Александр Файн



С середины февраля стало припекать солнце. Снег темнел и покрывался хрупкой пористой коркой. Днем в еще холодном воздухе пробивались теплые ароматные ручейки — предвестники ранней весны. Уставшие от промозглой зимы коренные москвичи, не отличающие ржи от пшеницы и свино-матерь от хряка, обсуждали виды на озимые и опорос.
В конструкторском бюро завода бытовых приборов готовились к двадцать третьему февраля. Согласно календарю праздник сильной половины народонаселения приходился на понедельник. И со среды предпраздничной недели слабая половина была озабочена. Сестры с намеком на мартовский ответ скидывались на подарки братьям.
Руководитель группы электроприборов Федор Степанович Тишкин, спортивного вида мужчина, балансируя на узеньком подоконнике, дергал за ручку фрамуги. За зиму она изрядно присосалась к раме. Наконец фрамуга поддалась и, ухнув, откинулась.
Федор подставил лицо свежему потоку и глубоко вдохнул. Закружилась голова и кольнуло под левой ключицей. Он ухватился за ручку фрамуги и закрыл глаза.
«Никак звоночек. Не пора ли гантели на валидол менять?.. На каждую зиму своя весна. Просто и вечно! Но просто, когда вообще. А в его жизни зимы были почаще, да весны покороче».
Ему вспомнилась весна сорок пятого в Будапеште. Мог ли он тогда представить, что когда-нибудь будет считать весны. А теперь сколько их осталось: одна, пять, двадцать... Боль понемногу отпускала и пятилась куда-то под лопатку.
— Федор Степанович, на городской проводочек вас дама хочет, — раздался на весь зал, заставленный кульманами, призывный голос Лидии Сергеевны.
— И кому это я, старый пень, понадобился? — Тишкин открыл глаза и улыбнулся.
— Ладно уж, Федор Степанович, прибедняться. Видели, да не скажем, с кем на новогоднем вечере в обе стороны вальсок закручивали... Между прочим, по статистике у вас сейчас самый опасный возраст, — открыла традиционную утреннюю дискуссию технолог Лидия Сергеевна. Два года назад от нее ушел муж.
Тишкин был знатным танцором и в свои пятьдесят пять на вечерах не уступал молодежи. До войны он занимался в хореографической студии. Когда в тесном кругу его уговаривали на «цыганочку» с полным выходом или «яблочко» с фигурной чечеткой, дамы что постарше млели.
— И откуда, Лидия Сергеевна, такая статистика? — Тишкин мягко спрыгнул с подоконника и пошел по проходу.
— Жизнь, Федор Степанович, жизнь. Смотреть-то надо ей в глаза прямо. А некоторые отворачиваются и не замечают, — неслось ему вдогонку.
Телефон стоял у стеклянной перегородки, отделявшей начальника бюро от коллектива.
— Тишкин у телефона.
— С вами гово-ят из отдела учебников Мини-сте-ства высшего и с-еднего об-азования... — услышал он тягучий женский голос, не выговаривающий букву «р».
Федор прикрыл рукой микрофон.
— Извините, здесь плохо слышно, я перейду к другому аппарату. — Он приоткрыл стеклянную дверь. — Не помешаю?
— Прошу пана, — ответил, не поднимая головы, полный мужчина в очках и с огромными залысинами. Одутловатое лицо со склеротическими прожилками на щеках и носу свидетельствовало о склонности. Он сидел за массивным столом, заваленным рулонами калек, и лихо щелкал на старых конторских счетах. Старая толстовка с черными бархатными накладками под локти и зажеванная папироса выдавали опытного счетовода. Мужчина благоговейно выстукивал цифры долгожданной прогрессивки. В эти минуты нельзя было его беспокоить. Не дай бог, ошибочка нарушит справедливость.
Тишкин взял трубку и, встретившись взглядом через перегородку с Лидией Сергеевной, подал ей знак, чтобы она положила на аппарат параллельную трубку.
— Э-шением методического Совета, — продолжил голос, — ваш задачник п-едставлен к золотой медали ВДНХ. Для офо-мления документов необходимо п-ямо сейчас п-иехать к нам в кабинет. — Говорившая назвалась. — Запишите ад-ес и удобный т-анспорт.
— Спасибо, я знаю дорогу.
Услышав гудки отбоя, Федор аккуратно положил трубку.
— Станислав Иванович, мне тут... в Министерство образования... надо бы подскочить. — Он прошерстил пальцами седой ежик на голове и обратился к начальнику, сделав ударение на предпоследнем слоге имени.
— Место замминистра присматриваешь или прямиком в министры? С твоей-то анкетой и морально-политическим уровнем... — Начальник хитровато улыбался, намекая на недавнюю историю.
Из райкома пришла разнарядка всем поголовно принять индивидуальные соцобязательства. Федор вписал в пустую графу бланка печатными буквами: «Обязуюсь к 30 декабря текущего года поднять свой технический, идейно-политический и моральный уровень на недосягаемую высоту и организовать в коллективе борьбу под девизом — за яростный труд». Заполненные бланки с визами руководителей всех уровней просматривал освобожденный секретарь заводской парторганизации. Отставной армейский политработник пришел в ярость. Спасло Федора, что они оба воевали на одном фронте.
Станислав Иванович, а если точнее, Станислав Адам Ежи Сташёвский до войны работал бухгалтером небольшого заводика в Варшаве. Когда немцы в тридцать девятом вошли в Польшу, он вступил в Армию людову, потом оказался в смешанном польско-белорусском партизанском отряде. А в сорок пятом из-за неподтвержденных обстоятельств пленения и побега из концлагеря отбыл по решению компетентной санаторной комиссии, из известного ведомства, на Воркуту. Сташёвский был физически крепким человеком, в юности он занимался боксом и выступал в полутяжелом весе.
Сначала его напарником в угольном забое был молодой критик, замеченный в дискуссиях о применении метода соцреализма в лирической поэзии. Способного критика, дабы сохранить для литературного процесса будущего Огарева, отправили на длительную стажировку на ту же шахту, что и партизана-интернационалиста. Они творчески дополняли друг друга. Сташёвский помогал напарнику выполнять норму, без чего не поспеть было им на подъем клети. А критик бывшего бухгалтера учил отличать лагерную феню от литературной версии расейского языка. Партизан от природы обладал хорошей памятью и отменным музыкальным слухом. Он освоил обе версии.
Критик почти уже согласился с мнением своих бывших оппонентов, но по недогляду его подняли на-гора вместе с антрацитом. Напарником партизана стал профессор по слаботочным приборам. Общение с профессором помогло Сташевскому осознать значение закона Ома в повседневной жизни. Ежедневно толкая вагонетку, они уже вплотную приблизились к законам электромагнитной индукции. Но запах от запущенной гангрены на ногах профессора раздражал охранников, ведущих бригаду на смену, и в пару партизану поставили третьего учителя — полковника медицинской службы, члена партии с двадцатого года. Слава богу, для расширения кругозора времени и здоровья пока еще хватало, а трудолюбия бухгалтеру и спортсмену было не занимать.
Из заключения Сташёвский вышел без половины зубов, в весе «пера», с распухшими коленями, подчеркивающими переход его в легкую весовую категорию, привеском «пять по рогам» и твердой надеждой встретить свою пятидесятую весну. В городе бухгалтера не требовались. Помня уроки, преподнесенные судьбой в забое на полукилометровой глубине, партизан освоил специальность электротехника по слабым токам, резонно, как бывший спортсмен, полагая, что для сильного тока надо для начала усилить собственные весовые кондиции.
Спустя полгода он женился на учительнице музыки из Львова, освободившейся годом раньше. В общежитии комбината им выделили бельевую кладовку размером пять квадратных метров. Марийка хорошо говорила по-польски. Лагерь ее не сломал, она сохранила редкое жизнелюбие и шутила:
— Ну то добже, цо покои невельки, на обставу пенензы тратить не тшеба[1].
Она называла Сташевского «Пан кощей бессмертный» и готовила ему наваристый борщ со шкварками. Наливая дымящийся ароматный, с чесночным духом эликсир в эмалированную миску, Марийка всегда деликатно вопрошала:
— Як завжды, повну, здыхлик неумеручы?[2]
На юбилей она подарила ему граммофонную пластинку на семьдесят восемь оборотов с мазуркой и вальсом Шопена в исполнении Софроницкого.
По субботам Марийка накрывала белой скатертью самодельный стол, умещавшийся между стеной и кроватью, ставила графин с разведенным спиртом, и они чинно ужинали. Весь вечер говорили только по-польски и слушали гениальные мелодии.
Брак был недолгим, у Марийки обнаружилась запущенная форма туберкулеза, и она быстро угасла. Как только пришла бумага о реабилитации, Сташевский, по совету одного освобожденного-доходяги, в прошлом известного боксера, которому в лагере блатные кайлом пробили спину, уехал в подмосковный город Егорьевск и попробовал себя в качестве тренера детской спортивной школы. Но мальчишки, многие из которых пришли в секцию бокса, познав законы улицы, не приняли его демократический стиль общения. Возвращаться в Польшу было не к кому. Сташёвский устроился техником по электроприборам на автобазу. Перебраться в столицу ему помогло случайное знакомство с бывшим фронтовым шофером маршала Рокоссовского.
Историю Сташевского Федор знал. Два раза в году — 17 января, на день освобождения Варшавы, и 13 февраля, в день взятия Будапешта нашими войсками в сорок пятом — они брали два поллитра «столичной» и шли в пивную, напротив заводоуправления.
Станислав Иванович стал убежденным холостяком, но к женщинам относился с картинной польской галантностью. Все слабое сословие бюро знало, если обратиться к шефу, сделав ударение на имени по-польски, то есть на предпоследнем слоге, можно рассчитывать на благосклонность.
Федор повторил просьбу:
— Станислав Иванович, я после обеда уйду?
— А при чем тут Министерство образования? Я понимаю, военкомат или, на худой конец, Министерство обороны. — Сташёвский снял очки, потер переносицу. — Темнишь, боевой офицер! Или, может, на народной стезе просветительства, так сказать, скрытый Макаренко в эпоху научно-технической революции...
— Да нет! Я тут задачник... по физике написал. В прошлом году вышло второе издание, и вроде бы за это дело медаль причитается. — Тишкин натужно выдохнул и провел ладонью по лбу.
— Как это написал?! Выходит, Тишкин — автор, лауреат, а мы тут ему премию по процентам начисляем. Сколько лет работаем вместе, сколько поллитров... Ну, хоро-ош! — Сташёвский был ошарашен. — Так, та-ак! А завтра придут два искусствоведа в штатском и окажется, что конструктор Тишкин и майор Вихрь одно и то же лицо.
— Не придут. Я в саперах служил.
— Ну выдал, саперный капитан. Хоть авторский с дарственной буду лицезреть? — не мог утихомириться Сташёвский.
— Вроде бы тут никто не знает. — Федор провел ладонью по лбу.
— Ладно, ладно, Сухомлинский — инкогнито еще тут выискался. Небось к медали и злотых подвалят?
— Отказываться не буду!
Федор хорошо знал этот подъезд со стесанными ступенями. В комнате знакомых лиц не было.
— Вы по поводу выставки? — послышалось сзади. — П-оходите сюда. — По телефону голос казался более низким. — Познакомьтесь, пожалуйста, с Положением. — Молодая женщина протянула отпечатанные листы. — По месту -аботы придется взять ха-акте-истику и п-едставление по фо-ме. Все должно быть подписано т-еугольником и утве-ждено заместителем минист-а, ку-и-ующем п-едпри-ятие. Это надо успеть к началу заседания Главвыс-тавкома.
— Но ведь представляет к медали ваше ведомство.
— Нет, официально ваше. Ну, а по существу, конечно, наше. Такой по-ядок, в Положении записано, что ха-акте-истика и п-едставление даются по месту основной -аботы.
— А если я забулдыга и в перерывах между визитами в вытрезвитель написал хорошую книжку?
— Ну зачем такие к-айности? Алкоголик ничего хо-ошего сделать не сможет.
— А как быть с Мусоргским? А Некрасов был картежник, в деньгах нечист, и у Панаева жену отбил. Вот бы ему характеристику дали!
— Музыка и стихи не задачи по физике, — она миролюбиво улыбнулась, — лучше побыст-ей офо-мляйте документы. Возьмите об-азец.
Она порылась в стопке и вынула заполненные бланки. Федор сел за свободный стол, лицом к окну, и прочел: «Доктор технических наук, профессор, заслуженный деятель науки. Электрические машины» — в какую компанию попал! Приходили еще какие-то авторы, они без лишних слов брали бланки и, вежливо прощаясь, уходили.
Один, совсем седой, пришел с большим тортом и долго рассказывал анекдоты. Все смеялись, по всему было видно: у него этих медалей как у него фронтовых.
Федор посмотрел в окно. По крыше соседнего дома расхаживала ворона.
«Эта небось и войну помнит. Как было все ясно. Скоро дом, университет. Капитан Тишкин, командир роты саперов-подрывников, выписался из госпиталя, получил сухой паек, медаль за освобождение Будапешта, два костыля и увольнение в запас. А теперь он ссорится из-за какой-то глупой бумажки с молодухой, которая вполне могла быть его дочерью».
В армию его призвали с третьего курса физфака в конце сорок первого, по спецнабору. Война тяжело прошлась по их семье: погибли оба брата и отец.
Нога понемногу зажила. Федор решил вернуться в университет и снял с шифоньера запылившиеся учебники.
Неожиданно мать разбил паралич. Нужно было думать о заработке, и Федор устроился на завод бытовой техники, вечерами подрабатывал дежурным электромонтером в домоуправлении. Затерялась где-то в эвакуации Людмила, партнерша по хореографической студии. Она провожала Федора на фронт, тогда они решили, что после Победы поженятся.
Мать, уроженка Алтая, угасала медленно:
— Мешаю я тебе, Феденька. Свою жизнь тебе складывать надо, а тут со мной хлопот не оберешься... Может, сынок, таблеточек каких выпить, да и засну. Все одно помру. А годочки твои уйдут. Троих родила и выходила, а ты всё один.
— Ну что ты говоришь! — злился сын. После смерти матери Федор в университет так
и не вернулся. Одно время стал даже принимать. Он пытался отыскать следы Людмилы, но тщетно. Скоро Федор перешел во вновь организованную на заводе конструкторскую группу.
Женился он поздно, на молоденькой машинистке из заводоуправления. С Машей Федор познакомился на новогоднем вечере. Она неплохо танцевала. Через год родилась Катька. Жили они спокойно и дружно. Иногда, правда, Федор задумывался, что как ни скромна была его юность, настанет время — и двадцатилетняя разница в годах скажет свое. По утрам он крутил на балконе десятикилограммовые гири, обливался холодной водой.
Катька росла смышленой. Едва научившись ходить, она шумно встречала отца, тащила ему тапки и висла на шее: «Мой бигамот пришел». После того как оцарапала она мордашку об отцовскую щетину, Федор стал бриться дважды в день: утром для дочери, перед сном для жены.
Об университете Федор не вспоминал. Лишь когда приходили соседские ребята с трудными задачками, возмущался: «Уж люди на Луне скоро шахты будут рыть, лазером катаракту снимают, а в задачниках по физике как падали камни с крыши, так до сих пор до земли долететь не могут».
Перед сном на кухне они с женой пили крепкий чай.
— Ты когда-нибудь видела, как с крыш камни падали? — однажды спросил Федор.
— Федь, ты чего?
— Да так, ничего... Вот послушай! У каждого человека в жизни должно быть что-то его, главное. Вот у меня была война, но она была у многих. И с войной жить нельзя, свихнешься... Теперь у меня есть ты, работа, Катюха... — Он вздохнул. — Давай заварим еще раз, да настоящего гусарского, а то пьем какой-то фельдфебель.
— Так ведь только заварила!
— Ничего, катехины требуют особого отношения. Надо чайник с заваркой накрывать. В роте у нас служил старшина-минер, взрывное дело кожей понимал, хоть и образования не имел. Чай заваривал — целый спектакль был. Красивый был парень с раскосыми китайскими глазами и черными волосами. Саперы шутили, что кто-то из его предков ночью от китаянки секрет заварки на ощупь перенял. Его в роте «чайный минер», коротко «чаймин», звали. Талант во всем был. Санитарок тоже на ощупь по ночам обучал этому искусству. У него теория была. Чаймин принесет чайник, накроет его своей шинелью и вещает: «При правильной заварке шинель катехины впитывает, и пули сворачивают». После войны собирался вырастить особый сорт чая «Сто лет без войны». Обещал в годовщину Победы чайник мне заварочный подарить. Не подарил. Один раз технологию нарушил. К чему это я? Понимаешь, у каждого человека есть свой час, а у каждого дела свое время. Если они совпадают — это счастье. Но жизнь есть жизнь и ей плевать на твой час! А если рядом близкие, да еще зависимые от тебя... — Федор потер лоб.
— Федь, может, я тебе чего мешаю?
— Да нет, золотко. — Федор встал, подошел сзади к жене, легко приподнял ее за локти и положил голову ей на плечо. — Мне сейчас нужна твоя помощь... Давай-ка по чуть-чуть, у нас вроде бы осталось.
Они чокнулись. Федор обнял жену и стал целовать ее в глаза, брови, волосы. Потом опустился на колени и, обхватив руками талию, прижался лицом к животу.
— Знаешь, честное слово, если бы тысячу женщин в шеренгу построили, а меня с завязанными глазами и руками повели вдоль нее, я все равно тебя бы нашел!
— Интересно, это как?
— По запаху... Пойдем обсудим все это в деловой обстановке. — Федор поднял жену на руки.
Потом они долго лежали обнявшись. Катюша была у родителей Маши.
— Пойдем еще по слегка, остатки сладки. — Он поцеловал жену, встал и пошел на кухню. Разливая в рюмки остатки, Федор громко сказал: — Так вот, родная, не прибился я к большому делу. Причины тут разные. А время идет, и скоро мои ходики остановятся... Короче, задумал написать я задачник по физике, в котором была бы настоящая техника. Но один я этого не сделаю.
— Феденька, а чем я могу тебе помочь? — Маша подошла обнаженная.
— Эх, хороша! Вот повезло мне с женой: и красавица, и хозяйка, и любовница. Надо бы тебя работой занять, а то уведут такую кралю! Будешь печатать, а самое главное, по вечерам освободишь меня, по возможности конечно, от домашних дел... Идет?
— Не уведут! Сама не пойду. Федь, а за задачки тебе заплатят?
— А как же!
Так в семье их стало четверо.
— Да пропади пропадом эти чертовы задачки, — жаловалась жена соседке с пятого этажа, у которой муж работал экспедитором на мясокомбинате, — жили как люди. Раньше, чего ни сготовлю, все хорошо, еще и приголубит. А теперь вилкой поковыряет и молчит... На работе все пальцы отстучишь, да и дома стучу как дятел, стучу. Стирать не могу, пальцы как деревяшки! Да и ласки от него не дождешься, как чурбан стал. Придет из своей библиотеки и молчит.
— Ой, Маша, не чисто это! Небось там не библиотека, а библиотекша патлатая. Мужики все кобели! Вот моего, вроде как на повышение квалификации послали. И сразу прыти поубавилось, то устал, то-се. Я проверила, там такое повышение квалификации, милая, пошло, гляжу, как бы алименты не пришлось платить. Я в партком. До сих пор замасливает. Люстру, смотри, достал чешскую. К марту обещал плиту югославскую достать и дубленку мне. Кобель, он и есть кобель! А сейчас сучки молодые в постель сами лезут. Что ж так, жили-жили, любовь да ласка, а тут... Дыма без огня не бывает! Истаскался кобелина, вот и исхудал. А я гляжу, твой не такой стал. — Соседка распалялась. — Ты скажи, он с тобой как с бабой живет нормально? Может, перемену какую почувствовала?
Слезы неудержимо текли по лицу женщины, которая теперь ненавидела эти задачки и разлучницу-библиотекшу.
Вечером Маша заварила чай по всем правилам.
— Федь, я сегодня тут говорила с одной женщиной в доме, у нее муж тоже пишет книги. Так ему аванс выдают. Может, и тебе полагается, а то ванну какой год собираемся... — Федор отсутствующе глянул на нее и промолчал. Маша сняла передник и вышла из кухни.
Из ванны неслись приглушенные всхлипывания.
— Девочка моя, ну что случилось? — Федор дернул за ручку ванны.
— У тебя кто-то есть?
— А я-то бог весть что подумал! Да я ни к одной бабе притронуться не могу, ее же отмачивать сутки в ванной с мылом и содой надо. Кто ж тебя надоумил? Ну ладно, ласточка, успокойся! Давай сегодня никаких дел, идем в кафе.
В кафе они не попали, стояла длинная очередь. Ребята пели под гитару.
— И когда же это будет у нас по-человечески?! Ведь сколько полезного времени впустую тратится! — злился Федор. — Два — на задний ряд, — подмигнул он кассирше кинотеатра, протягивая деньги.
Когда погас свет, он взял руку жены в свою и так весь сеанс целовал родную ладошку.
Маша стелила кровать, острые лопатки просвечивали под старенькой, простиранной почти до дыр, ночной рубашкой.
— Вот получим деньги за этот чертов задачник и тебе купим все, что полагается молодой и красивой. — Он подошел сзади и обнял жену.
Так появился еще один автор в отделе учебников Министерства высшего и среднего образования, куда попал он далеко не сразу.
— Слушаю вас. — Сидевшая за большим столом женщина показала на стул.
— Дело в том, — начал Тишкин, — что я написал задачник по физике.
— То есть как это написал? Вы преподаватель, методист?
— Да в том-то и дело, что нет! Вы выпускаете плохие задачники, они устарели и ничему никого научить не могут!
— Ну так уж безнадежно устарели и ничему не учат... — Женщина приветливо улыбнулась. В комнате все подняли головы и стали разглядывать еще одного низвергателя. — Давайте по порядку. Кто вы, по чьему заказу написали? Одним словом, помните, как у Бабеля: «Кто ты, откуда идешь и чем дышишь?»
— Тишкин Федор Степанович. До войны учился в университете. На физическом факультете. Сейчас работаю на заводе. Я посмотрел все задачники по физике, авторы списывают друг у друга и не знают современной техники.
— Ну хорошо, где материал? — Завред Лидия Васильевна внимательно смотрела на Федора. «Сколько их, нервных трудяг, здесь перебывало!»
Она молча листала рукопись.
— И откуда такие донкихоты берутся? Как раз два месяца назад мы дали гриф на такой задачник. Вы хоть знаете, что такое «гриф», дорогой мой? Ой, господи!
— А я думал, главное — это написать...
В комнате все разом и дружелюбно засмеялись.
— Ну вот что! Вон за тем шкафом сидит Василий Григорьевич. Он вам объяснит, как нужно оформить авторское предложение и все документы. Только джентльменский уговор — гарантий не даю! — Завред улыбнулась.
Василий Григорьевич, сгорбленный, чахоточного вида пожилой мужчина с висячими усами, посмотрел на орденские планки, которые Федор теперь всегда надевал по книжному делу, прокашлялся и показал на стул.
Через полгода Маша принесла конверт. Тишкина приглашали для переговоров...
Ворона улетела, и ее место заняли голуби, они суетились, наскакивали друг на друга, хлопали крыльями.
«Вся жизнь наша — суета... Кстати, ни Лидии Васильевны, ни Василия Григорьевича не видно. Неудобно, пришел и не спросил», — подумал Федор и заглянул за шкаф.
— Здесь раньше работал Василий Григорьевич, такой пожилой мужчина с усами.
— Второй год, как похоронили.
— А Лидия Васильевна?
— Она на пенсии, внуков в зоопарк водит.
В направлении было сказано, что отдел учебников посылает рукопись в редакцию «Высшая школа» для заключения договора с автором Тишкиным Федором Степановичем.
— Ну, — сказал Федор жене, — вроде и денежкой запахло. Глядишь, и мы с тобой заживем красиво. Знаешь, сколько нам за вдохновение заплатят? — Он назвал сумму.
— А когда?
— Заключат договор и сразу же аванс — шестьдесят процентов от утвержденного объема.
Вечером долгожданную радость они вспрыснули. Утром в субботу Маша заглянула к соседке на пятый этаж и попросила мясорубку.
— А то моя совсем не работает. Знаешь, все некогда! Мы с Федей с этой книгой совсем запарились! Говорят, холодильники финские появились. Какой красивый материальчик! — Она потрогала рукой штору. — Мы тоже тут все с Федей думаем чего купить, как деньги получим. Сколько нужно, одни дыры кругом!
— И сколько дадут за мучения-то ваши?
Маша назвала сумму в два раза больше той, что услышала от Федора.
— И только! За такие-то мучения!.. Слушай, а может, твой кое-чего прикарманить вздумал? Может, библиотекше-сучке чего отнести надумал?
— Мой Феденька не такой.
За первым в жизни гонораром они пошли всей семьей.
Когда книга появилась на прилавках, Федор заходил в магазины.
— Еще много экземпляров осталось? — спрашивал он, переворачивая пахнущие типографской краской знакомые листы.
Ко второму изданию Федор сделал макет обложки сам. А теперь — медаль. Вечером он поделился радостью с женой, она позвала дочь.
— Катюша, иди скорее сюда, нашего папу наградили золотой медалью.
Утром Федор Степанович зашел за стеклянную перегородку.
— А где золотишко на ленточке?
— Нужны моя характеристика и представление.
— Ну это раз плюнуть!
До обеда все бумаги были готовы, и Федор поехал в свое министерство. В приемной сидела пожилая женщина, она выслушала и бесстрастно изрекла:
— Замминистра без визы технического управления ни одной бумаги не подписывает.
— Простите, а где техническое управление?
— На тринадцатом этаже.
— А я думал, здесь, как у американцев, нет тринадцатого этажа.
Федор быстро шагал через ступеньки. Между девятым и десятым этажами кольнуло в сердце.
«Начальник технического управления, член коллегии», — прочел он золотую табличку. Молодая симпатичная секретарша спокойно выслушала его, убрала косметичку в верхний ящик стола и, улыбнувшись, вежливо направила в патентный отдел.
Начальник отдела, оторвавшись от бумаг, слушал нетерпеливо, а потом резко прервал раскрасневшегося посетителя.
— Вы из какой организации? Партизанщина какая-то! А где сопроводительное письмо? Откуда известно, кто вы такой. — Увидев четыре ряда орденских планок, уже спокойнее сказал: — Зайдите в соседнюю комнату, к моему заместителю. Это по его епархии.
Суховатый мужчина, с болезненно серым цветом лица, предложил сесть и слушал молча. Потом докурил сигарету и, перебирая хмурым взглядом наградное величие просителя, встал:
— Подождите меня здесь, попробую помочь. Вернулся он через полчаса, красный и возбужденный.
— Пожалуйста, оставьте бумаги. Скоро ваш день,— он кивнул на орденские планки.
Мужчины вошли в зал гуськом. Лидия Сергеевна открыла праздник, произнося короткую, со смыслом речь. Обстановка быстро стала домашней. Все друг друга знали и наливали не скупясь. Сташёвский, выждав момент, когда уже стало шумно, объявил о премии. Выпили за нее. Затем он поднял руку:
— Друзья! Многие из нас знают о войне не понаслышке. Худое это было время. Горе входило в каждый дом. Сейчас у молодежи свои песни. А я хочу напомнить одну песню, кто постарше — ее знает. Там есть такие слова: «...И на груди его светилась медаль за город Будапешт». — Оказалось, что песню знали все. Станислав Иванович дирижировал одной рукой, а когда допели последние слова, предложил налить по полной. — Я не случайно предложил эту песню. Есть среди нас один человек. За взятие Будапешта он получил боевую медаль. Вы знаете, о ком я говорю. — Все посмотрели на смутившегося Федора. — Но никто не знает из вас, что совсем недавно Федор Степанович получил еще одну медаль, и не простую, а золотую. Он написал задачник по физике — и теперь лауреат. — Все зашумели. — Я предлагаю тост за боевого офицера, который и сейчас в строю.
Молодежь настраивала магнитофон.
— А теперь, — опять встал Сташёвский, — давайте выпьем за Варшаву. — Он залпом выпил полный стакан и сел, закрыв побагровевшее лицо руками.
— Вот бы с лауреатом под руку до метро пройтись. — Лидия Сергеевна повернулась всем телом к Федору: — Давайте на брудершафт.
Федор подошел к ней, наклонился и поцеловал пахнущую фиалками руку.
Впервые его никто не попросил исполнить «цыганочку». Лауреат все-таки!
В конце недели позвонили из министерства. Тишкин вошел в уже знакомую комнату.
— Здравствуйте. Я у вас был несколько дней назад.
— По какому вопросу?.. А, вспомнил, это насчет выставки. К сожалению, мы сейчас готовим материал к коллегии. Но в двух словах: понимаете, ваша книга не по профилю нашего министерства. Вот Министерство образования издало учебник, пусть и дает направление.
— За этим я и пришел. Получается замкнутый круг!
— А какое ведомство представляет к медали?
— По существу Министерство образования, а официально, согласно положению, наше министерство.
— А чье положение?
— Министерства образования и Главвыставкома.
— Так что же вы от меня-то хотите?
— Чтобы наш замминистра подписал, необходима виза техуправления.
— Ну, спросит он меня, что я завизировал, и буду я стоять и краснеть. Откуда мне известно, хорошая ваша книга или нет? А мне в мои годы выглядеть дурачком...
— Так ведь вышло второе издание. Начальника техуправления Федор остановил в коридоре.
— Знаешь что, — сказал тот простецки, — мы готовим коллегию. Приезжай в пятницу, после обеда. Я предупрежу секретаря. Неужели старые фронтовики, — он посмотрел на орденские планки, — не разберутся в этой кухне. Небось, и не в таких переделках бывали!
В пятницу Федор отпросился с утра. Секретарь сказала, что начальник техуправления срочно выехал в командировку, и посоветовала зайти к его первому заместителю.
— Как я могу подписать бумагу, если физику я читал последний раз по меньшей мере лет тридцать назад! — сказал худощавый мужчина в элегантном сером костюме.
Федор подошел к проходной. Над ключицей горело. Он повернулся и зашагал к пивной.
Утром Тишкин подошел к шефу и рассказал про свой поход в министерство.
— Оставь! Сам зайду прямо к нему и подпишу.
Неожиданно Сташёвский свалился с двухсторонним воспалением легких. Воркутинский санаторий весной или осенью всегда напоминал о себе. Появился Сташёвский на работе лишь в начале мая. Про свое обещание он не забыл.
Осень была ранняя и холодная. Вечером, возвращаясь с работы, Федор открыл почтовый ящик. Из газеты выпал конверт.
«Уважаемый тов. Ф. С. Тишкин! — читал он. — Уведомляем Вас, что в связи с задержкой сопроводительных документов вопрос о представлении... — сообщалось полное наименование, год издания и т.д. — к медали ВДНХ не рассматривался. Согласно положению задачник может участвовать в конкурсе будущего года на общих основаниях».
Весь вечер Маша проплакала. Вернувшаяся со двора Катюша, увидев заплаканные глаза матери, ткнулась носиком в цветастый мамин передник.
— Вот, доченька, злые дяди забрали папину медаль.
В пятницу Маша отвела Катьку к родителям, давно ждавшим внучку.
В воскресенье на своем столе Федор обнаружил конверт, на котором корявыми и большими буквами было написано: «МАИМУ ПАПИ». В конверте лежала большая шоколадная медаль в обертке из золотой фольги.
Вечером Маша молча разливала чай.
— Ну, ты чего примолкла? — Федор посмотрел на ее осунувшееся лицо и улыбнулся. — Ванну сменили, медаль получили. Пора за новую книгу браться... По рюмке слегка, что ль? «Чаймина» помянем. Какой бы чай с тобой пили!
Федор судорожно схватился левой рукой за горло. «Скорая» приехала на редкость быстро.
— У него, милая, инфаркт, — сурово изрек немолодой седоватый врач. — На госпитализацию, милая, немедленно и без разговоров и слюней. А то за цветами придется идти.
Бледная Маша, прикрывая обеими ладонями рот, шла по двору за носилками.
Соседка с пятого этажа в бигуди, дубленке и ботах «Аляска» на босу ногу стояла с пустым ведром у мусорного бака. Она повернулась к дворничихе:
— Ведь говорила. За кобелями глаз да глаз. Машу жалко, куда она теперь. Моя воля, всем кобелям на мошонку клеймо б ставила, чтоб сучки не больно-то пялились.