Виктор Залгаллер (1920-2020)



Часть 2.
 В ОБОРОНЕ

3 ноября 1941 года. Уходим с поста Фарфоровский под Колпино на Красный Кирпичик. По дороге, в селе Рыбацком, на ходу выменял за хлеб жестяную буржуйку. Волоку ее 20 верст поверх вещмешка. Гражданские уже ценят еду, а мы уже ценим тепло.

Землянки роем в буграх глиняных отвалов. На узле связи печка, а в штабе - нет. Приказано отдать. Отказываюсь. (Хочется вынести ее и взорвать гранатой, обидно.) Присылают забрать печку. Меня "арестовывают", приводят в штаб. Старший лейтенант Удалов, ПНШ - I артиллерии, улыбаясь глазами, сурово говорит: "Будешь сидеть со мной под арестом" (у печки). И показывает схемы, которые чертит на морозе.

Середина декабря. Мы в подвалах недостроенного здания Спиртострой. У Невы. До села Ивановского и Отрадного, что за речкой Тосно, где немцы, около 3 километров голых торфяных полей. День за днем по корпусу бьют снаряды. А за домом - машины, кухни, рации, - почти мирная обстановка.

В ночь прибытия на эту позицию тяну линию в темноте. Место еще незнакомое. Споткнулся о мягкое. Ощупываю - труп. Сразу успокоился. Отдыхаю рядом. Интересно, спятил я, если меня успокаивает встреча с трупом ночью? Во всяком случае, я уже совсем другой.

Из - за опоздания батальона связи всю связь проложили мы вдвоем с Тихоновым. Нам объявлена благодарность по дивизии.

Как - то в лунную ночь оправлялся за бугром. "Фью, фью..." Странно, в холод поют птицы. Снова "Фью, фью..." и очередная пуля срезает перед моим лицом веточку. Целятся издали. Меняю позицию.

Говорят, в Понтонной выстраивали старшин и поваров. Перед строем расстреляли двух. Один взломал каптерку и украл два кирпичика хлеба, другой - спекулировал едой со склада.

Начинается голод.

В ноябре - декабре многократные попытки прорыва. Но делалось это не так, как потом, в 43 г. На ура пробовали мелкими ночными штурмовыми группами. Тают все новые маршевые батальоны пополнений.

Ночью на линии обкладывался мерзлыми трупами от обстрела.

Трудно втыкать заземление, стараюсь проверять линию у разбитого танка. Иногда, чтобы воткнуть шомпол заземления, мочусь на лед.

Всю войну на узле начарта оставался позывной "Стержень". Говорили "Пошел на Стержень", даже в других частях.

Прибыл новый начарт полковник Бруссер. Пожилой бритоголовый профессор артиллерист. Когда я зашел проверить телефон, он лежал с ишиасом. Угостил меня шпротой.

В 1947/48 гг. я видел его портрет на выставке в галерее генералов Ленфронта (убрали ее после осуждения Попкова). А в 60-е годы встретил в газете извещение о смерти генерал-майора Бруссера, он после 85 СД был начальником штаба артиллерии Ленфронта. Видел его могилу на Серафимовском кладбище.

Вот тоже воспоминания со Спиртостроя. Убил я собаку, сварили. Угостили Куклина, соврав, что баранина. Он рассердился ("А вы подумали, что она-то трупы ела?"), послал нас к врачу. Врач сказал: "Собачьим салом мы лечим чахоточных. Но что подумают гражданские, если армия начнет есть собак?" Было стыдно. Я, честно говоря, ел из любопытства.

Помогал гражданским вырыть труп зарытой осенью лошади. Жутко от вони. А они что-то унесли, варить студень.

И еще: раз к костру пришел греться незнакомый солдат. Сказал: "В бою заблудились - лейтенант глупый был; пришлось его пристрелить, вот его валенки". Но, думаю, он просто врал, чтобы пустили погреться.

А вот правда. По пустому шоссе Ленинград - Понтонная несем для телефонов и раций батареи. Нас трое. Куклин, наш комвзвода, самый крупный. Взял вещмешок тяжелых "кирпичей" - батарей БАС для рации. Ночь, гололед, ветер. Куклин стоит на шоссе на коленях - поскользнулся, и нет сил ни встать, ни сбросить мешок. А у нас нет сил его поднять. Так отдыхаем. Потом он встает.

Мне до сих пор кажется, что слова песни: "Темная ночь, только пули свистят по степи..." - рассказывают о том, что я слышал тогда на этой дороге.

Стало веселее от победы под Москвой.

Голодно. Но армию кормят. Откладываю еду снести жене. Им много хуже. С 3 января нам повысили паек.

6-7 февраля. Дивизию отводят в резерв. Предстоит пройти пешком маршрут Спиртострой - Рыбацкое - Мясокомбинат. Лошадей, во всяком случае ходячих, нет. Каждому - волокуша или санки с грузом в несколько пудов (провода, телефоны, свои вещи). Идем разрозненно, каждый в своем темпе. Я съел из запасов ложечку масла и кусок сахара и потому - бодрее других.

Отдыхаю у какой-то пожарной части. Плита, женщина жарит котлеты. Несколько человек едят. Греюсь. Спрашиваю, откуда мясо? "Пойдем". За углом свежий разрыв снаряда, рядом - убитый разрывом. Из бедра вырезана полоса мяса. "Наш же товарищ".

Иду дальше. Переезд в Шушарах. Отдыхаю. Из-за насыпи показывается голова Васи Горохова, нашего телефониста, но сани стаскивают его назад. Он появляется снова. Приходим с ним одними из первых, это позволяет согреться.

Круг замкнулся, мы снова у Мясокомбината.

Еще из рассказанного мне. На Понтонной - Саперной или на Красном Кирпичнике в одном из домов, где стояли военные, вдруг - вонь. В подполье умер от голода сын, которого мать прятала от мобилизации.

Мое письмо о походе в город 15 (или 14-го) февраля 1942 г. даже мне тяжело читать - писал слишком усталый, и злой от ужаса, что жену увидел по существу невменяемой.

Что еще помню об этом дне? Имел я задание попытаться получить товарища из госпиталя обратно в нашу часть.

На 10-й Советской соседка, бывшая моя няня Дуня, страшная, но живая! Дал ей ломоть хлеба.

На ул. Жуковского, куда ходил за товарищем, - ледяные потеки помоев на лестнице. Открытые квартиры, темный коридор, старик со свечей, мать товарища, сидящая около покойника. Это умер его старший брат. Дал и ей кусок хлеба.

От госпиталя, что был в здании гостиницы в начале улицы Восстания, шел по Невскому. Днем часа в два помочился на Аничковом мосту. На Невском - ни души.

Отнес пакет в порт, жене Лисиненкова, оттуда - к Нине на Нарвский проспект повез саночки дров. Надя Лисиненкова мне помогала. Убило меня то, что моя жена ела принесенную мною еду, прячась от собственной матери. Тусклый взгляд. Прямые пряди волос. Вши. Я ушел раньше назначенного.

Отсюда - злость в письме. Убит мой двоюродный брат Вилли Залгаллер. Он был певцом в джазе. Я был далек с ним, редко виделся. И огрызнулся в письме. А он погиб, возвращаясь из разведки, не увидев свою новорожденную дочь Олю. Теперь я ее иногда вижу. Огрызнулся я в письме и на брата Люсю, не стоя сам его.

Николай Тихонов. Маленького роста, пропорциональный, весь, как из железа. Монтажник-высотник. Дикий ругатель. В армию пришел из-под ареста: говорит, что сбросил сверху балку на директора завода, сделавшего ему замечание (о ругани).

Первое знакомство; на приказ идти ему и мне ответил: "С жидом не пойду". Потом был моим лучшим другом. "Виктор, этого засранца мы с собой не возьмем".

Вместе с ним мы стали сержантами. Вместе подали в партию в день, когда немцы взяли Тихвин. Рекомендацию нам давал Куклин.

Сходил и Тихонов в город. Говорит: "Жена скурвилась. Официанткой в Смольном была. Сытее других. Завела лейтенанта. Я, говорит, ей рожу набил, посуду, шкаф - побил, одежду порезал. Будет знать. А детей увел к тетке".

Саша Лисененков. Всегда молчал. Ходил в наглухо застегнутом кителе. В университете учил, кроме математики, агрономию и медицину: хотел стать сельским учителем. Жил с женой в порту. Были куры, это спасло их новорожденную дочку. Но при выезде через Ладогу жена замерзла насмерть. Ребенка сняли живого. Саша потом замкнулся еще больше. При снятии блокады комдив не отпускал его от себя, он был очень хороший радист.

После войны был математиком-геофизиком в Башкирии.

Женька Левин. Родился у моей двоюродной сестры Лиды в блокадном январе 1942 года. Прихожу в марте. В комнате 8 градусов. Лежит в вате. Синий. Для него выдают немножко молочка! А дома - жуют ему пшенку. Говорю: "Не мучься. Дай ему умереть". "Что ты. От него легче". Выжил Женька. Сейчас инженер. А тогда отнес я им капустные листья из-под снега с прифронтовых огородов.

От Невы (устье реки Тосно - Колпино - Пушкин) - полоса 55-й армии. От Пушкина (Пулково - Урицк - Залив) - полоса 42-й армии. Дивизию не раз перебрасывают из одной армии в другую.

За Пулковым, чуть влево, наш клин в позиции немцев - место деревни Коколево. После зимних боев вытаивают трупы. Слетается воронье. Зовут "Коколевская посадочная площадка". Трупы с нейтралки вытаскивают "кошками" - якорями на веревках.

На участке за Пулково наши солдаты сумели спустить талые воды в окопы противника.

Хоронили убитых в заднем склоне горы.

В теперешнем парке Победы, за станцией метро, был небольшой кирпичный заводик. В его печах жгли в блокаду трупы.

Мы на отдыхе. Одна из моих линий идет с Мясокомбината на Пулково. Остальные местные.

Вася Горохов. Телефонист. Раньше - обмотчик с Электросилы. Старше нас. Спокойный. Сидим с ним на Пулковской горе, землянка слева у середины прямого подъема на гору. Виден его родной район, дом. За блокаду он похоронил нескольких членов семьи. Он поранил руку. Врач спросил: "Вы не самострел?" Он пнул врача и ушел без перевязки.

Уже в 1951 году я его встретил на Электросиле. Усатый мушкетер, руки в масле. В обед играли с ним в домино. Ну, как, - говорю, - жизнь? Ничего, - говорит, - да знаешь, тут на Сталинскую премию выдвигали за Днепрогэс. Надо было рабочего включить. Вписали меня, мол, дважды днепровские генераторы монтировал. Да в цеху о квартальных премиях приказ повесили, глупый. Я его сорвал. Так меня оттуда и вычеркнули.

Исаак Беркович. О нем в письме от 26.04.42. Сейчас он научный сотрудник Радиевого института Академии наук. А в войну ушел от нас в училище, был офицером, воевал до конца.

Были у нас и плохие люди. Вот примеры.

Паничев. Возил по точкам еду. Когда на Понтонной пошли в баню - все скелеты, а он - гладкий. Кидали в него шайки.

Припечко. Инженер-геолог. Молчит, не контактен. Все валится из рук. Шея расчесана от грязи и вшей, забинтована. Только в 1969 г., когда он пришел посоветоваться об "изобретении", я понял, что это просто клинический душевнобольной.

Балашко. Старый. На носу всегда капля. Пил соленую воду и один из всего взвода опухал. После войны работал тюремным надзирателем.

Хорошим - волевым и умным был новый начарт Березуцкий.

Когда стояли на отдыхе на Московском проспекте, был все же НП (наблюдательный пункт) на Авторемонтном заводе. Там была библиотека. Я прочел там всего "Жан-Кристофа", а в часть принес Грина. Ночью, соединив массу линий, читал в телефон "Алые паруса". Слушали, затаив дыхание.

Не знал я тогда, что 26 июня под Мясным Бором в окружении погиб мой брат Люся (Леонид). Позже полагал, что на вид бессмысленная Старопановская операция была для отвлечения вражеских сил от гибнущих под Мясным Бором. Но нет - это было для отвлечения их сил от готовящейся Синявинской операции.

Вдруг тянем линию от района Дворца Советов за Варшавскую дорогу, на Дачное и далее - по Балтийской ветке.

Временное КП начарта в насыпи. Где теперь станция Ульянка, чуть вперед. Слева от нее - траншея к передовой. Потом - поперечный овраг. В нем пехота. На нашей стороне оврага артиллерийский НП. За оврагом - поле, за ним - деревня Старо-Паново, там немцы.

20 июля 1942 г. Бой за Старо-Паново. Наладили линию на НП. В исходной землянке начарта (землянок две) тесно. Лежу на полу, под столом с телефоном и с рацией танкистов.

Только час, как на линии уже погиб один из связистов. Линию я восстановил. Сейчас на ней двое из моего отделения. Рядом с ними порвал гусеницу на своей мине наш танк. Он на виду у противника. По нему стреляют, а танкисты под обстрелом чинятся. Связисты-новички, не перешли вдоль провода. Прямо к ним в окоп угодил снаряд. (А танкисты - починились.) Нет связи. Прибегаю. Оба убиты. Снимаю сапоги, ставлю в головах. Линию починил.

Задумался: что я помню об убитых? Первый - бывший писарь снабжения, в голодную зиму писал себе лишний паек. Получил за это срок с отправкой на передовую, попал к нам. Трусил. Помню - идем с ним и Колькой Тихоновым проложить провод вдоль немецких окопов (для пробного подслушивания). Писарь волочится сзади, метрах в 50. Вышли на нейтралку. Колька ему: "Поди сюда". И в морду. Покатали мы его валенками по снегу, приговаривая: "Не трусь". А он: "Не бросайте меня". Дороги не знает. Сделали мы линию, идем обратно. Он просит: "Не говорите". А Колька: "Да ты, парень ничего..."

Второй убитый - Потехин. Из рабочих воензавода, переживших зиму. Призван недавно. Улыбчивый. Жена приходила. Это - его первый бой. (В эти же дни погиб под Пулковым лейтенант Адрего и еще один наш телефонист.)

Возвращаюсь. "Ребята убиты. Кто пойдет на линию?" Обвожу глазами землянку. Молча встает Саша Мурашевский. Высокий, сутулый еврей. Очень смелый, любящий действовать один. После войны Саша кончил академию связи. Был майор - военпред в институте ИРПА. Заслуженный. Работал по радиопосадке самолетов. Я был на его 70-летии.

А бой идет. Рядом радист танкистов. Слышны их переговоры, дыхание. В памяти остались страшные слова:

- Тут двое сдаются.

- Некогда, дави.

И я слышу, как дышит водитель танка, убивая людей.

Бой в первый день удачный. От неожиданности немцы ушли даже из Урицка.

Потом, упустив темп, пробовали продолжить наступление. Неудача. Много потерь. В овраге телега. Увозят под рогожей тела убитых.

Меня первый раз представили к награде. Сохранился наградной лист и характеристика. (Не понимаю, почему упомянута 4-я батарея, впрочем номера менялись.) Вот текст этих двух бумаг с их стилем.
БОЕВАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА

На сержанта Залгаллер Виктора Абрамовича. Сержант Залгаллер Виктор Абрамович 1920 г. рождения. Студент Ленинградского Авиационного Института. Комсомолец с 1936 года. Вступил добровольцем в ряды народного ополчения дивизии 2 ДНО - 4 июля 1941 г. и был назначен в 4 батар. 167 АП.

С первых боев он проявил смелость и решительность. Будучи рядовым бойцом - неоднократно замещает наводчика. В бою у села Среднего после стрельбы прямой наводкой он под пулеметным огнем, идя впереди, вывел трактор на огневые позиции и этим спас сохраненное после боя орудие батареи.

В р-не з-да Красный т. Залгаллер в составе расчета ездил в узкий проход вглубь немецких позиций, где расстреляли обнаруженный склад боеприпасов и вывезли, кроме своего, еще оставленное орудие.

Под Ястребино в составе одного расчета оставленного для прикрытия смены позиции полка, расстрелял сначала по закрытым целям, а затем прямой наводкой 350 снарядов со склада 2-го дивизиона. В боях в дер. Фалелеево Залгаллер был назначен командиром кочующего орудия и, приближаясь к передовым линиям, вел огонь с 4-х позиций в ночь, беспокоя немцев обилием огневых точек.

Под Кербоколово получает благодарность от ком. батареи за отличную стрельбу и создание дружного боевого расчета.

Из боя под Ворониным выносит стреляющий механизм оставленного соседнего орудия и выводит из леса группу бойцов зенитчиков. При переформировании полка направляется во взвод связи штатной батареи нач. арт. 85 С.Д. Здесь т. Залгаллер проявляет смелость, инициативу и находчивость.

В дер. Лисицыно он подает под шрапнельным огнем связь на Н.П. на Вышку 33.4. и сам некоторое время ведет с ней наблюдения.

Будучи линейным телефонистом, он поддерживает непрерывную связь КП с подразделениями.

Самые сильные обстрелы не задерживают его выхода на восстановление связи. Он умело и быстро работает там, где выбывает из строя ряд бойцов. Эта бесперебойная связь обеспечила гибкое управление артиллерией дивизии и во многом способствовала боевым успехам частей и подразделений.

Во время боев у реки Тосно тов. Залгаллер один разворачивает связь НАД-85 и в течение месяца вдвоем с гр-ном Тихоновым обеспечивают бесперебойную связь 9 линий связи. Среди разрывов немецких снарядов в мороз, иногда по несколько суток без сна, он не сходит с линий, непременно быстро восстанавливая связь.

Преданный своей Родине комсомолец Залгаллер одновременно работает комсоргом и агитатором и на фронте вступил в кандидаты ВКП(б). Своей искусной и бесстрашной работе на линии он обучает новых, впоследствии одних из лучших, связистов батареи Тихонова и Казакова.

За самоотверженную работу в декабре 1941 г. премируется индивидуальным подарком, а в марте 1942 г. приказом №87 по дивизии ему присваивается звание сержанта, которое он честно оправдывает, работая командиром отделения.

За смелость, отвагу, находчивость, инициативу в боевой работе сержант Залгаллер В.А. достоен представления к правительственной награде медаль "За отвагу".

Командир батареи ст. л-т (Шахов)

Комиссар батареи ст. политрук (Ханицкий)

НАГРАДНОЙ ЛИСТ

ЗАЛГАЛЛЕР ВИКТОР АВРАМОВИЧ

Сержант взвода связи

Командир отделения штабная батарея

Н.А.Д.- 85 стр. Дивизии.

Представляется к медаль "За отвагу"

1. 1920 2. Еврей 3. С 1941 4. Кандидат ВКП (б) 5. В районах: села Среднего, Ивановское, Копорье и под Ст. Паново 20/VII-1942. 6. Не имеет 7. Не награждался 8. Московским Р.В.К.г. Ленинграда. 9. Город Ленинграда 10-я Советская улица, дом. №11, кв. №11.

1. Краткое, конкретное изложение личного боевого подвига или заслуг.

Залгаллер Виктор Абрамович сержант взвода связи. Доброволец, на фронтах Отечественной войны с 1941 г. Являясь участником боев дивизии в р-нах села Среднее, Ивановское, Копорье, будучи командиром орудия, Залгаллер под сильным огнем автоматчиков врага неоднократно расстреливал прямой наводкой танки и боевую силу противника, проявил себя храбрым и волевым командиром. Командир отделения связи в разгар боя 20 июля за Ст. Паново четыре раза под сильным ортогнем противника, действуя личным примером, быстро восстанавливал проведенную связь нач. артиллерии дивизии со своими подразделениями, чем в некоторой степени способствовал успеху артиллерийского наступления.

Тов. Залгаллер кандидат ВКП(б) с 1942 г. и комсорг батареи начарта.

Достоин быть награжденным медалью "За отвагу".

Командир батареи ст. л-т. (Шаюсов)

Комиссар батареи ст. политрук (Шишин)

II Заключение вышестоящих н-ков.

Достоин представления к правительственной награде медали "За отвагу".

Командир 85 стр. Дивизии Подполковник (Абрамов)

Военком 85 стр. Дивизии Полковой комиссар (Орлов)

III Заключение Военного Совета Армии.

IV Заключение Военного Совета Фронта (округа).

V Заключение наградной Комиссии Н.К.О.

VI Отметка о награждении.



Награды не дали. Позже мне объяснила это книга "Ленинград в борьбе месяц за месяцем 1941-1945", изданная в 1994 году. В ней на сс. 132-133 сказано следующее:

"Старо-Паново сначала атаковали бойцы 141-го полка, но были встречены сильным пулеметным огнем противника и залегли. Тогда командир 59-го полка полковник Х.М.Краснокутский обратился к командиру дивизии за разрешением ввести в бой два батальона. Комдив разрешил. Один батальон возглавил старший политрук Давыдов, другой - комбат Жирин. Стремительной атакой батальоны захватили Старо-Паново. По приказу они должны были остановиться на восточном берегу реки Дудергофки, но, форсировав ее, ворвались в Урицк. Давыдов вспоминает:

- Я уже хотел послать связных с рапортом о взятии Урицка. Но кто-то из бойцов подбежал ко мне и сообщил, что в овраге замаскированы крупнокалиберные пушки. Политрук Филиппов с группой бойцов захватил эти пушки и уничтожил их. После этого мы стали поджидать подкрепления, без которых удержать Урицк было трудно. Но вместо подкреплений прибыл связной с приказом: оставить Урицк, переправиться через Дудергофку и окопаться на ее восточном берегу.

Приказ об оставлении Урицка был отдан командиром 85-й дивизии полковником Лебединским, который опасался фланговых ударов немцев. Ночью наши бойцы оставили Урицк.

Многие ветераны считают, что приказ командира дивизии об оставлении Урицка был ошибкой. Действительно, когда 23 июля попытка овладеть Урицком возобновилась, она не привела к успеху. Фактор внезапности был утрачен. Удалось отбить только восточную часть города. По окончании Старопановской операции и отхода 85-й дивизии на отдых, ее командир Лебединский и заместитель по политчасти полковой комиссар Орлов были отстранены от своих должностей за промахи и нерешительность в боях во время этой операции".

Как же могли дать награду по листу, подписанному Орловым.

Вообще, убедился, что награды давали, как правило, после общего успеха дивизии.

С 24 августа по 7 сентября мы под Колпино. Бои то левее Колпино, аж до Спиртостроя, то за Колпино.

В памяти осталось мало. Слова "Красный Бор" - там шли бои. Это дальше, за Колпиным. Помню вид колпинской водонапорной башни. Обстрелы впереди нее моих линий. Усталость и бесконечное желание спать.

Потом - длинные линии в приданные части. Поиск Петро-Славянки - поселка в тылу, снесенного войной вплоть до разбора печей на кирпичи в землянки.

Осень. Под Ленинградом огороды. Идем на передовую телефонную точку. Ходили за пайком. По дороге наворовали кочаны капусты. Сторож с винтовкой. Прячемся в воду речки Ижоры. Холодно. Потом в землянке смеемся. Едим тушеную капусту (двое спят, один с трубкой на ухе, варит), посыпаем чуть гороховым концентратом. Блаженство.

Землянка на контрольной телефонной точке. Макоев из Чегема-2 рассказывает, как женился:

- Договорился я с ее сестрой, с председателем колхоза - тоже. Он всех коней на дальнее пастбище услал. А сестра сама ее за водой послала. Мы с другом бурку на нее накинули, и в телегу. Ночь мы едем, светать стало, она спрыгнула, я за ней, а лошади убежали. Стою, схватив ее, с ножом, в чужом ауле, а друг мой коней ловит. Потом у дальней тетки в подвале прятались. Братья ее меня убить хотели, не нашли. А потом уже все, срок, и все приехали на свадьбу.

В тыл тянули связь с колпинского направления. В треугольнике насыпей железных дорог большой пруд. Далеко две утки. Двое стреляют в них из винтовок. Утки даже не взлетают. Ложусь, утка-точечка, качаясь на волне, проносится вверх - вниз мимо мушки. И случайно попал. Ждем, нервничаем, надо тянуть связь. Утку гонит ветром к берегу. Зацепилась за камыш близко. Раздеваюсь, прыгаю в воду... Не вздохнуть, у бережка уже ледок. Выскакиваю. Но утку сшибаем с камыша палкой, ее подгоняет ветром, достаем.

Когда тянули от Колпино эту линию, сначала попытались задействовать целую пару верхних телеграфных проводов. В отличие от оборванных нижних, эта пара была даже не железной, а латунной. Оказалось, это - связь Колпино со Смольным. Нам попало уже в Обухово. Из обрывков телеграфной железки и полевых проводов состряпали свою линию. Эта линия была связана с формированием в тылу для дивизии 137 ОИПТД.

Формируют отдельный истребительный противотанковый дивизион. Его будущий командир перед этим живет при нашей части. Говорит: "Во многих частях был. У вас лучше всех кормят". - "А это, - говорим, - у нас повар такой: Архипыч".

Архипов. Карел, из глухих лесов. Не только ничего не возьмет сам. Но и начальник, и дежурный не получают у него лишнего.

- Архипыч, а кем ты дома был?

- Кладовщиком в колхозе.

- А что, у вас не воровали?

- Да нет. Раз был случай, один щенка украл. Лайка хорошая была. Мы за ним верст сто шли. Ушел. На лыжах ушел. Мы только его дом сожгли, чтобы на воровство заводу не было.

Архипова, как мне сказали, убило снарядом уже в 1944 году под Ригой. Вместе с ним погиб его помощник Колесов и наш телефонист Чикин.

Был в городе у дяди Вити. Это не родич, а старый друг родителей. Он чахоточный.

У него в гостях два инвалида из госпиталя. Солдат без ноги и красивая девушка без кистей двух рук. У нее на руке широкое резиновое кольцо-браслет. Под него воткнута ложка. Солдат уговаривает ее выйти за него замуж: "Я тебя мыть буду".

22 октября 1942 года переезжаем в Автово. Мой узел связи - промежуточный, в подвалах больницы Фореля. Штаб в Автово. Линии идут влево - в Дачное, вперед - через парк Александрино с дворцом графа Чернышева, наверх - на НП, который в башенке, и назад - в штаб.

На башенку ведет обрушенная каменная винтовая лестница. Наблюдатель со стереотрубой сидит в платяном шкафу. Записывает, откуда куда стреляют немцы. Эпоха контрбатарейной борьбы.

В подвале есть действующая пара городских проводов телефона. При ней дежурный, кажется, из погранвойск.

В бумажки из историй болезни умалишенных царской эпохи этой больницы получаем паек.

Парк. В пустом подвале дворца полковые разведчики обсуждают план операции. Сидят на пустых железных койках. (Такие койки валяются на месте разрушенных домиков Дачного.) Молоденький лейтенант в щегольской фуражке говорит: "Там мины". Сзади на него налетает круглолицая рябая девица, с хохотом надвигает фуражку ему на глаза: "Трусишка, там "О", делает кружок пальцами, ноль мин!" - "Отстань, Кошка".

Сейчас бывший снайпер Мария Кошкина -медсестра на Мясокомбинате.

Тюкин. Невысокий, широколицый сибиряк. Хороший солдат. Пришел из-под суда: хранил отцовский обрез и убил в тайге лося. На рассвете часами стоит у залива в камышах. (Где теперь Северо-Западный намытый район застройки.) Хочет подстрелить утку из автомата.

Появился новый начарт (сначала как нач. штаба) Павлов. Требователен и по делу, и ради издевательства. Вот первое знакомство: я на линии, он говорит с Куклиным: "Почему связи нет? Меня соединяют по обходным линиям!" Я вмешиваюсь: "Вы же говорите по этой линии". Визг: "Куклин! Ты видишь, какие у тебя телефонисты. Вмешиваются в разговор. Прислать его под арест!"

1 декабря снова упек меня под арест за хождение в пустую квартиру верхнего этажа: "Страна Вас учила, на копейки строила, а Вы ломаете!"

Он всегда чуть прав. Но его уроки оскорбительны. Вот много позже разговор его в телефон с начартом полка: "Почему опоздала схема?" Тот объясняет. "Нет. Ты приди доложи лично. Хоть ты и Коряга (фамилия), но я тебя выпрямлю". Тот приходит по грязи ночью за несколько верст. "Иди, иди, все ясно. Опоздает схема на минуту - всегда будешь приходить".

Позже, когда командир 167 АП попросил: "Отдай мне Залгаллера, я его начальником связи сделаю", - ответил: "Воспитай кадры, потом разбрасывайся". Но именно он в августе 1943 г. вручил мне первую награду.

Куклин. Как-то начальник штаба артиллерии 42 армии собрал офицеров дивизии. Проверяет умение готовить данные для стрельбы. Дежурящий по штабу наш комвзвода связи Куклин решал задачи лучше всех.

...И вот его отзывают в штаб армии. Дела проводной связи перешли фактически на меня. Я стал старший сержант, и.о. комвзвода. А Куклин был потом награжден за участие в планировании артиллерийского огня при снятии блокады.

В 1965 г. я услышал в Райкоме КПСС на конференции: "Не разобравшись, исключали в Гипроникеле, за переплату рабочим в экспедиции, инженера Куклина". Сейчас он главный инженер института Гипроникель.

Приятно встречать его улыбку. Мы иногда видимся, когда утром идем на работу.

На шоссе от Автово к Стрельне, справа от трамвайных путей натянуты на высоких кольях рыбачьи сети. Маскируют движение от немецких наблюдателей с завода "Пишмаш". А Кировский завод работает у них на виду. Раненых увозят после обстрелов прямо из цехов.

После развилки, где налево - на Красное село, отдельно, чуть на горке - развалины двухэтажных корпусов хорошо смотрятся на закате. Это - "Клиновские дома". В их подвалах и я спал ночь. За ними - "Красные развалины" - там боевое охранение.

Весной 1943 г. на правом фланге - боевое охранение в камышах. Там, говорят, стояли одно время штрафники. В землянках - талая вода до нар.

Примерно май 1943 г., разведка боем у Лигово. Идет штрафная рота за языком. Рота не наша. Но мы с Тихоновым тянем за ними связь для артобеспечения.

...Окоп перекорежен снарядами. Провода изорваны. Накидана колючая проволока. Вдоль окопа лежит раненый. Просит не наступать на раздробленную ногу, приходится ступать ему на живот. Работаем вдвоем с Колькой Тихоновым.

...Идет офицер, чистенький, из тыла: "Почему не приветствуете?" Колька: "Что-о-о!!?", - и пошел на него, скалясь, как зверь. Тот попятился и схватился за кобуру. Колька, тыча вперед пальцем: "Ложка там у тебя! Ложка! Чтобы жрать!... Вынь, я тебе горло перегрызу. Ну, вынь, вынь!" Офицер попятился и ушел.

...В окопе стоит пехота. Обстрел. Приходится выскочить наверх, обегать их. Крики: "Эй, связисты, живая смерть! Хохот".

...У асфальтового шоссе переход не прокопан. Перебегаем под пулями. Вяжу порывы. Снова идут снаряды. Кидаюсь в канаву. Там - труп с разорванным животом, стою поперек него мостиком. А сзади - тяжелый удар в шоссе, и поднявшиеся комья молотят в спину.

...Сматываю обрывки, прокладываю новую линию ближе к немцам, почти под окнами занятого ими дома. Там тихо. Туда не бьет ни та, ни другая артиллерия, боясь попасть по своим. Связь работает.

...Рев. Идут в воздухе наши ракеты. Сначала думал - в нас. Первый раз увидел ракеты "Иван - долбай".

...Ротная кухня, видимо штрафной роты, спешит раздать еду кому попало, чтобы быстрей уехать. Заблоцкий, обычно берегущийся, несется с бадьей из жести так, что только палатка развевается.

Бой удачный. Притащили языка, раненого. Был он радистом в Гатчине (подслушивал наши рации, по "почерку" радистов следили за перестановкой частей). Потом - офицерское училище и "практика" на передовой. Здесь и попался.

Помню, уже из другого боя, идет знакомый лейтенант. Нижняя челюсть снесена осколком. Целый язык, как галстук, лежит на шее. Страшные, тоскливые глаза. Встречные сами молчат, жестами показывая ему дорогу.

Был в дивизии снайпер Алоян. Молодой. Убил около двадцати фашистов. Потом - сам попал под пулю: чиркнула по затылку. Умер не сразу. Любили его. Кажется, была рота его имени. Было это под Лиговым. Теперь там городские улицы. Назвали бы хоть одну улицей Алояна.

Вторую годовщину создания дивизии празднуют на вечере в Доме культуры им. Горького.

Танцую с телефонисткой штаба Валей Меньшиковой. Ухаживающий за ней командир дивизии Введенский спросил: "Что за сержантик?" Подходит наш комбат: "Отвяжись, всей батарее хуже будет".

Через год стояли в насыпи у отвилки в аэропорт. Нач. штаба Полянский, немолодой полковник (помню, он играл с ней в шахматы), женился на ней. Потом, отчасти из-за этого, ушел из дивизии... А потом - всплыла его семья, и она осталась одна.

Встретил ее после войны. Студентка филологического. Говорит: "Никому не говори, что я была на фронте. Я и медали спрятала".

7 июля 1943 г. дивизия снова на Московском проспекте.

Начарт со штабом вдруг переехал в Пулково. Помню в главной башне телескопа сидит машинистка. Вокруг - двойные кирпичные стены, оббитые снарядами... Но через пару дней уезжаем, оставив на горе НП.

Письмо об измене жены получил в июле-августе. Писала ее мать: "У Нины нет сил написать... Она ждет ребенка". (Потом сразу мне это же написал Соколин.)

Порвал красноармейскую книжку. Попросил писаря выдать новую с новым словом - "холостой". Жене написал: "Ребенку нужен отец. Посылаю заявление о разводе. Используй, если заявление тебе понадобится".

У Варшавской дороги добывали торф. Стояли мы на отдыхе на Московском, против будущего "Парка Победы". Ребята ходили к "торфушкам".

В тот вечер я впервые пошел к другой женщине. Противно. Пахнет селедкой. Уходя, спросил в полутьме: "Я тут чужие сапоги не надену?"

В конце сентября 1943 г. даем линию под Пушкин вдоль Варшавской дороги. Живу в трубе под насыпью в километре - влево от пересечения ж/д с шоссе на Пулково (что у Аэропорта). Ходим полями и веткой далеко к Пушкину.

Потом штаб стоит в такой же насыпи, но у шоссе Ленинград-Пулково. Там теперь новый мост и мемориальная доска, со списком номеров дивизий, чьи штабы стояли на этом месте.

После взятия Севастополя немцы привезли под Ленинград тяжелые орудия. Из мортиры, калибром 420 мм, они стреляют ровно 6 снарядов в день. Зачем? Обычно - мимо. Раз в глину ушел неразорвавшийся снаряд, мерили дыру.

Но один снаряд попал в домик, что был под Пулковской горой у развилки шоссе на Пушкин. Там была сделана баня. Мывшиеся погибли. Сейчас на этом месте памятник Пушкину.

В нашей штабной батарее - взвод проводной связи, с отделением радистов, взвод разведки (наблюдатели для НП), связные от каждой из артчастей (свой артиллерийский полк, миндивизион, позже еще ИПТАП, обычно еще приданные артчасти резерва).

Линии на фонических телефонах УНАФ, дальние - все однопроводные. Коммутатор был сначала на 6 номеров. В 1943 г. я себе сконструировал коммутатор на 10 номеров, он позволял в спокойном состоянии разъединять абонентов коротких линий. На вызов от них зуммером загорались розоватые неоновые лампочки. По схеме один из наших, съездив на "Красную зарю", за хлеб этот коммутатор изготовил. Так с этим коммутатором и работал узел.

От штадива и начарта корпуса линии были двухпроводные, на индукторных вызовах (аппараты УНАИ).

Было ли в армии понуждение оружием?

В своих частях - не видел никогда. Существовали заградотряды и КПП (контрольно-пропускные пункты), исключавшие самовольные походы в город. На Московском проспекте КПП был под мостом железной дороги, пересекающей его у райсовета. Аналогичное - под мостом у Кировского завода. (Оба моста тогда не были однопролетными). И в городе - комендантские патрули проверяли командировки.

Но в фольклоре солдатских сплетен были, возможно сочиненные, но характерные для времени слухи. Вот их примеры.

1. Говорили, что в августовско-сентябрьское отступление военные, выходившие из боя поодиночке, отбившиеся от части, частично расстреливались заградотрядами как дезертиры.

2. В зиму начала 1942 года говорили, что один боец, дважды уходивший с поста боевого охранения греться в землянку и отказавшийся выйти на пост, был убит командиром взвода. Все сказали: "лейтенант прав", но лейтенанта откомандировали в другую часть.

3. Ходил слух, что в штабе 42 армии генерал, отдав пакет с очень срочным приказом связному, приказал бежать. Тот пошел подчеркнуто тихо. Генерал крикнул: "Бегом!", тот - демонстративно еще тише. Генерал его застрелил, пакет понес другой.

Но вот уже факт. Осень 1943 г. Поля за Авиационным институтом. Тяну связь. В поле - группа людей строем. Сажусь в стороне на катушку. Смотрю. Перед строем роты зачитывают приговор о расстреле дважды самострела. Запомнил фамилию: Курицин. Виновник тут же. Тощая шея. (Думаю, он был душевнобольным.) "Комендант, приведите приговор в исполнение". Тот командует: "Кругом!" Курицин неожиданно произносит: "Все равно, за родину, за Сталина!"... - и, помедлив, поворачивается. "На колени!" Тот опускается перед вырытой уже могилой, и в этот момент комендант стреляет из нагана ему в затылок... Проверяют смерть. Потом: "Кто останется зарыть?" Рота молчит. "Двум крайним остаться. Остальные напра-а-во! Шагом марш".

А я веду связь дальше.

В этот день я провел линию вдоль канавы, в которой перед отправкой на фронт прощался с женой.

Бой, описанный в письме от 16 октября 1943 г., был 15-го. Мы давали связь на "глиняную горку", отметка 66, что чуть правее Пулкова. Теперь на ней стоит локатор аэропорта.

С горы передовая - рядом, на ладони. Пехота, для атаки ее выделено немного. У них - группа землянок на поле аэродрома. Перед боем старый солдат зарывал в стенку землянки вещи - в наступление с дальним продвижением не верят.

Рота идет в атаку. Трудно. Проходов в минном поле мало. Плотный пулеметный огонь. Связной возвращается в чужой крови - в проходе минного поля трава перепачкана ранеными. Раненый казах сел молиться на поле. В него немцы кидают гранату. Один фриц смелый, выставил пулемет на бруствер, встречать атакующих. И все же часть людей ворвалась в их окопы...

У нас было три НП, главный, в два этажа, под несколькими накатами бревен и еще слоем рельс. Там были наблюдатели от 167 АП. Края бревен оббиты, как метлы, осколками. Второй этаж - в подполье для отдыха. Один еще НП наш, т.е. начальника артиллерии, третий (погибший) - приданной части или корпуса. На моем проводе эти три НП шли в обратном порядке.

Тогда казалось: "Зачем этот бессмысленный бой гладиаторов?" А в 1944 г. с этой горы уходил в обход Красного Села на Кипень корпус Симоняка. И тогда нам (стоявшим верстой левее), выдали карты со всеми огневыми точками немцев. По ним били в артподготовку 15 января 1944 г., а разведка всей системы немецкого маневра огнем на этом направлении была уточнена в том бою 15 октября 1943 г. Не зря и немцы повели тогда весь огонь на НП. Впервые я видел не точку уходящего из своего орудия снаряда, а точки артиллерийских снарядов, идущих из неба на тебя! Это было у меня единственным случаем за всю войну.

А начарт Павлов сидел далеко сзади в зданиях Аэропорта. Вероятно, там были приборы засечки немецких батарей.

На следующий день вдруг перестрелка - из немецких окопов вышла с боем часть наших бойцов, считавшихся погибшими.

В 1946 г. летом я возил туда мать. На совсем свежей могилке надпись: сапер такой-то, погибший при разминировании.

Вторым со мной тогда был Чикин. Сплавщик из-под Архангельска. Он удивлял меня тем, что у него совсем не мерзли руки. (А я-то считал, что мои не мерзнут.) "Я, - говорит, - всю жизнь с мокрым багром в руках".

Мне казалось - у него семья, а мне - что... поэтому под разрывы чинить линию я бегал сам. Меня завалило от разрыва стеной окопа. Разбило аппарат. Но я выкопался и линию восстановил.

Контрольная с друзьями была в поле аэродрома, под горой.

Позже смотали эту линию. Тишина. Синева. Ни выстрела. Идем втроем к городу, полем аэродрома. Вдруг мгновенная потребность лечь. Падаю. Сзади разрыв снаряда, и осколки проходят над головой. Встаю. Легли все трое, на недолет! Здорово стреляные.

Стоим в землянках левее Пулкова у свиносовхоза, на склоне к полям, идущим к городу - обеспечивали НП.

25 октября 1943 г., готовится уход дивизии на отдых. Нас двоих послали квартирьерами. Грязные, приходим полями в район Фарфоровской - Щемиловки по заданному адресу. Заходим в жакт. Поздняя ночь. Синяя электролампочка. "Где бы переночевать?" "Пойдите к тете Маше". Идем. Чистая квартира рабочей семьи. Хозяйка будит взрослую дочь, отсылает спать на кухню, а нас кладет в ее большую парадную постель. Сразу проваливаемся в сон.

За месяц, что там жили, напилили ей дров, принесли сахару. "Как, тетя Маша, мы тогда вшей не напустили?" "Да было, родные. Я убрала". "А не жаль было нами белье пачкать?" "Как можно, как можно. Где-то и моего пустят".

С тех пор я, сидя за рулем, на дорогах всегда подвожу пожилых женщин, отдавая долг тете Маше.

В этом квартале был удивительный управхоз. Пустые квартиры опечатаны. Особо ценные вещи уехавших лежат по описи в сейфе. Чистота на лестницах, во дворах.

Пришли женщины. "Ты, видно, цыган? Погадай". Для шутки начал. Рассказываю им о них самих. Это не сложно, когда видишь быт, лица, руки. Привели женщину, полусумасшедшую от потери всех близких. Нагадал ей "счастье через чужих детей". Помогло - пошла работать в детсад.

Прибегает вестовой комбата. "Тут квартира хорошая. Хозяйка говорит, пустит, если этот ваш цыган погадает". Иду. Дом рабочий, но с привкусом лишнего довольства. Хозяйка не по блокадному крепка, верно, работала у еды. Говорю ей: "У вас на душе тоска. Когда муж уходил в армию, вы с ним поссорились". Она - чуть не в обморок: "Откуда знаешь?" (А я слышал, что он в ополчение ушел, думаю - такая стерва наверняка не пускала.) "А он жив?" "Нет, говорю, - убит". (Ей же этого только и хотелось.) Прислала мне вечером маленькую водки.

В городе комендантские патрули задерживают военных, больше за неприветствие. И заставляют под арестом расчищать снег.

Были с лейтенантом из разведотдела дивизии в городе. На Мальцевском рынке я выменял за кусок хлеба кусачки. Нас задержали за посещение рынка. Сидим в комендатуре, ждем вызова на разбор. Вызывают. В зале за столом майор: "За что задержаны?" Лейтенант, держа правую руку в черной гладкой кожаной перчатке неподвижно висящей, отвечает: "За неприветствие". "Почему не приветствуете?" Лейтенант, показывая левой рукой на неподвижную правую, ловко изображающую протез, молча пожал плечами. Майор в ужасе привстал, извиняясь всем своим видом. "Это - с вами? Можете идти".

Этой наивной мальчишеской спекуляцией на уважении к раненому потом воспользовался и я. Был в городе. Уже давно ходят трамваи. Еду, все сидят и ни один не стоит, редкий случай, когда людей и мест поровну. Входит капитан, постоял, подходит ко мне: "Почему не уступаете место старшему?" Я молча встал и под взглядами всего вагона сильно хромая пошел на переднюю площадку... Капитан даже не сел. Он выбежал на заднюю площадку и спрыгнул на ходу.

Около 20 ноября 1943 года. Штаб остался в Фарфоровской. Мы, два отделения - связь и разведка, едем на Пулково. Груз на себе в больших санях. Вьюга. На шлагбауме в Шушарах - попутный автофургон нашего разведотделения дивизии. Часть наших грузится. (Одного, как полено, горизонтально вкладываем в угол фургона, под потолок.) На санях лежим вдвоем с Гороховым. Держимся, меняя руки, за машину. Дико мерзнем. Отцепляемся уже на Пулковской горе, на подъеме влево. Ночь. А машина зашла недопустимо далеко влево и завалилась мотором в траншею поперек шоссе. Рассветет, и ее увидят из Пушкина, разобьют. Сбегаются бойцы, вынимаем машину на руках.

Выполняем странное задание. Заготовили линии, на которых никого нет. Живем опять против свиносовхоза. У развалин белой церкви наш НП. (Теперь-то понимаю - отсюда дивизия пошла потом в наступление в январе. Хотели все сделать заранее. Чтобы потом не выдавать себя подготовкой.)

Жлудов. Лицо дыней, даже после бритья черное, лошадиные передние зубы. Прибыл к нам с приговором за хищение продуктов. Работник ресторанов. Поподхалимничал, привез начальству велосипед. Вдруг объявился старшиной. Прислан старшим наблюдателей на НП. Люто ненавидит меня - почему я, старший сержант, над ним начальник. Почему вообще уважают меня, а не его? За месяц это нарастает в нем до сумасшествия. Напившись, кинул в мой узел связи гранату. Выскочил сидевший там Ваня Тюкин, а аппаратуру побило. Дали мы Жлудову по зубам, сняли погоны, сдали под суд. Был ли он в штрафной роте, не знаю, больше не видели. Возможно, директорствует в каком-нибудь ресторане.

Подготовка к наступлению стала видна. По полю под горой расставляют ракеты в ящиках. Навалены белые бревна телеграфных столбов, которые пойдут за войсками.

Прибыли части. Роют новые НП.

14 января загремело далеко справа. А 15-го загрохотал сотнями ракет и сотнями стволов и весь наш фронт. Долго... Несколько недолетов рвут нам связь. Чиним.

И пошли вперед части.

Справа есть успех. А у нас слева, против Александровки, - хуже. Первые окопы пройдены. На поле я оглянулся, всего два наших убитых. Первые немецкие землянки неожиданно близки и неожиданно уютны. Но с неприятным запахом совсем чужой жизни.

Помню, именно на нашем НП сидел генерал Введенский (у белой церкви) в начале атаки. С ним радист - наш Саша Лисиненков (он его забрал к себе). Надо переподчинить артдивизион, где-то батальон истекает кровью, а тут - порыв линии. Генерал кричит: "Не будет связи, расстреляю". Прыгаю через бруствер, по линии. Пока я добежал до порыва, ребята уже починили.

Ночь, ранний рассвет. Прислоняясь к брошенной немецкой пушке, стоит лыжник - офицер из лыжного батальона. На его белом маскхалате огромные пятна крови. А лицо счастливое - победа!

Справа через две ночи уже идут в сторону Гатчины машины с зажженными фарами, объезжая гигантскую воронку, перегораживающую шоссе. А мы топчемся, обходя Александровку.

Работает похоронная команда. Мимо идет полк. Комполка Краснокуцкий кричит: "Как смеете снимать валенки? Что солдат не заработал? Как мои в бой пойдут? Одеть!" (До сих пор не знаю, кто прав.)

На месте деревни Рехколово, влетевшим в землянку осколком в сердце убило Ивана Лесного, прямо у телефона.

Он был каменщиком, из Петергофа. Пожилой. Имел от Кирова именные часы за стройку. Всегда повторял: "Помирать собирайся, а рожь сей". Все старался чинить. Грустил: "за это время я с подсобницей пару корпусов по миллиону кирпичей сложил бы". Клал нам печи. Он только нашел потерянную в период Финской войны в Петергофе жену.

Устаем до ужаса. Уснул на снегу. Оттепель. Проснулся - пола шинели вмерзла в лед. Осталось это в памяти.

Пошли быстрее. Александровка уже давно сзади.

Дмитрий Заблоцкий. Мастер с завода Сталина. Полный, рыжеватый. Пришел с пополнением весной 1942 года. "Как ты выжил?" "Да я такую мышеловку сделал..."

Смерти бережется, но только до начала работы. Умеет все. Из тех, на ком земля держится. Один недостаток - всегда заискивающий голос при разговоре с начальством.

Пришло пополнение. Ночь с 22 на 23 января. Бужу Заблоцкого. Нам идти с полком в обход Павловска. Лежит, не может проснуться (на полу немецкой землянки). Держится потом за живот. "Не могу идти". Пинаю его ногами. "Ты что?" - "А ты что?" Встает.

Идем по насыпи железной дороги. Пехоты много. Новобранцы, все почти в полушубках. Слева в темном лесу совсем рядом немцы. Светает. Они же нас видят! И сразу завыл их шестиствольный миномет. Мины идут сверху, за насыпь. А неопытные - туда кинулись.

Мы с Заблоцким лежим на насыпи между рельс. Затихло, за насыпью полно раненых. Разбитые сани с водкой. Санитар накладывает жгуты.

Режем для раненых проходы в проволоке. До санбата километра два. "Во-о-он туда!", - и человек без ноги со жгутом ползет на локтях. У одного ранены обе ноги. Его санитар уносит на спине.

А мы снова вперед.

Участок простреливается снайпером. Перебегаю. Следующий падает. "Димка!?" "Тише, я здесь, это какой-то дурак дал прицелиться".

Тянем линию. Подымаемся на бугор. Метрах в двадцати справа, чуть сзади, рвется мина. Я упал. Поскользнулся или толкнули? Оглядываюсь. На плече полушубка дыра. Снимаю полушубок, боли еще не чувствую. "Ребята, меня, кажется, ранило". Локоть уже не отрывается от корпуса, а пальцы вполне хорошо работают.

Деться некуда. Мы в их тылу. Продолжаю бегать по линии. К середине дня обильно подошли наши части. Иду к санитару. "Мне бы в части остаться". "Да у тебя там осколок, просто тулупом забило, вот крови и мало. Дуй в санбат".

Медаль "За отвагу" друзья принесли мне уже в госпиталь.