скорости 180 км/час. Люблю Германию за автобаны; только за них и люблю.

Реверс. Вот он я: лощёная харя с зарумянившимися щеками в цвет галстука. Рядом свидетели, родители, гости, ещё какие-то люди. Вообще всё это, каждый элемент свадьбы, будто бутафория, что насмешливо шепчет: "Condoleo et congratulor ”
Я говорил ей: «Мария, для кого эти траты? Ведь свадьбой уже никого не удивишь, а если и удивлять, то надо слишком много денег, слишком много». Но она никогда меня не слушала. Всё твердила своё: "Ich will! ”.
Я согласился на свадьбу. Точнее, на такую свадьбу. Согласился отдать все свои накопленные деньги. Плюс помогли родители.
Пятьсот гостей, авторское свадебное платье от Костаса Муркудиса, украшения от Филиппа Турне – страшно подумать, сколько денег на ветер. Нужно уметь сказать женщине «нет», а я этого делать никогда не умел.
Да, это определённо я, целующий её перед гостями. Только что нас назвали мужем и женой. Мы пообещали быть друг другу и в горе, и в радости.
До сих пор помню, как текут слёзы по её лицу, как, запинаясь, она произносит: «Михаэль, я беру тебя в мужья. Я обещаю перед лицом Господа: быть верной тебе, быть твоей опорой, как в счастье, так и в горе, в болезни и в здравии».
Я всегда верил в то, что в свадьбе самое главное – решимость жениха и невесты, их чёткое осознание того, что происходящее принадлежит исключительно им, что действия и слова сейчас, в момент, когда навсегда связываются судьбы, должны быть максимально искренними. Они принадлежат только друг другу, потому что всё происходящее с ними до этой минуты – предыстория, пролог, но повествование начинается только сейчас, с этой минуты, когда они объявлены мужем и женой…
Священники советуют: никогда не давайте обещания, ибо всё равно их нарушите. Но давать обещания - не грех; грех – их не исполнять.

Бутылка виски на треть пуста. Я чувствую хмель в своей голове, чувствую, как сознание превращается в сад расходящихся тропок, и невозможно угадать, по какой из них отправится моя мысль.
Ещё быстрее. Ещё больше ветра в моей голове. Нет дороги назад. И гнусавый визг, усиленный ревом гитар, наполняет пространство вокруг:
"Hey, Momma, look at me.
I'm on my way to the promised land.
I'm on the highway to hell ”.

На медовый месяц мы отправились в Таиланд. Меня интересовали храмы, её – массаж и трансвеститы. В Бангкоке она заболела идеей силикона в груди.
- Когда я рожу и буду кормящей мамой, то груди обвиснут, а потому мне необходима операция, - твердила она.
- Сначала роди, - парировал я.
Но она хотела изменить грудь заранее. Как и всю себя.
Она проколола язык, брови, соски, нос и половые губы. Металлодетектор зашкаливал при её появлении. Я не успевал запоминать цвет её волос. Больше всего раздражали её ногти: алые, как кровь убиенных младенцев, зелёные, как у болотной валькирии, - они были неизменно яркими, острыми и длинными.
Человек, который часто меняет свою внешность, глубоко несчастен. Он чувствует разочарованность в жизни, а потому стремится к переменам. Он жаждет изменить быт, привычки, людей рядом, мир в целом, но начинает с себя, потому что это легче всего.
- Мария, для чего этот маскарад? – говорил я ей.
- Это модно, - твердила она, вертясь перед зеркалом.
- Мода для несчастных людей, прочти слово наоборот и поймёшь, чем она кончается, - вздыхал я, поднося шарфик или корсет.
- Oh, nein !
В каждой, даже самой образованной, женщине живёт Эллочка-Людоедочка. Что говорить о моей жене с девятью классами школьного образования.
Любая жизненная ситуация, требующая обсуждения, очерченная мною сотнями здравых, веских доводов, захлёбывалась на её "oh, nein”. Бесполезно было спорить – в такие моменты ей был отвратителен сам звук моего голоса.
"Mary, Mary,
To be this young, I'm oh-so-scared.
I wanna live, I wanna love,
But it’s a long hard road out of hell ”.
В век, когда эмансипация стала естественным атрибутом и необходимым условием мирового порядка, когда равноправие превратилось в идею фикс каждой женщины, любой дамочке достаточно просто насупить губки, чтобы ввести мужчину в состояние кататонического ступора. Женщина твердит о силе, но предпочитает слабость, в коей эту силу ещё более ощущает. Женщина всегда выигрывает, так как может воспользоваться тем, что при детской игре в лова называют «я в домике».
Анна Каренина бросается под поезд, Лиза – в омут. В реальной жизни страдают и умирают мужчины. Женщина всегда имеет право на "oh, nein”. С равнодушным лицом она может говорить самые гнусные вещи, как будто не клялась в вечной любви, а потом разрыдаться на плече, выдавив из себя пару извинений. Мужчина не может быть мелочен: он обязан простить и больше не вспоминать её слов.
Её "oh, nein” – Альфа и Омега наших отношений, Начало и Конец.

Ещё один глоток виски. До предела педаль газа.
Отношения – это сад. Вначале там только земля, которую мы засаживаем цветами. Сажать первые легко, потому что энтузиазма хоть отбавляй. Со временем в саду начинают прорастать сорняки. Мы рвём их сперва усердно, затем с ленцой, а потом и вовсе не хотим их замечать. И однажды сорняков становится так много, что за ними уже не видно цветов.
Я допиваю виски и швыряю бутылку в окно. Мой дед кидал в немцев гранаты. Вновь сообщение на i-phone: "Was zum Teufel geht da vor? Was ist mit Maria los, Michael? ”.
Что с Марией? Вы думаете, я не задавал себе этот вопрос? Думаете, не пытался разобраться в собственной жене?
Просто поговорить. Оказывается, это так сложно.
Люди вкалывают на работах как проклятые, приходят домой, к семьям, и думают, что самое трудное позади, но отношения – куда более тяжкий, ответственный труд.
Торможу. Где-то было пиво. Тянусь на заднее сиденье и нахожу упаковку. С шипящей пеной вскрываю банку.

Когда она спорила, то постоянно пузырила слюни. Да, определённо, её "oh, nein” и пена на губах, как у эпилептика, - главные воспоминания моей супружеской жизни.
В начале всегда легче, потому что нет ответственности друг за друга. Безответственность - секрет долголетия отношений. Потом она хочет большего, ты хочешь, но всё уже пошло не так.
И тогда вы решаете, что если станете жить вместе, то всё придёт в норму. Первое время именно так, как вы прикидывали, но только первое время. И, помучавшись в одной квартире, истерзав друг друга упрёками, вы находите новую панацею для умирающей любви – свадьба. Herr, legen sie das Geld bereit !
Говорят, что женщины меняются в браке. Это ложь: они просто уходят, и появляется кто-то другой, имеющий право - право на всё, на каждый участок твоей жизни, потому что теперь ты должен.
Каждый день, – да что там! – каждые полчаса, когда мы были вместе, возникали конфликты. Всё начиналось с мелочи, например, с неправильно сложенного полотенца или слишком громкого сморкания, и в раз превращалось в ад. Она перестала улыбаться, приходя домой. Я пытался говорить с ней, пытался понять, в чём дело, но бесполезно.
После трёх лет семейной жизни во мне родился психотерапевт. Сколько же книг я проштудировал! Sigmund, Michel lässt Sie grüssen !
Я долго думал, почему так произошло. Читал книги, смотрел фильмы, собирал истории знакомых – коллекционировал семейные саги, как экспонаты, которые можно исследовать. И все они твердили об одном: в один прекрасный момент вы просто перестаёте любить друг друга.

Пиво переполняет меня до краёв. Я отливаю на автобан.
Вспоминаю, как в Узбекистане, я жил там с родителями до эмиграции, после сильного снегопада вместе со снегом сходил асфальт.
Мои знакомые, русские эмигранты (на самом деле, все совки здесь считаются русскими), полагают, что европейцы не воруют и не гадят, ибо честность у них в крови. Русские аборигены для них наоборот - воры и распиздяи. Таков менталитет, говорят они.
Мне кажется, дело не в менталитете, а в государстве. По сути, сталинский коммунизм воплотился в Европе: здесь могут посадить за малейшее нарушение, о котором сообщит в полицию твой лучший друг.
Русские отвратительны не распиздяйством, не лежанием на печке и небрежностью в туалетах, к коим, по словам Чехова, располагает суровый климат, а тем, что готовы принять любую дурость Запада за высшую истину, готовы покорно исполнять её с собачьей преданностью, лишь бы услужить родненькой Европе.
Европейцы верят, что bad, bad Russians агрессивны и вот-вот явят миру могучего медведя. Но это лишь миф, что если русского довести до крайности, то он покажет всем кузькину мать. Терпение русских безгранично и никакой кузькиной матери не будет.
Меня выташнивает. Как же я пьян! Впрочем, так даже лучше, ибо я не смог бы сделать то, что задумал, трезвым.

Я знал про её измены. Сначала догадывался, а после решил проверить. Не искушай - я искусил. Нашёл мачо и заплатил ему за то, чтобы он совратил мою жену. У него получилось. Он даже смог снять их секс на видео. Моя жена могла бы стать настоящей звездой жёсткого порно.
Это должно было стать точкой, но я простил, потому что сказано: «Ибо, если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш Небесный». Не то чтобы я был слишком религиозен, просто мной руководил страх. Я не боялся остаться без неё, но боялся остаться один, боялся ранить своим разводом чувства родственников.
После каждой ссоры меня трясло будто в лихорадке. Когда было особенно трудно, я страдал от гипертонии и сердцебиения. Ничто не помогало успокоиться: ни кино, ни книга, ни алкоголь, ни работа. Ситуацию ухудшало то, что Мария могла дуться на меня сутками. Я же не выдерживал в ссоре больше десяти минут, потому что понимал, обида сделает только хуже. Наше примирение походило на беспрерывный поток моих извинений.
- Мария, есть только два пути, - она громче делает музыку, свою проклятую Мадонну, - быть или не быть вместе. Если всё так плохо, то давай расстанемся.
- Почему ты всегда говоришь про расставание?
- Значит, нам надо быть вместе. Смысл обижаться друг на друга и трепать нервы?
- Оh, nein, - шипит она, закрывая лицо подушкой…
Единственное, что меня спасало, это созерцание огненного пламени. В Германии нельзя просто так разжечь костёр, но я нашёл место, где ни полиция, ни соседи не смогли бы увидеть меня. Закупил дрова и выложил из камней мангал. Когда мы ругались, я приходил сюда и разводил костёр.
Глядя на пламя, я думал о том, что должен взглянуть на ситуацию её глазами.
«Михаэль, возьми себя в руки. Ты любишь её, а что может быть важнее любви? Да, иногда она перегибает палку, но разве в этом нет твоей вины? И, в конце концов, надо уметь прощать, надо уметь терпеть и смиряться».
В принципе, я говорил себе правильные вещи. Я мог бы претендовать на роль пусть никчёмного, но праведника, если бы не врал себе в собственных мотивах. Как говорится, язык Златоуста, да в голове пусто. Мне приходилось выдумывать всё новые и новые оправдания, ссылаясь то на Святое Писание, то на Фому Аквинского, то на Иоанна Дамаскина, но причиной всему был всеобъемлющий страх. Страх того, что отношения с Марией – общепринятая норма.
Если бы мне явился ангел или демон и заявил, что то, что происходит между мной и Марией, просто ошибка, неправильный сценарий, а на самом деле брак может быть сияющим венцом вечной любви, я сразу бы подал на развод. Но кто мог гарантировать мне, что с другой будет по-другому?
Заставив себя взглянуть на наш брак её глазами, я свыкся с ролью виноватого и решил, что одни разговоры не смогут спасти отношения. Я стал дарить ей подарки.
"If the stores are all closed
With a word she can get what she came for.
And she’s buying a stairway to heaven ”.
Мой первый подарок, серёжки с брильянтами и сапфирами, обеспечил две недели спокойствия, улыбку Марии и почти страстный, как в первые месяцы знакомства, секс. Радость после второго подарка была короче. Постепенно Мария стала ограничиваться коротким "danke ” и чмоканьем в щёку.
И тогда мы решили завести детей. Решили реанимировать наши отношения старым проверенным способом. Сто процентов, дети! Уж они-то точно спасут наши отношения!
Мы прямо-таки заболели этой идеей. Занимались сексом по расписанию, составленному в зависимости от её овуляции. Когда я кончал, она тут же вставала в «берёзку», вытягивая ноги вверх, будто сваи, чтобы сперма максимально затекла в её лоно. Через три месяца таких попыток забеременеть я возненавидел не только её, но и всех женщин в принципе.

Трескотня в ушах. Кажется, это радио. Мерзкий из-за своего бесстрастия голос что-то читает. Михаэль Меркель. Что за тип? Да это же я!
Где это чёртово пиво? Как же я пьян! Но это хорошо, да, определённо, хорошо.
Где-то у меня был припасён камень. Помните, как в клипе "Cardigans”, когда блондинка кладёт камень на педаль газа и расслабляется? Рядом с ней… кто же, чёрт возьми, рядом с ней? А, кот Феликс!
"I'm losing my baby,
Losing my favorite game… ”
Не убавить – не прибавить. Где же это пиво?!

II

Вчера Мария перестала со мной разговаривать. Пришла домой, молча, переоделась и куда-то ушла. Я пытался заговорить с ней, но безуспешно. Обычно, даже в самом плохом настроении, она отделывалась коронным "oh, nein”, но тут - ноль реакции.
Я разжёг костёр. Гипноз пламени не спасал от воспоминаний: я снова и снова прокручивал в голове последние ссоры с Марией. Сердце то колотилось, то щемило, будто вот-вот случится сердечный приступ.
Я вернулся домой. Здесь всё до тошноты напоминало о Марии. Я купил две бутылки клюквенной «Финляндии» и отправился ночевать в гостиницу. Раз двадцать, наверное, пробовал дозвониться Марии, но она не брала трубку. Я наливал водки, выпивал и звонил. Пока не ушёл в полный отруб.
Утром я вернулся домой, терзаемый жутким похмельем. У меня были большие планы: заняться медитацией под "Karunesh”, написать список плюсов и минусов нашего брака с Марией и, наконец, решить, стоит ли нам быть вместе.
Чтобы опохмелиться, купил себе пива. На вчерашних клюквенных дрожжах меня быстро развезло. О медитации не могло быть и речи. Я включил "Alt.end” группы "Cure", и голос, похожий на завывание скользких карнизов, затянул:
"And I don't want another go around,
I don't want to start again.
No, I don't want another go around,
I want this to be the end. ”
Вдруг я расплакался. Слёзы подошли предательски мягко, незаметно, как матёрый маньяк, и, переполнив глаза, влажными, едкими сгустками вывались наружу. На проигрывателе была включена функция "repeat”, и Роберт Смит, добивая меня, стонал снова и снова: "No, I don't want another go around, I want this to be the end...”
Я упал на ковёр, и тут появилась Мария. Сначала я решил, что она привела одного из своих хахалей, но с ней была подруга. Впрочем, мне всегда казалось, что они спят друг с другом. Они увидели меня на полу. Мария поморщилась и бросила мне:
- Wieso bist du nicht bei der arbeite ?
- Was ist mit Ihm ? – замерла подруга.
- Dreht wieder durch , - пояснила Мария. – Liebt es, wenn man ihn tröstet .
Я был на грани. Песня, слёзы, размышления – всё это довело меня до крайней степени экзальтации. Слова Марии стали точкой кипения. Я кинулся на её подругу, крича что-то вроде: «Пошла вон, лесбиянка!». Она убежала. Мария кинула ей вслед:
- Wir telefonieren , - и уже мне. - Ты совсем тронулся? Выключи музыку!
Когда я рыдал на полу, то отчётливо представлял себе, что и как скажу ей. Речь, прокрученная мной в голове, была идеальной, в меру гневной и в меру взвешенной, но сейчас вырвалось только одно слово:
- Почему?
- Потому что, - усмехнулась она и принялась раздеваться. – Выключи!
Я нажал паузу. Роберт Смит умолк. Я стоял и смотрел, как раздевается моя жена. С тех пор, как мы встретились, она заметно обрюзгла.
Я вспомнил, как целовал её грудь, живот и спускался вниз. Вспомнил, как сжимал её в объятиях и вдыхал аромат. Вспомнил, как она покрывала моё лицо нежными поцелуями. Мы были счастливы. Какая программа сбилась?
В фильмах при расставании герой подходит к любимой, говорит речь, и они бросаются друг к другу в объятия. Неужели все фильмы лгут? Я хотел обнять Марию, но она выскользнула со словами:
- По расписанию, сегодня без секса.
- Просто хочу обнять тебя, - улыбнулся я. – Без расписания.
- Хочу есть!
Нет, не будет как в кино. Из влюблённых мы превратились в партнёров по домострою, но один по-прежнему любил другого.
- Ты съел штрудель? – она у холодильника.
- Да.
- Я же просила оставить мне штрудель, - она орёт, - просила!
Я подхожу к ней и вновь пытаюсь обнять. Она отталкивает меня.
- Почему? – говорю я и для чего-то дублирую на немецком. – Warum?
- Потому что я хочу есть, - отвечает она.
И тут я вновь вспыхнул. Я не мог молчать, не мог жить так больше. Да, я орал на неё, орал, как никогда в жизни. Угрожал, обвинял и просил прощения.
Мария отшатнулась и побежала в ванну. Там она пряталась от меня. Попыталась захлопнуть дверь, закрыться на щеколду, и этот жест, как всеобъемлющая аллегория нашего брака, вызвал во мне чудовищную ярость. Я ударил дверь ногой, бросился на Марию и схватил её за плечи.
- Я беременна, Михаэль, - вдруг вскрикнула она.
- Что? – выдохнул я.
- Я беременна, Михаэль, - повторила она.
Моя хватка ослабла, но рук я не отнял. Так и стоял, держась за неё, опустив голову и хрипло дыша. Мой мозг пытался осмыслить, отформатировать новость, дабы решить, что делать дальше. Наконец, до меня дошло:
- Ты беременна!? – Я испытал радость. – Слава Богу, Мария, слава Богу!
- Я не знаю, от кого он, Михаэль, - прошептала она.
- Мы будем вместе, - не слышал её я, - ты, я и ребёнок. Наш ребёнок!
Впервые, наверное, за последний год в моей груди разлилось уже позабытое тепло. Мы вновь будем счастливы! Всё наладится! Она отдёрнула мои руки и отчётливо, едва ли не по слогам произнесла:
- Михаэль, я не знаю, от кого мой ребёнок.
Я застыл. Сглотнул, размял шею и спросил, задыхаясь:
- Как не знаешь?
- Так, не знаю.
Она вышла из ванной. Я остался тет-а-тет со своим отражением в зеркале. Передо мной было испуганное бледное лицо с крупными каплями пота и расширенными зрачками. Меня терзала жуткая, щемящая душу обида, от которой, кажется, крутило и выламывало каждую косточку, каждый сустав. Мир вокруг предстал гигантским фасеточным полотном, в мозаике которого застыли тысячи отражений нашей с Марией жизни. Стало невыносимо душно. Я выскочил на свежий воздух.
Развёл костёр и, размышляя, наблюдал за пламенем. Когда дрова превратились в пепел, я вдруг понял, что это – беременность, неизвестность – очередная проверка. Всё имеет начало и конец. В том числе и неудачи, и разочарования, и боль.
Я вернулся домой и сказал Марии:
- Неважно, чей это ребёнок. Я готов принять вас, тебя и ребёнка. Я люблю тебя, значит, полюблю и его. Будь со мной, и мы воспитаем его вместе.
Я выдохнул. Такая короткая речь показалась мне сложнее, чем весь «Евгений Онегин» наизусть. Она посмотрела на меня и вдруг скривилась:
- Тряпка! Какая же ты тряпка, Михаэль! Какие мы? Есть ты и есть я. Мы стали чужими друг другу. Нет никаких нас!
В детстве я играл в "Mortal Combat”. Там был боец Reptile, он плевался кислотой. Сейчас Мария стала им. Каждое её слово – плевок кислотой в мою душу. Моя линейка жизни уменьшилась до минимума. Соверши fatality, Мария, и прикончи меня!
- Я люблю тебя, - взываю из-под обломков нашей семьи.
- Это просто привязанность, Михаэль, - хмыкает она и включает телевизор.
- Привязанность? Ты, чёрт возьми, называешь это привязанностью?
Я вновь срываюсь на крик. Даже не на крик, а на взвизг агонии. Я любил её, готов поклясться, что любил так, как ни один человек на свете! Почему если мужчина просто хочет быть счастлив, хочет дарить любовь женщине и получать её взамен, без извечных хитростей и уловок, если его чувства бескорыстны и чисты, то он обязательно превращается в тряпку? Почему просто нельзя сказать слово «люблю»? Почему чувства нужно усмирять, как животное, контролировать и просчитывать, будто бюджет?
И теперь я тряпка, а то, что пылает во мне, это привязанность?! Какая мерзость!
- Уйди, - бросает Мария.
Иногда легче всего сказать «уйди» или «давай поговорим об этом позже». Легче всего отложить конец на потом. Я слишком долго уходил. От Марии. От быта. От семьи. От себя. Я искал вечных истин, потому что понимал, насколько зыбки и мимолётны те, что меня окружают.
Прости, Мария, но я не мог уйти! Кто-то должен был поставить точку.
Я ударил её лишь для того, чтобы она, наконец, отвлеклась от своего проклятого телевизора. Она вскочила с софы и вцепилась своими алыми ногтями мне в лицо. Я рефлекторно оттолкнул её и не рассчитал силы. Она ударилась головой об угол дубового стола. Я закричал, но не от горя, - сначала не от горя – а от радости победы. Схватил со столика помаду и написал на экране телевизора "Schlampe! ”.
Потом наклонился к Марии, чтобы поцеловать. Так я всегда поступал после ссоры. Поцеловал её в губы. Она не сопротивлялась. Поцеловал её в лоб. Она не реагировала. И тут до меня дошло.
Я убил её. Их убил!
…кажется, я выскочил на улицу, развёл костёр и долго-долго смотрел, как он сначала горит, а потом догорает, оставляя после себя белёсый пепел…

Бог - это любовь, и Его триединство есть абсолютное, духовное и физическое, единение мужчины и женщины и как его следствие – ребёнок. Пребывание в любви есть бытиё Адама и Евы в Эдеме. Ведь для влюблённых внешний мир не существует – они замкнуты друг в друге.
С чего, с кого начинается наше падение с небес? Cherchez la femme .
Известный оккультист Жуль Буа пишет: «Они, женщины, становятся дьяволом, слабые, оробелые, дерзостные в исключительный час, бесконечно кровоточащие, плачущие, ласкающие, с руками, не ведающими правил… Они целуются со змеем…».
Для мужчин женщина – грех прелюбодеяния. По утверждению святых отцов, первыми в ад сойдут прелюбодеи, а Иисус поучает: «Всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с ней в сердце своём».
Для женщины другая женщина – грех зависти. На этот счёт есть меткая поговорка: «Счастье женщины – лысая подруга».
И если брак двух людей есть аналогия божественного союза Христа и Церкви, то грех узнать легко: он всегда направлен против семьи.
Виной всему гордыня. И ныне она движет женщиной, как Евой в Эдеме. Служить мужу – я вам что, чёрт возьми, кухарка? Быть девственницей до брака – что за нелепый атавизм? Дети? – от них только неприятности!
Гордыня и тщеславие – единокровные сёстры. Эпиграфом – фраза Аль Пачино в роли дьявола: «Определённо, тщеславие один из моих любимых грехов».
И венец падения - неуёмная жажда наслаждений, гедонизм, возведённый в культ. Так приходит разрушение. В попытках человека превратить планету в парк развлечений.
Конец, апокалипсис – это не полная деструкция, а смена ценностей, переворот медали бытия наоборот.

III

Я популярен на радио. Значит, полиция была у нас дома. Знакомые уже не пишут мне сообщения с вопросами – ограничиваются проклятиями.
Я сворачиваю с автобана. Проезжаю предупредительный знак «Ведутся ремонтные работы». Дорога чиста, но дальше, после заградительных щитов и заборов, пропасть вместо взорванного моста. Спидометр показывает 150 км/час.
Может, пора остановиться? Дать по тормозам? К чему это бегство?
Да, мой брак был адом. Потому что ад – это непонимание, несостыковка ценностей. Муки Тантала чудовищны именно для Тантала, а, например, для Сизифа они лишь проблема, испытание, но не ад.
Наши отношения с Марией – поединок на рапирах. Укол – уход, укол – уход! И так пока один не нанесёт финальный укол. Победил я. Или проиграл?
"But lovers always come
And lovers always go.
And no one's really sure,
Who's letting go today
Walking away… ”
Одна мудрая женщина любила повторять: «Все проблемы современных дамочек от того, что они хотят стать мужчинами». Нынешние женщины хотят свободы, прав, власти. Они рвутся к мифической вершине признания и тем самым, как сказали бы римляне, auribus tento lupum . В битве с ветряными мельницами женщины упускают самое главное: их беды не от притеснения, – они всегда были выше, сильнее и весомее мужчин, - а от того, что им не хватает смелости и смирения ценить подлинно женскую свободу, свободу сосуда, который вбирает в себя, до последней капли, животворный нектар избранного человека ради того, чтобы вместе с ним, став Создателем, явить миру своего Адама.
Передо мной оградительный забор и щиты. Плотнее вдавливаю педаль газа. Масса автомобиля, помноженная на скорость, создаст силу, которая с лёгкостью пробьёт ограждения и вынесет меня над пропастью, будто зависшую звезду; ей предначертано сорваться в бездну и сгореть дотла. Поэтично, чёрт возьми!
Но вдруг мне кажется, что в этой поэзии слишком мало смысла. Моё бегство к пропасти, этот спринт по дороге в ад – повторение старых ошибок, словно ходьба по ницшеанскому кругу вечного возвращения.
Пять лет совместной жизни я слышал от Марии: «Уйди!». И я уходил. Потому что боялся остаться наедине с той бездной, коей стала для меня Мария; ведь в ней отразились все мои страхи. Сейчас, стремясь к пропасти, я вновь ухожу. Ухожу от вопроса: «Кто я?». От вопроса, на которой каждый из нас, - и я, и Мария, - должен был себе ответить.
Я бью ногой по педали, чтобы затормозить, но стрелка спидометра дёргается вправо. Почему же не влево!? Что, чёрт возьми, с машиной!?
Понимаю, что давлю на педаль газа. Машина пробивает ограждение. Я, кажется, целую вечность перекладываю ногу и жму на тормоз. В голове проносится мысль: «Господи, помоги! Я же всё понял!» Уж точно: «нет атеистов в окопах под огнём».
Поздно! Машина зависает над пропастью и срывается вниз.
Калейдоскоп картинок. Это то, что показывают в фильмах? Жизнь, проносящаяся перед смертью? Жил ли я? Или, правильнее сказать: любил ли? Ведь Раймон Луллий писал: «Тот, кто не любит, не живет».
Картинки сменяют друг друга мгновенно, с необычайной быстротой, но я успеваю фиксировать их. Больше всего эмоций вызывает Мария.
Иисус поучал: «И если любите любящих вас, какая вам за это благодарность? Ибо и грешники любящих любят». Да, в браке я прилагал усилий больше, чем Мария. Да, я в большей мере старался сохранять и питать нашу любовь, но разве это не вопрос предмета сравнения? Верил ли я в любовь не как в источник выгоды, прозванный счастьем, а как в чудо, пленительное и прекрасное само по себе?
Я искал секрет спасения наших отношений, но считал, что секрет непременно должен быть навсегда скрыт от познания, иначе какой это секрет? Ища философский камень для Великой Деи любви, я вдруг слишком увлёкся и пленился необходимостью достижения результата, финальной точкой пути, забыв о самом пути.
Как счастье не в счастье, а в пути его достижения, так и любовь не может быть ожиданием чуда, ибо сама по себе является чудом, так же как Бог есть свет, в коем нет никакой тьмы.
Грохот, треск, скрип сминаемой стали. Ноги уходят под рёбра, наполняя всё тело чудовищной болью. Взрыв. И будто прыжок в огненную лаву. Вот он - ад.

IV

Всё пространство вокруг – бесконечный сияющий свет. Но стоит закрыть глаза и можно увидеть крохотную чёрную точку размером с игольное ушко. Она то отдаляется, то приближается – пульсирует, как живое сердце. Если долго фокусироваться на ней, то точка постепенно расширяется и вырастает до размеров окна. В ней зарождается странная притягивающая вибрация, и точка превращается в чёрную дыру, втягивающую в себя свет. Я поддаюсь её магнетизму, и меня засасывает внутрь.
Здесь темно. Есть только узкая полоска света, которая расширяется по мере моего продвижения. Я протискиваюсь всё дальше и дальше, - тёмные стены наощупь будто каучук, - и оказываюсь перед дубовыми дверьми.
Я видел их и раньше. Это двери в наш с Марией дом. Нет ни эмоций, ни звуков, ни запахов. Я толкаю дверь, оказываюсь в знакомой мне прихожей и прохожу дальше, в спальню. На кровати, застеленной белоснежным бельём, спит Мария.
Подхожу к ней и целую в лоб. Лёгкая улыбка трогает её губы. Я обнимаю её, стараясь прильнуть всем телом, и слышу, как в такт бьются три сердца.
"And in the end
The love you take
Is equal to the love you make… ”

V

Из книги Арсения Стрелковского «Путешествия во времени»:
…Борхес в одноимённом рассказе создал «сад расходящихся тропок. В контексте данного понятия мир предстаёт бесконечным лабиринтом, а временной континуум - множеством прямых, которые способны изгибаться, как нити в клубке…
…в духовных практиках существует состояние порогового момента. По сути, человек, испытывающий это состояние, является путешественником во времени. Пороговое состояние достигается сложными духовными практиками, но известны случаи, когда оно фиксировалось в авиационных или автомобильных катастрофах…

Из проповеди отца Григория Оптинского:
…повествуя о единении человека с Богом, святые отцы выделяют три ипостаси. Одна из них - ангел, ибо человек в сей ипостаси еднится, сливается с Богом. Его душа как бы на небесах, но плоть пребывает на земле. Подобный человек живёт и там, и здесь…
…но не думайте, братия и сестры, будто бытиё в третьей ипостаси изведано лишь святыми, ибо Спаситель «пришёл призвать не праведников, но грешников к покаянию…»

Из медицинского заключения врача Андрея Спасова:
…вследствие травм крайней степени тяжести больной длительное время находится в вегетативном состоянии…