Глеб Бобров

- Значит так, мужики, выходим через час. До Файзали мы должны добраться не позже четырех тридцати. Ясно? На все про все нам одиннадцать часов с хвостиком. Идти восемь с половиной километров по карте. Хадовцы говорят, что там тяжелый перевал, так что, готовьтесь. С этим понятно? Дальше! Приходим, садимся над кишлаком и ждем разведку. В пять они начинают шмонать, потом, где-то в шесть - начало седьмого, сваливают. Как только разведчики поднимаются на противоположный от нас хребет, снимаемся и мы. Все ясно?
- Товарищ лейтенант, а рота?
- Рота идет по другому маршруту и будет у кишлака где-то в четыре, со стороны разведчиков. Они уходят вместе.
- А возвращаться будем к машинам?
- Да. Но неизвестно, как там сложится. Разведрота пойдет через сады, поэтому может застрять. Есть вероятность, что в кишлак пойдет наш взвод.
- Ось на тоби пуцьку!
- Карпенко! Рот закрой! Я еще не закончил.... - Командир взвода закурил сигарету, несколько раз хорошо затянулся и продолжил. - Это еще не все.... Если разведку в кишлаке или на подходе зажмут, наш взвод пойдет на подмогу. Мы и они, больше в этом районе никого не будет.
- А рота?
- Рота, прикрывая нас и разведку, будет сидеть на хребте.
- Они чё там, долбанулись?!
- Хорош трандеть! Еще ничего не началось, а вы уже в штаны поналожили!
- Когда начнется - поздно будет: хоть накладывай, хоть выкладывай!
- Сава, я не понял? Ты чем-то недоволен?
- Да нет, товарищ лейтенант. Шутка!
- Ну, смотри, дошутишься когда-нибудь. Дальше! Весь сухпай можно не брать, идем максимум на сутки. По банке тушенки, паштет, сахар. Все. Воды под завязку. Там, наверху, точно - ни хрена нет. Теперь насчет гранат. По восемь "эфок" на рыло, пулеметчикам по четыре. Ясно? Я не понял?! - Тринадцать солдат, тяжело переминаясь перед командиром взвода с ноги на ногу, что-то невнятно промямлили.
Не дай Бог, кто-то возьмет меньше, - яйца пооткусываю!
- А на АГС сколько брать?
- Не берем. Панин вместе с АГСом идет с ротой.
- Хоть чем-то порадовали.
- Савенев! Еще одна корявая реплика.... Ну, ты понял?!
Панин вдруг опомнился и заволновался:
- Это что, я сам все поволоку?
- Ротный тебе даст людей в расчет.
- Да уж, как же! Доходягу Киричишина и долбанутого Ибрагима!
- Все! Базар окончен! Михай, разберись с сержантами, кто за кем. Сам пойдешь замыкающим, Лерчика с собой возьми. Яха, ты не забыл, что за тобой Дмитров?
- Угу....
- И не "угу"! Головой мне за него отвечаешь! И идешь с ним, а не с Карпом, понял! Да, и радиостанцию мою не забудь. Все! Попить, поссать, перекурить, сейчас выходим! Быстро!
Через сорок пять минут взвод, растянувшись длинной цепочкой, вошел в сады.

***


Операция была самая заурядная. Три дня назад бронегруппа батальона, выйдя из лагеря полка, совершила сорокакилометровый марш-бросок в район Бура Дайрам и, развернувшись лагерем, встала посреди живописной долины в нескольких километрах от реки Пяндж. С юго-запада батальон поддерживала артиллерия мощной точки "Крепость", а по периметру нового лагеря дислокации стояли бронемашины. Рядом расположился спецбатальон ХАДа, состоявший из проверенных офицеров афганской ГБ, прошедших стажировку в Союзе. Ну а наиболее обезопасил батальон, конечно же, бешеный август, выжегший невыносимой жарой всю растительность до самой реки.
Находясь в безопасности, батальон второй день подряд выпускал в разные стороны щупальца своих подразделений, прочесывавшие непуганые и, по местным меркам, благополучные кишлаки. Результатов, правда, почти никаких не было, да и не удивительно - все, что можно было, духи уволокли в горы, от греха подальше.
Прошмонав лежавшие в долине населенные пункты, командование взялось за относительно удаленные горные селения, одним из которых и был маленький и неприметный кишлачок Файзали. Ничего примечательного. Полсотни домишек, прилепившихся на склоне ущелья между высотами "две четыреста восемьдесят девять" и "две сто девятнадцать", по словам бабаев, около трехсот человек местных жителей, и по утверждению ХАДа - ни разу не потревоженная зимняя стоянка духов.
Ну, коль уж не зима, а лето - решили обойтись силами двух рот, в то время как все другие и саперы были задействованы в районе кишлака Сурши, в противоположном от Файзали направлении.

***


За час проскочив сады взвод еще засветло вышел к Пянджу. Открывавшаяся перед глазами картина поразила даже огрубевших, на все насмотревшихся и привыкших не удивляться "дедов". Спокойная, широко разлившаяся, плавно извивающаяся река; стоящие по берегам, на высоко подмытых корнях, сюрреалистические деревья; ядовито-зеленая буйная растительность, контрастирующая с рыжей охрой окружающего пейзажа и желто-оранжевыми махинами скал; потрясающе огромное, пронзительно пурпурное солнце, садящееся за антрацитово-черную корону скалистого хребта; мягкие и глубокие цвета заката, окрасившие ландшафт во внешне спокойные и, предельно напряженные внутренне, драматические цвета полотен Рембрандта.
- Во, гад! Ахренеть можно! Вот бы где дачку построить! - Взводный даже закатил глаза от умиления.
- Угу, и БМПшки по периметру под вышки с ЗУ поставить!
- Ой, Савенев, Савенев - ты черствый, конченый тип.
- Эт-точно, товарищ лейтенант, привал делать будем?
- Да. Выйдем к скалам, там и передохнем. Яш, свяжись с ротным, узнай - как там у них....
- О, и поинтересуйся заодно - Панин не помер еще?
- Солдаты, лениво посмеиваясь, потянулись к мрачной, затененной громаде перевала.
- Давай пехота, шевели штанами! К скалам нужно добраться засветло, иначе зад начистят. Ну, чё там у них?
- Говорят - начали подъем. Жалуются: круто.
- Да уж, я смотрю, у нас не лучше.
- Как там твой подопечный? Эй, Дмитров, ты еще живой? Молодец!
Проскочив открытый участок, взвод, не останавливаясь, полез вверх.

***


Первый подъем одолели часа за полтора. К этому времени наступила кромешная, беспросветная темень. Попадав у вершины, солдаты, тяжело дыша, медленно приходили в себя.
- Сава, ты чё замолчал? А где приколы фронтовые? А?
- Вам хорошо, товарищ лейтенант, вы налегке.
- Ну, ты тоже не АГС тащишь. Яшка, передай ротному, что мы прошли скалы. Михай, ко мне!
Когда замкомвзвода подошел к взводному, лейтенант дал ему и Якову по сигарете и, понизив голос, сказал:
- В общем, так, мужики, не для прессы. Этот Файзали стебанный, по словам ХАДа, - местечко еще то. Там якобы у них база, и не одна. В любом случае, если наши верножопые друзья не заливают, перед кишлаком будет засада, пост, или еще какая-нибудь хрень. А посему сделаем так: когда доползем до места, ты, Яша, возьмешь кого-то из "дедов" и проскочишь со мной вот на эту сопочку. - Пригнувшись над картой, он осветил трофейным фонариком высоту "две двести тридцать". - А ты, Михай, с Карпом и Дагаевым пройдешь седловину и выскочишь вот на эту, без названия.
- Ага, а с взводом кто останется? Эдичка Чернобай?
- Сержант Савенев. Надо же ему когда-то начинать, а то он за год только болтать научился и меня перебивать, засранец.
- Но, товарищ лейтенант, это не шуточки, семеро молодых!
- Да, и еще мой Дмитров! Он точно к утру копыта откинет со своим ПК.
- Ну а ты - на хрен?! Вообще, чего вы заколотились? Они окопаются, мы пойдем, с двух сторон поднимемся на господствующие высотки, от одной до взвода будет триста метров, от другой, Михаевой, - четыреста пятьдесят, по карте. Прикроем их подъем на нашу вершину и бегом спустимся к ним.
- Хорош спуск - две четыреста восемьдесят девять!
- Подожди, Михай. Ну, хорошо, а если нас там ждут?
- Если бы у бабушки был хрен, - она бы дедушкой звалась и всю деревню поимела. Что вы сопли распустили, в самом деле?! Третий день ноете, то это - не так, то тут - не эдак!
- Да, конечно! Вам еще почти год тарахтеть, а у нас приказ через месяц!
- Ну, тебе, Яха, точно до февраля жопу греть. Находишься еще до дембеля!
- Ой, какая радость! Утешили!
- А ты чё, мне предлагаешь одному лазить с Эдичкой и Дмитричкой?
- Ну-ну! А мне что - тоже до Нового года сидеть тут с вами?
- Да! Пока ты мне из Савенева не сделаешь отличного "замка", будешь торчать, как слива в жопе, хоть до восьмого марта! Все - пора. Еще переть и переть!
Поднявшись, лейтенант яростно зашипел в ночь:
- Подъем, подъем! Хорош тащиться! Еще и не прошли ничего, а вы уже повырубались! Тоже мне, альпинисты-подводники.
- Как подготовили взвод, товарищ лейтенант!
- Это че, меня подкалываешь, что ли?
- Да нет! Это я о том, как воспитывать солдат, когда замкомвзводом стану. Мысли вслух!
- Ты у меня заместителем командира полка станешь, по уборке полковой параши, говнюк! Ты у меня дошутишься, Савенев! Ты смот-три, разошелся, засранец! Отошел, что ли?! С-сучара!

***


К часу ночи Яша понял, что самому Дмитрову не дойти. Каждые тридцать-сорок метров, он, с грохотом роняя пулемет, падал на камни и, широко разевая пересохший рот, с хрипом хватал тяжелый, душный воздух. Следом за ним падали и все остальные. Более-менее держались "деды" и взводный. Молодые же, казалось, после следующего перехода в пятьдесят метров, упадут и больше уж никогда не поднимутся.
По своему опыту Яша знал, что так может продолжаться до бесконечности, и солдаты, ничего не видя и не слыша, падая и поднимаясь, подобно автоматам, будут идти, и идти, пока не придут на место. Но вот этот боец.... Вот он-то может и не дойти, а тащить его ох как не хотелось бы.
- Слушай, взводный, давай Дмитрика разгружать помаленьку.
- Че так?
- Та.... Еле ползет, его мать!
- Ну, хорошо, бери Лерчика и - вперед, по очереди. И вообще, чего ты до меня пригребся, сам все знаешь!
- Лерчик нам наверху пригодится, свеженький. Я Саву возьму.
- Да бери!
- Сколько нам еще?
- Ща посмотрим. Михай, сюда давай!
Когда солдаты прикрыли телами огонек фонарика, взводный определился по карте.
- Ну вот, судя по огням того кишлака, а это, должно быть, малый Дайрам, мы пока что не сбились. А, значит, где-то на середине перевала. Нам еще подниматься почти километр, кстати, начинается самое интересное - камни, потом спуск до "одна триста тридцать три" и подъем на нашу, родимую - "две четыреста восемьдесят девять". Вот сейчас... Ага, нашел. Смотрите. С этой седловинки разделяемся. Вот, Михай, твоя - безымянная. А вот она, Яха, и наша - "две двести тридцать". По карте камешки, и ладненько. Да?
- Да уж, если в камнях никого.
- Начинается! Сава! Ко мне! Подарок у меня для тебя есть, вернее, у Когана. Вот уж он тебя порадует!
Сержант Савенев, с хрустом разломившись, поднялся и пошел вверх по склону к группе взводного.
- Чего там, Яха?
- Да так, Дмитрик подыхает.
- Ура...
- Бери ПК, замудохаешься - скажешь. Мешок пусть пока сам прет.
- Яша, я еще ничего, я сам, не надо меня тащить! Я отдохнул, сам пойду!
- Умолкни.
- А кто тебе сказал, что тебя понесут? - вмешался сержант Савенев. - Ну, Яков Семенович, и разбаловали же вы своего подопечного!
- Ладно! Нам еще идти ровно столько же, успеешь наприкалываться!
- Ты что, серьезно?!
- Угу, а ты думал тут шуточки тебе! Все, пошли. Вставай, Дмитрик, мать твою, бля, - уже все поднялись!

***


Спуск оказался еще хуже, чем подъем. Казалось, не будет ему ни конца, ни края. В таких случаях обычно сбегали, прыгая боком, будто горные козлы, увязая по щиколотки в песке и щебне. Но стояла азиатская ночь, и ни яркие бесчисленные звезды, ни такая же луна, не могли осветить непроглядной темени.
Солдаты уже не чувствовали ног: колени предательски подгибались, и последний отрезок спуска взвод проделал в основном на задах. А тут еще Эдичка Чернобай, потрясающее взводное ЧМО, умудрился споткнуться и метров десять проехать по склону мордой вниз. Солдаты полчаса тащили его едва ли не на руках, пока он кое-как не пришел в чувство. Весь взвод совершенно потерял счет времени. Только лейтенант вместе с Михаем, зло матерясь сквозь сжатые зубы, после каждого привала пинками поднимали своих бойцов. Да Яшка Коган время от времени безапелляционно всучивал кому-нибудь дмитровский ПК. Сам Дмитрик в это время, как правило, лежал на спине, упершись неподвижным, мертвенным взглядом в ущербную луну.
К трем часам взвод подошел к последнему перевалу. Лейтенант, грохнувшись меж камней, сипло прошипел:
- Полчаса. Привал. Михай, Яха, Сава.... Значит, так: на подъем тридцать минут, потом разбиваемся. Савенев - за старшего. Зароетесь и сидите как мыши, пока я вам сигнал не подам. Ясно?!
- Во, новости! А вы куда?
- По бабам, сынок, по бабам!

***


"Две двести тридцать" оказалась крутым скальным монолитом в цепи точно таких же, рассыпанных вокруг господствующей высоты - "две четыреста восемьдесят девять". Благодаря крутизне и обилию базальтовых обломков, усеявших склон вершины словно ежовые иглы, солдаты поднялись наверх чуть ли не ползком. Часть нагрузки перераспределилась на руки, и тройка поднялась на скалу почти не запыхавшись.
Близость конечной цели как бы влила в ребят новые силы. Завалившись меж двух глыб, взводный даже позволил себе роскошь - закурить. Рядом, как верная собака в ногах хозяина, упал Лерчик и, прижав к животу непомерно большой для его роста ПК, напряженно пытался восстановить дыхание. Последним вскарабкался Коган.
- Как, взводный, мы курим или нет?
Давая ему прикурить, лейтенант только сейчас заметил за спиной у Яши ствол пулемета.
- Ты чего, Яшка, совсем долбанулся, что ли?! Ты чё, у Дмитрова ПК забрал?
- А на хрен он ему сейчас нужен?
- Нет, это свихнуться с вами можно! Да мы внизу людей оставили без одного пулемета!
- С него сейчас пулеметчик...
- Да кого колышет, какой он пулеметчик! Сава бы взял, на крайняк! Нет, вы меня доконаете когда-нибудь! Лерчик, твою мать, хорош валяться! Оборону занимай!
- А где занимать-то?
- Где больше нравится. На - покури, пока мы тут разберемся. Яха, пошли.
Начинало светать. В предрассветных сумерках отчетливо просматривался притихший Файзали, смутные тени, в полукилометре карабкавшиеся на безымянный скальный массив, и горстка солдат, словно тараканы, копошившиеся в трехстах метрах ниже.
- Значит, так, Яха. Кишлак отсюда, как на ладони, "две четыреста восемьдесят девять" тоже. Улавливаешь?
- Угу.
- Молодец! Выходи на связь и доложи ротному, что мы засели на трех сопках над кишлаком. Вон, смотри - Михай со своими поднялся.
- Товарищ лейтенант, сами говорите.
- "Вишня - три" на связи. Мы разделились. Прикрываем остальных. У нас тихо, а у вас?
- У тебя по правую сторону сигналят со скал.
- Это Михай, еще с двумя бойцами.
- Кто с взводом?
- Савенев.
- Когда вы выйдете на "две четыреста с лихером"?
- Сейчас спускаюсь и идем.
- На "две тридцать" оставляешь людей?
- Да. Яху и Лерчика.
- Не мало?
- У них два пулемета. Дмитрик подыхает.
- Слушай, "третий". На твоей, кажется, пусто, но ты не расслабляйся. У нас тут тоже пока тихо, но полчаса назад заметили, что на перевале кто-то кучкуется. И разведка еще не подошла. Если все нормально, они должны сейчас входить в сады. А там - сам понимаешь.... Если у них что начнется, ты со своими в кишлак не пойдешь, не по зубам. Нам тут с одной ротой делать нехрен. По левую сторону от тебя тянется хребет. Если я дам три красные подряд, бери своих за гриву, и бегом по гряде к нам. До седловины мы вас в любом случае прикроем, а там и сами подойдем. Все понял? Аккуратненько там. Все!
- Так, Яшка. Сидите здесь с Лерчиком, пока или я одну красную вам не дам или ротный - три. Понял?
- Все слышал.
- Соображаешь. Лера, сын мой, все распоряжения Когана - мои распоряжения! Уловил?!
- Так точно.
- Слышь, взводный, а Михай?
- Мы поднимемся, и я их сниму к себе. От греха подальше.
- К нам бы отправили.
- Да не колотись ты. Вас и так с двух сторон прикрывают. Вон у ротного три АГСа. Все, сидите тихо. Возьми на всякий случай. - Взводный протянул Якову коробку с промедолом - Там шесть ампул, смотри мне, не потеряй.
- А у вас?
- У меня еще упаковка.

***


Уже почти окончательно рассвело, когда в нескольких километрах от кишлака началась яростная перестрелка.
- Ну вот, Лерчик, началось! Разведка, кажется, приехала.
- Они на машинах. Выйдут!
- Угу. Зато мы на велосипедах.... У тебя, сколько лент в запасе?
- Три.
- Давай одну.
- Сейчас! У тебя эсвэдэха своя, а я чем потом буду отмахиваться, прикладом?
- Ничего, толстый, я тебе пару гранат дам.
- В жопу себе их засунь! - Засмеялся Лерчик, протягивая ему пулеметную ленту.
- Я знал, братишка, что ты не подведешь дедушку!
- Ой, гад. Как бы тут из нас бабушек не сделали!
Еще через двадцать минут показались духи. Выскочили они неожиданно со стороны высоты "две сто девятнадцать" и завязали бой с ротой. Сразу же к ним подключились и из кишлака. Взвод оказался в этой перестрелке сторонним наблюдателем, так как помочь роте не мог из-за дальности, а стрельба по кишлаку - дело малоэффективное, да и БК (боекомплект) явно самим еще был нужен.
Вскоре бабаи показались и на безымянной.
- Слышь, Яха, а наши вовремя смылись!
- Ты давай сзади смотри, чтоб нам сраку не надрали. С этими я как-нибудь и сам разберусь.
Перестрелка разгоралась с каждой минутой. Как муравьи из нор, мобильные группы правоверных появлялись со всех сторон, обкладывая роту и взвод будто зверей на охоте. Разведка, видимо, безнадежно застряла, так как из садов слышалась беспрерывная канонада пушечных очередей БМП.
Наконец-то врезала артиллерия. Правда, весь кишлак накрыть не удалось. Хребет надежно прикрывал две трети селения, и залпом разнесло только крайние дома, а остальные снаряды легли выше по склону. Артнаводчик, сидевший с ротой, что-то там подкорректировал, и следующие разрывы опустились на вираж хребта - предполагаемый маршрут отхода взвода. Следом, как бы боясь опоздать, взвились три красные сигналки ротного.
С "две четыреста восемьдесят девять" рванула стайка маленьких фигурок и, пригибаясь, помчалась к свежим воронкам.
- Ну что, вперед?
- Куда вперед, Лерчик? Они под нами сейчас пройдут!
- А мы когда?
- Сразу за ними. Ты, чем трепаться, ленту бы новую поставил. Когда побежим, менять некогда будет.
- Смотри - ракета взводного.
- Вот появятся и пойдем.
Когда солдаты взвода поравнялись с "две двести тридцать", Лерчик дал единственную бывшую у него осветительную ракету, и, подхватив тяжелые ПК, друзья рванулись вниз.

***


- Твою мать! У вас что, повылазило?!
- Нормально, вас ждали.
- Да уж нормально! Мы тут пять минут сидим!
- Догнали бы, не маленькие!
- Идиот! Сейчас сюда "Град" влупит! - Взводный, задыхаясь на бегу, шипел от злости. - Коган, твою мать, сколько у тебя в ПК?
- Сотка!
- Выскочим на вершинку, прикрой отход! Понял?!
- Сделаем!
- Карпенку возьми. И не засиживайтесь! Больше, чем на полтинник, не отрываться! Все понял? И смотри мне, без проколов!
- Понял! Карп, ур-род, бегом сюда!
- Чого тоби?
- Взвод прикрываем!
- Добрэ.
Не успели проскочить и половину пути, как по противоположному от кишлака склону поднялась группа духов человек в десять и крепко села отряду на хвост. Теперь взводу приходилось каждый раз останавливаться, чтобы прикрыть подход двойки заслона.
Пару раз их попытались отрезать, но гаубичники не подвели, и группа все время шла по свежим, еще дымящимся, смердящим тротилом воронкам. Вначале патроны кончились у Яшки.
- Слышь, Карп! Ленту!
- Да нэма вже, ось повленты осталося.
- Давай ленту и мотай ко взводу!
- Ось тоби на! А я що буду робыты?!
- У Дмитрика еще должны быть. Давай, бегом! Я прикрою!
- Ты, Яш, обэрэжно.
- Та, да-ава-ай!

***

Духи навалились. Над головой творилось что-то страшное, казалось, что они, забыв о взводе, сконцентрировали весь огонь на Когане. Уже пять минут, удобно засев над обрывом, он отплевывался скупыми очередями от наседавших аллахеров. Ему никак не удавалось проскочить к своим. Уже и Карп подтянулся к нему метров на пятьдесят, от щедрот душевных поливая духов длинными веерами очередей, и взводный, чуть ли не на голову Яшке, дал несколько сигнальных ракет, а он все не мог высунуться из-под камней.
В какое-то мгновение огонь то ли ослаб, то ли переместился на кого-то другого, но он вдруг почуял - сейчас. Дав напоследок жирную очередь в нагромождение камней, Яшка сорвался с места и с диким воплем: Ка-а-а-рп, прикрой! - рванул к своим.
Промчавшись метров двадцать, он, словно уловив какой-то запредельный импульс, толчок, на миг остановился и, повернувшись, не целясь, выпустил веером еще одну длинную очередь. И тут страшный удар в грудь буквально отшвырнул его, мгновенно ставшее мягким и податливым, тело назад. Последнее, что он увидел, были его собственные ноги, промелькнувшие у него перед лицом.

***


Заметив, как с криком "Прикрой!" друг ринулся назад, Карпенко прицельно приложился по камням, за которыми метрах в двухстах засела навалившаяся на них группа. Потом он увидел, как Яшка остановился и, развернувшись, влепил куда-то длинную очередь, и в тот же миг его пулемет полетел вправо, а сам он, сложившись пополам, отлетел затылком вперед на пару шагов назад, успев напоследок перевернуться в воздухе.
Казалось, Карпенко на голову опрокинули ушат кипятка: с диким, звериным криком он, поднявшись во весь свой немалый рост, сплошной, непрерывной очередью стал поливать скалы перед собой. Сзади к нему мчалось несколько человек взвода, заглушая своими криками грохот его ПК. Так продолжалось несколько мгновений, пока в пулемете не кончились патроны.
Пришел черед духов. И если бы не Михай, в последний момент прыгнувший громадине Карпенко на спину и сбивший его своим весом наземь, то во взводе наверняка был бы еще один покойник. Духи, казалось, с цепи сорвались. Четыре солдата, оторвавшиеся от взвода, не могли даже высунуться из-за скал, не говоря уж о том, чтобы отстреливаться. Да у них была своя проблема - Карп.
В первое мгновение они решили, что он ранен. Словно огромный, песочно-серый медведь, он с жутким, утробным воем, вырываясь из цепких, перепуганных рук, упорно пытался вскочить на ноги. Не слыша ни сливающегося в сплошной визг свиста пуль над головой, ни крика и оплеух, которыми его пробовали привести в чувство, рядовой Карпенко бился в каком-то припадке и ни за что не хотел выпускать из ручищ свой теперь бесполезный ПК.
Тем временем взводный, прихватив Лерчика, сотворил маленькое чудо. Воспользовавшись накалом боя, они проскочили с другой стороны склона почти до самых позиций духов и, зашвыряв камни полудюжиной гранат, открыли кинжальный огонь в упор. Правда, урюки, несмотря на ощутимые потери, довольно быстро оправились от неожиданного нападения и, чуть отойдя назад, опять открыли шквальный огонь по позициям взвода.
Минутная передышка, данная ребятам, воистину оказалась спасительной. Подцепив карпенковский пулемет и самого еще не вполне пришедшего в себя Карпа, они под шумок успели проскочить метров на пятьдесят назад и присоединиться к сидевшим на относительно сильной позиции, на небольшой возвышенности, мужикам взвода. Общими усилиями им удалось прикрыть подход взводного, тащившего под руки легко задетого в ногу Лерчика.
Это был уже второй раненый во взводе, не считая, конечно, оставшегося в камнях Яшки Когана. Пока перевязывали раненых и зарывались в круговой обороне (к этому времени замешкавшийся взвод уже успели отрезать от подходившей к ним роты), положение становилось все более и более критическим.
Подтянув разрозненные отряды, духи перекрыли пути отхода по обе стороны хребта и надежно отрезали, в свою очередь, застрявшую роту. Правда, и у роты, и у взвода были довольно сильные позиции обороны, да и перевес в тяжелом автоматическом вооружении давал о себе знать, а посему духи на штурм пока не решались. Но все понимали, что этот перевес временный, - БК уже на исходе, а с таким количеством раненых ни о какой маневренности не могло быть и речи (рота тоже имела трех раненых, но, в отличие от взвода, у двоих солдат были очень тяжелые ранения).
В таком положении оставалось уповать только на помощь извне. И она, эта помощь, пришла с самой неожиданной стороны. Почти через час к перевалу пробились машины разведки. В какое-то мгновение духи враз замолчали, и на смену рокоту АКМов пришел мощный грохот орудий БМП. Под прикрытием бронемашин свежая пехота разведчиков рванула на хребет и духам не оставалось ничего другого, как отойти подальше и ограничиться огнем с дальней дистанции.
Окончательный исход боя предрешили подоспевшие вертолеты полковой эскадрильи. Выложив весь свой боекомплект на головы понемногу отходивших правоверных, вертолетчики забрали всех раненых и наиболее измотанных солдат, а две "двадцать четверки" так и остались кружить над Файзали, прикрывая отход частей.
Сколько ни искали, но тела Когана так и не нашли.

***


Какой-то неопределенно долгий отрезок времени он находился в лихорадочно душном и одновременно пронзительно холодном, мрачном небытии. Ничего определенного: бордово-алые всполохи, рассекающие моментально тухнущими искрами парализованное сознание; приглушенный, будто за ватной стеной, треск автоматных очередей и истошный визг идущих рикошетом пуль над головой; тупая, всепожирающая, непереносимая боль время от времени раскаленными протуберанцами спазмов пронзающая его от левого плеча до середины черепа и вновь сметающая замерзший разум.
Потом именно эти вспышки боли и привели Яшу в сознание. Осмотревшись по сторонам ничего не понимающим, заторможенным взглядом, он увидел, что, широко раскинув ноги и неестественно перекрутившись телом, лежит на дне неглубокой седловины. Дикая, останавливающая сознание боль исходила из придавленного телом левого плеча. Напрягши все свои силы, Яша сделал сверхусилие и, одним рывком перевернувшись на спину, опять провалился в черную бездну беспамятства.
Когда сознание вернулось, он, боясь пошелохнуться, медленно полез правой рукой в нагрудный карман бронежилета. С третьей попытки ему удалось мягко извлечь коробку с промедолом. Так же бережно Яша докрутил, пробивая мембрану, и снял головку с ампулы и прямо через штаны вколол ее содержимое себе в бедро.
И замер....
По застывшему от страдания телу одна за другой побежали теплые и ласковые волны. Боль в плече стала заворачиваться в какой-то мохнатый, все более и более непроницаемый кокон. Появилась способность хоть как-то осознанно мыслить.
Весь мир вокруг переменился. Нет, он не стал лучше или добрее, внутри самого Яши нечто изменилось, и он вдруг увидел, что и солнце уже не обжигает, а греет, и даже духи просто немного не правы, и не стоило им поднимать такую пальбу, а главное, он жив, что не все так безнадежно, только надо выскочить - и все будет нормально.
Но где-то в глубине головы жил другой, настоящий, в данную минуту вытесненный Яшка Коган, и не просто жил, а говорил, настойчиво и постоянно: "Иди!". И тут он осознал его и как бы подчинился тому внутреннему, убийственно логичному "Я". В эту минуту перед ним стояла одна задача - выжить! И все его естество с того мгновения переключилось на эту единственную цель.
Подняться оказалось легче, чем он предполагал. Левая рука свисала, как мокрая половая тряпка со швабры. Боль сразу же напомнила о своем существовании. Но ничего, терпеть было можно. Подхватив правой рукой валявшийся рядом ПК, Яша явственно уловил, как он, другой, внутренний, тут же отметил, что в пулемете еще около двадцати патронов, и заодно напомнил, что ремень СВД давит на рану левого плеча.
Перекинуть винтовку и на мгновение высунуться, чтобы осмотреться, было делом одного мгновения. То, что он успел увидеть, повергло его в предобморочное состояние. Казалось, что ему кто-то запустил в живот стылую, безжалостную руку и, изо всех сил стиснув, рванул вниз внутренние органы.
Яша Коган был опытный, уже битый солдат и сразу оценил сложившуюся ситуацию.
Взвод засел - от того места, где он сейчас находился, примерно в километре выше по хребту. Но не это так его напугало. Самое страшное, что он увидел, это были спины духов, маячившие между ним и позицией взвода. О том, чтобы пройти через или мимо них, не могло быть и речи. Правда, шансов выйти к своим самому также не было никаких.
Тем не менее, осторожно доползая до противоположного Файзали склона, Яша, насколько позволяло его состояние, начал быстро спускаться вниз. Минут через двадцать он обессиленно упал среди деревьев сада.

***


Оставаться на месте было безумием. Со склона в разных местах стремительно спускались подгоняемые гаубичным огнем темные фигурки. Явно не солдаты роты. Вскоре появились и "крокодилы". МИ-24, страшный вертолет. Эти уж точно присматриваться не станут! И Яша, содрогаясь всем телом от возвращающейся знобящей боли, как мог, быстрей поплелся к следующему спуску.
Добравшись до обрыва и взглянув на простиравшуюся внизу долину, он понял, что спуска ему не осилить. Но выбора не было. Удивительно, что до сих пор его никто не заметил. Довольно быстро проскочив две террасы, Яша круто изменил направление и двинулся по склону к горному ручью, срывавшемуся со скал.
Каждый шаг вновь отдавался страшными, с трудом переносимыми режущими спазмами. Каждые пятнадцать-двадцать метров приходилось останавливаться и, сжав до хруста зубы, ждать, когда утихнет боль. "Дойду - уколю, дойду - уколю..." - заклинал он себя и шел, ничего не видя перед собой.
Неизвестно как, но до ручья он дошел. Захлебываясь в студеной воде, пытаясь погасить неутолимую жажду, Яша отметил, что под террасой среди нагромождения крупных валунов ручей образует маленький водопадик. "Неплохое место, чтобы спрятаться!" - отметило второе Я, и, повинуясь ему, Яша спустился с обрыва вниз.
Умостившись среди камней и убедившись, что ему виден только маленький кусочек неба над головой, Яша расслабился и почти тут же вновь потерял сознание.
Промедол он себе все-таки не уколол.

***


Стемнело. Яша, уставившись пустым взором в клочок неба, пытался пересилить боль. Это было невыносимо. Казалось, что в грудную клетку насыпали с десяток стальных, раскаленных добела механических мышей, и они своими маленькими и остренькими зубками упорно перемалывали плечо, ключицу, лопатку. Иногда какая-нибудь из мышек резко и неожиданно шныряла то в голову, то в правый бок, то между лопаток.
Осознав, что этой боли ему не одолеть, Яша сдался и вколол очередную ампулу обезболивающего. Через пару минут полегчало. Не давая приступу эйфории захватить себя, он попытался трезво взвесить создавшееся положение.
Дойти он не сможет - это было ясно с самого начала. Пулеметом одной рукой также не воспользуешься. Да и двенадцать килограммов лишних....Значит, что - уничтожить? Еды нет, фляги для воды нет и выхода нет. В любом случае не ждать же, пока придут духи и отрежут яйца! Все лишнее выбросить и идти. По долине, вкруговую, до Бура Дайрам километров пятнадцать - двадцать, может, двадцать пять, а может, и все тридцать. Здоровому - ночь пути. А выбора все равно никакого.
Привычно разобрав ПК, он забросил детали в воду, а сам остов утопил прямо под водопадом. "Вот Дмитрику очко порвут!" Там же утопил и бронежилет. Потом подумал и отправил следом половину гранат и все запасные патроны к СВД: "Шесть магазинов - застрелиться хватит!" Прицел винтовки, несколько раз хрястнутый о камень, булькнул последним.
"Совсем другое дело!" - сказал себе Яша и аккуратно пошел вниз. Согнутая в локте левая рука была притянута ремнем к телу, - так идти было несравненно легче. Беспокоило то, что плечо он так и не перебинтовал - индивидуальный пакет остался в вещмешке, где-то на перевале. При осмотре раны он понял, что у него раздроблен сустав, и пуля, по-видимому, осталась в теле. "И пошла она! - констатировал Яша. - Пусть сидит, с-сука!"
Боль еще не вернулась, и он за час спустился в долину.

***

Сколько он прошел, и сколько прошло времени, Яша не знал. Вся ночь превратилась в одну сплошную, бесконечную и изощренную пытку. Несколько десятков шагов на подламывающихся ногах, падение, подъем, опять отрезок пути, снова падение. И так до бесконечности. Все на одном и том же фоне: зверская, раздирающая плоть невыносимая боль. Промедол....И опять все с самого начала.
На загадочном внутреннем автопилоте, ему удалось обойти два кишлака и перебраться то ли через речушку, то ли через большой арык. Когда начало светать, этот же голос подсказал уколоть очередную, предпоследнюю ампулу. Так он и сделал.
Яша, шатаясь, стоял посреди голого поля, в отдалении маячил небольшой кишлачок. И все. Гладкое, как стол, усыпанное округлыми, разновеликими камнями пространство, старое русло реки. Спрятаться совершенно негде. Тот, сидевший внутри, упрямо твердил: "В кишлак, в кишлак..." Словно ведомый за руку маленький ребенок, Яша поплелся к селению, твердя сквозь ссохшиеся губы: "Один хрен, убьют!" и "Самоубийца".
Перед кишлаком его ожидал маленький сюрприз: длинные, воткнутые в землю шесты, увешанные лаконичными черными лоскутами. "Это мы проходили, знаем: чума, проказа, брюшняк и прочая гадня...в общем, то, что нужно!"
Зайдя, на всякий случай, в самую середину небольшого кишлачка, Яша забрался в низкий загаженный подвал и, не дожидаясь начала пытки, уснул.

***


Разбудил его страшный хрип. Вырвавшись на мгновение из окутавшего тело липкого жара, Яша осознал, что заходится в хриплом стоне он сам. Предательское сознание его не оставляло и пришлось с ужасной мыслью "А дальше что?" вколоть себе последнюю ампулу обезболивающего.
Кошмар, наступивший через несколько часов описать просто невозможно. По силе спазмы были соизмеримы только с той минутой, когда он впервые после ранения пришел в чувство. Но вдобавок к не оставляющей его больше ни на минуту боли прибавился иссушающий жар.
Яша то проваливался в обморок, то вновь с рыданиями и стоном вырывался наверх. Даже внутренний цензор заткнулся. Боль разрывала сознание в клочья. Если бы Яша мог в те часы хоть на мгновение задуматься, он наверняка застрелился бы или, что более вероятно в той ситуации, подорвался бы на гранате. В какой-то миг, через неодолимо долгий период мучений, он окончательно рухнул в бездну небытия.
Когда Яша понял, что он все еще жив, стояла душная, темная ночь. Что-то переменилось. Он чувствовал горящее в высокой температуре тело, и боль была рядом, на месте, но что-то было не так. Он мог думать, мог терпеть, мог двигаться. Да и боль была уже не та: "Или притерпелся, или сама себе надоела, с-с-сука!" Даже второе Я вновь ожило и, как всегда, настойчиво толкало в спину: "Иди!"
Все плечо, шея, спина до позвоночника, половина груди и даже рука по самые пальцы распухли так, что ремень полностью врезался в тело. Сцепив зубы, ослабил. Полегчало. С трудом стянул с себя жилет с магазинами, забросил в угол. Туда же полетели и остальные гранаты. Одну, правда, все равно оставил - привесил на ремень, как раз около изуродованного плеча. И, опираясь на винтовку, как на костыль, выполз из подвала.

***

На смену поутихшей боли пришел новый враг - слабость. Каждый шаг он делал из последних сил. Десять-пятнадцать метров - и Яша повисал на своей винтовке. Несколько минут отдыха - и новая серия шагов.
Температура не падала. Страшно хотелось пить. Несколько раз ему удалось напиться из арыков, но теплая вода, переполняя желудок, не утоляла его жажды. И, отойдя от воды на полсотни шагов, Яша только из-за слабости не возвращался назад.
Сколько прошло времени, какое расстояние ему удалось одолеть, где примерно он находится - все эти вопросы для него больше не существовали. Подобно автомату, переставляя дрожащие, подламывающиеся ноги, Яша делал несколько шагов, останавливался и опять шел.
На каком-то отрезке пути он поймал себя на мысли, что по долине ползет только его тело, а разум находится в совсем другом, незнакомом ему месте. Перед глазами стояли дивные, нигде ранее не виданные, мягкие, золотистые пейзажи. Казалось, что это даже не реальность, а нарисованное, сделанное изображение. Какой-то новый, неизвестный ранее, принципиально иной вид искусства. Несколько минут ему понадобилось, чтобы стряхнуть, сбросить, настойчиво появляющуюся перед глазами картинку, и тогда он увидел то, чего в природе, а тем более здесь, вообще не могло существовать.
Метрах в пятидесяти от него, на небольшом, отдельно стоявшем на его пути деревце, резвилось несколько медвежат. Совершенно бесшумно изумрудно-зеленые, сотканные из светящихся тончайших неоновых волокон зверушки, довольно быстро перебираясь с ветки на ветку, казалось, играли друг с другом. Для полной идиллии не хватало лишь такой же, полупрозрачной, заботливой мамаши медведицы.
Яша, не останавливаясь и не сводя с дерева замершего взгляда, неизвестно каким образом прошел непомерно длинную для него дистанцию. Видение к этому времени уже исчезло. В нескольких шагах от него, слегка покачивая скудно освещаемыми луной ветвями, стояло одинокое дерево.
"Ну вот, галлюники. С чем и поздравляем!" - констатировал Яша и растянулся на земле. Минут десять он приходил в себя и вдруг осознал, что окружающая его действительность куда-то незаметно исчезла, вытесненная огромным, грандиозным, слабо мерцающим матово-зеленым монолитом, по всей площади которого было высечено более двух десятков гигантских букв неизвестного ему алфавита. Несмотря на то, что знаки были явно высечены, они не производили впечатления однородного с монолитом материала, а казались самостоятельными, живыми, одухотворенными существами, выглядывавшими из маленьких для них нор. Буквы были значительно темнее фона, но намного контрастней и ярче светились насыщенным и глубоким лимонно-салатовым светом.
Яша был умненьким мальчиком, выросшим в культурной семье, и имел общее представление обо всех более или менее известных письменностях, но то, что ему привиделось, было совершенно незнакомо.
Потом видение как бы разделилось. Он неожиданно наряду с алфавитом вновь стал видеть окружающий его пейзаж. Сказав себе: "Или я иду, или подохну!" - Яша тяжело поднялся и, не обращая внимания на наплывающее на долину призрачное изображение, медленно пошел дальше.
На какое-то время ему удалось взять себя в руки и не давать возможности своему сознанию покидать его. Но страшная усталость брала свое, и через несколько этапов пути реальность, окружавшая его, вновь изменилась.
Долина вокруг Яши несколько раз конвульсивно дернулась, потом часто и мелко завибрировала, а затем стала медленно, но упорно деформироваться. Расстояния перестали служить надежным ориентиром. Отдаленные объекты то быстро, то медленно приближались, а те, что находились рядом, как будто неожиданно отпрыгивали в разные стороны. Яше пришлось остановиться. Вначале он подумал, что это кружится голова, но потом убедился: нет, дело не в нем.
Стало лучше видно. Нет, освещения не прибавилось, но он неожиданно, в полной темноте, стал отчетливо различать удаленные на огромные расстояния объекты и детали ландшафта. Неизвестно, как и откуда, но в определенный момент Яша совершенно точно понял, что за небольшим подъемом, начинающимся в нескольких километрах от него, находится урочище Бура Дайрам - место, где расположился лагерь батальона.
Выждав момент, когда желанная возвышенность, словно верная собака, на брюхе подползла к самым его ногам, Яша шагнул на каменистый склон...и вновь потерял сознание.

***


Нестерпимо жгло солнце. Ослепительный, пронизывающий свет буквально вдавливал Яшу в каменистый склон. Невыносимо болели ноги. Казалось, что кто-то долго и методично всю ночь бил его по икрам стальной арматуриной. Тело не желало слушаться. Пульсирующая, монотонная боль в левом плече не могла заглушить ломоту истерзанных мышц.
Как он здесь оказался, Яша не помнил. Чудовищным усилием ему удалось приподняться и встать на четвереньки. Пылающая волна крови хлынула в мозг, и он чуть не взвыл от разрывающего череп толчка. Через несколько минут, поднявшись, Яша прошел последний десяток шагов, отделявший его от вершины.
Да. Это было урочище Бура Дайрам, но батальона там уже не было. Удивляясь самому себе, Яша, привалившись к валуну, совершенно спокойно рассматривал покинутую долину - цель своего пути. Выжженная трава, мусор, черные пятна кострищ, ямы окопов, причудливая сеть отпечатавшихся в серо-желтой пыли следов гусениц БМП.
Потом перед его равнодушным взором стало появляться, а точнее накладываться, новое изображение. Все видимое пространство в одно мгновение покрылось прозрачной, сияющей дымкой. Затем детали растворились, и на смену им пришли тончайшие светящиеся нити, словно сеть или призрачный искрящийся туман, причудливым узором покрывший все вокруг. Вскоре пространство состояло лишь из одних сияющих расплавленной медью пылающих струн. Сама земля была сплетена из них, и небо, и даже воздух.
Посреди долины огненные волокна, переплетаясь, образовывали несколько искрящихся, почти невидимых, жгутов, уходящих куда-то ввысь. Они явно были не перпендикулярны земле и, тем не менее, казалось, что именно они занимают правильное положение, и все окружающее их, словно свихнувшись, дало крен влево.
В ту минуту Яшу мало занимали эти несуразности. Впервые за столько времени он испытывал блаженство. Радость, наслаждение, умиротворенность - ничто по сравнению с чувством, охватившим все его существо.
Он видел солнце. Не то дикое, жестокое и беспощадное афганское солнце, испепеляющее все вокруг, - оно стало иным: мягким, ласковым, окутывающим бережными теплыми волнами, еще более ярким, но не слепящим глаз. Как нежная мать, прижимающая к себе своего детеныша, оно по частям, по клеточкам напитывало его тело тихим спокойным восторгом и в то же время вбирало, растворяло его в себе.
Все муки, желания, стремления безвозвратно исчезли из его памяти, и Яша, расслабившись, отдался новому, небывалому чувству.