Ходасевич, Владислав Фелицианович (1886–1939), русский поэт, литературный критик, мемуарист. Родился 28 мая 1886 в Москве в семье польского дворянина; его дед по матери перешел из иудаизма в православие, а мать была воспитана ревностной католичкой. Не окончив Московского университета, где он учился на юридическом, а затем на историко-филологическом факультете, Ходасевич уже в юности ощутил призвание поэта. Дебютировал в 1907 книгой стихов Молодость, которую впоследствии считал крайне незрелой, более снисходительно оценивая второй свой сборник Счастливый домик (1914). Рано появившиеся у Ходасевича предчувствия ожидающих Россию потрясений побудили его с оптимизмом воспринять октябрьской переворот, однако отрезвление пришло очень быстро. В начале 1921 переехал в Петроград, получив жилье в «Доме искусств», который стал своего рода коммуной для ученых и писателей, оставшихся в северной столице. Там произошло знакомство с Н.Берберовой, его спутницей в первое эмигрантское десятилетие, начавшееся отъездом в Ригу по командировке, подписанной А.В.Луначарским. В 1925 он уезжает в Париж, сделав окончательный выбор в пользу эмиграции, так как «при большевиках литературная деятельность невозможна». Ходасевич стал (вместе с М.Алдановым) редактором литературного отдела газеты А.Ф.Керенского «Дни», печатался в «Последних новостях», а с 1927 до конца жизни возглавлял литературный отдел газеты «Возрождение», где еженедельно публиковались его обширные материалы о современной литературе эмиграции и метрополии, а также о русской классике. Тема «сумерков Европы», пережившей крушение цивилизации, создававшейся веками, а вслед за этим – агрессию пошлости и обезличенности, главенствует в поэзии Ходасевича эмигрантского периода. Заветы Пушкина остаются для Ходасевича непреложными и в его оценках явлений современной литературы, а также в отстаиваемом им понимании сущности русского классического наследия., представшего запутанным «в общую сеть любвей и ненавистей, личных и литературных». Умер Ходасевич в Париже 14 июня 1939.

РУЧЕЙ

Взгляни, как солнце обольщает

Пересыхающий ручей

Полдневной прелестью своей, -

А он рокочет и вздыхает

И на бегу оскудевает

Средь обнажившихся камней.

Под вечер путник молодой

Приходит, песню напевая;

Свой посох на песок слагая,

Он воду черпает рукой

И пьет - в струе, уже ночной,

Своей судьбы не узнавая.

x x x

        Адриатические волны!

        О, Брента!..

                Евгений Онегин

Брента, рыжая речонка!

Сколько раз тебя воспели,

Сколько раз к тебе летели

Вдохновенные мечты -

Лишь за то, что имя звонко,

Брента, рыжая речонка,

Лживый образ красоты!

Я и сам спешил когда-то

Заглянуть в твои отливы,

Окрыленный и счастливый

Вдохновением любви.

Но горька была расплата.

Брента, я взглянул когда-то

В струи мутные твои.

С той поры люблю я, Брента,

Одинокие скитанья,

Частого дождя кропанье

Да на согнутых плечах

Плащ из мокрого брезента.

С той поры люблю я, Брента.

Прозу в жизни и в стихах.

АКРОБАТ

        (Надпись к силуэту)

От крыши до крыши протянут канат.

Легко и спокойно идет акробат.

В руках его - палка, он весь - как весы,

А зрители снизу задрали носы.

Толкаются, шепчут: "Сейчас упадет!" -

И каждый чего-то взволнованно ждет.

Направо - старушка глядит из окна,

Налево - гуляка с бокалом вина.

Но небо прозрачно, и прочен канат.

Легко и спокойно идет акробат.

А если, сорвавшись, фигляр упадет

И, охнув, закрестится лживый народ, -

Поэт, проходи с безучастным лицом:

Ты сам не таким ли живешь ремеслом?

x x x

   Обо всем в одних стихах не скажешь.

Жизнь идет волшебным, тайным чередом,

   Точно длинный шарф кому-то вяжешь,

Точно ждешь кого-то, не грустя о нем.

   Нижутся задумчивые петли,

На крючок посмотришь - все желтеет кость,

   И не знаешь, он придет ли, нет ли,

И какой он будет, долгожданный гость.

   Утром ли он постучит в окошко,

Иль стопой неслышной подойдет из тьмы

   И с улыбкой, страшною немножко,

Все распустит разом, что связали мы.

x x x

В заботах каждого дня

Живу, - а душа под спудом

Каким-то пламенным чудом

Живет помимо меня.

И часто, спеша к трамваю

Иль над книгой лицо склоня,

Вдруг слышу ропот огня -

И глаза закрываю.

ПРО СЕБЯ

I

Нет, есть во мне прекрасное, но стыдно

Его назвать перед самим собой,

Перед людьми ж - подавно: с их обидной

Душа не примирится похвалой.

И вот - живу, чудесный образ мой

Скрыв под личиной низкой и ехидной...

Взгляни, мой друг: по травке золотой

Ползет паук с отметкой крестовидной.

Пред ним ребенок спрячется за мать,

И ты сама спешишь его согнать

Рукой брезгливой с шейки розоватой.

И он бежит от гнева твоего,

Стыдясь себя, не ведая того,

Что значит знак его спины мохнатой.

II

Нет, ты не прав, я не собой пленен.

Что доброго в наемнике усталом?

Своим чудесным, божеским началом,

Смотря в себя, я сладко потрясен.

Когда в стихах, в отображеньи малом,

Мне подлинный мой образ обнажен, -

Все кажется, что я стою, склонен,

В вечерний час над водяным зерцалом,

И чтоб мою к себе приблизить высь,

Гляжу я в глубь, где звезды занялись.

Упав туда, спокойно угасает

Нечистый взор моих земных очей,

Но пламенно оттуда проступает

Венок из звезд над головой моей.

НА ХОДУ

Метель, метель... В перчатке - как чужая,

        Застывшая рука.

Не странно ль жить, почти что осязая,

        Как ты близка?

И все-таки бреду домой, с покупкой,

        И все-таки живу.

Как прочно все! Нет, он совсем не хрупкий,

        Сон наяву!

Еще томят земные расстоянья,

        Еще болит рука,

Но все ясней, уверенней сознанье,

        Что ты близка.

ИЩИ МЕНЯ

Ищи меня в сквозном весеннем свете.

Я весь - как взмах неощутимых крыл,

Я звук, я вздох, я зайчик на паркете,

Я легче зайчика: он - вот, он есть, я был.

Но, вечный друг, меж нами нет разлуки!

Услышь, я здесь. Касаются меня

Твои живые, трепетные руки,

Простертые в текучий пламень дня.

Помедли так. Закрой, как бы случайно,

Глаза. Еще одно усилье для меня -

И на концах дрожащих пальцев, тайно,

Быть может, вспыхну кисточкой огня.

АНЮТЕ

На спичечной коробке -

Смотри-ка - славный вид:

Кораблик трехмачтовый

Не двигаясь бежит.

Не разглядишь, а верно -

Команда есть на нем,

И в тесном трюме, в бочках, -

Изюм, корица, ром.

И есть на нем, конечно,

Отважный капитан,

Который видел много

Непостижимых стран.

И верно - есть матросик,

Что мастер песни петь

И любит ночью звездной

На небеса глядеть...

И я, в руке Господней,

Здесь, на Его земле, -

Точь-в-точь как тот матросик

На этом корабле.

Вот и сейчас, быть может,

В каюте кормовой

В окошечко глядит он

И видит - нас с тобой.

x x x

И весело, и тяжело

Нести дряхлеющее тело.

Что буйствовало и цвело,

Теперь набухло и дозрело.

И кровь по жилам не спешит,

И руки повисают сами.

Так яблонь осенью стоит,

Отягощенная плодами,

И не постигнуть юным, вам,

Всей нежности неодолимой,

С какою хочется ветвям

Коснуться вновь земли родимой.

БЕЗ СЛОВ

Ты показала мне без слов,

Как вышел хорошо и чисто

Тобою проведенный шов

По краю белого батиста.

А я подумал: жизнь моя,

Как нить, за Божьими перстами

По легкой ткани бытия

Бежит такими же стежками.

То виден, то сокрыт стежок,

То в жизнь, то в смерть перебегая...

И, улыбаясь, твой платок

Перевернул я, дорогая.

x x x

Так бывает почему-то:

Ночью, чуть забрезжат сны -

Сердце словно вдруг откуда-то

Упадает с вышины.

Ах! - и я в постели. Только

Сердце бьется невпопад.

В полутьме с ночного столика

Смутно смотрит циферблат.

Только ощущеньем кручи

Ты еще трепещешь вся -

Легкая моя, падучая,

Милая душа моя!

x x x

Пускай минувшего не жаль,

Пускай грядущего не надо -

Смотрю с язвительной отрадой

Времен в приближенную даль.

Всем равный жребий, вровень хлеба

Отмерит справедливый век.

А все-таки порой на небо

Посмотрит смирный человек -

И одиночество взыграет,

И душу гордость окрылит:

Он неравенство оценит

И дерзновенья пожелает...

Так нынче травка прорастает

Сквозь трещины гранитных плит.

x x x

Люблю людей, люблю природу,

Но не люблю ходить гулять,

И твердо знаю, что народу

Моих творений не понять.

Довольный малым, созерцаю

То, что дает нещедрый рок:

Вяз, прислонившийся к сараю,

Покрытый лесом бугорок...

Ни грубой славы, ни гонений

От современников не жду,

Но сам стригу кусты сирени

Вокруг террасы и в саду.

x x x

Когда б я долго жил на свете,

Должно быть, на исходе дней

Упали бы соблазнов сети

С несчастной совести моей.

Какая может быть досада,

И счастья разве хочешь сам,

Когда нездешняя прохлада

Уже бежит по волосам?

Глаз отдыхает, слух не слышит,

Жизнь потаенно хороша,

И небом невозбранно дышит

Почти свободная душа.

ПРОБОЧКА

Пробочка над крепким иодом!

Как ты скоро перетлела!

Так вот и душа незримо

Жжет и разъедает тело.

x x x

Перешагни, перескачи,

Перелети, пере- что хочешь -

Но вырвись: камнем из пращи,

Звездой, сорвавшейся в ночи...

Сам затерял - теперь ищи...

Бог знает, что себе бормочешь,

Ища пенсне или ключи.

x x x

Смотрю в окно - и презираю.

Смотрю в себя - презрен я сам.

На землю громы призываю,

Не доверяя небесам.

Дневным сиянием объятый,

Один беззвездный вижу мрак...

Так вьется на гряде червяк,

Рассечен тяжкою лопатой.

x x x

Горит звезда, дрожит эфир,

Таится ночь в пролеты арок.

Как не любить весь этот мир,

Невероятный Твой подарок?

Ты дал мне пять неверных чувств,

Ты дал мне время и пространство,

Играет в мареве искусств

Моей души непостоянство.

И я творю из ничего

Твои моря, пустыни, горы,

Всю славу солнца Твоего,

Так ослепляющего взоры.

И разрушаю вдруг шутя

Всю эту пышную нелепость,

Как рушит малое дитя

Из карт построенную крепость.

ВЕЧЕР

Под ногами скользь и хруст.

Ветер дунул, снег пошел.

Боже мой. какая грусть!

Господи, какая боль!

Тяжек Твой подлунный мир.

Да и Ты немилосерд.

И к чему такая ширь,

Если есть на свете смерть?

И никто не объяснит,

Отчего на склоне лет

Хочется еще бродить.

Верить, коченеть и петь.

ЭЛЕГИЯ

Деревья Кронверкского сада

Под ветром буйно шелестят.

Душа взыграла. Ей не надо

Ни утешений, ни услад.

Глядит бесстрашными очами

В тысячелетия свои,

Летит широкими крылами

В огнекрылатые рои.

Там все огромно и певуче,

И арфа в каждой есть руке,

И с духом дух, как туча с тучей,

Гремят на чудном языке.

Моя изгнанница вступает

В родное, древнее жилье

И страшным братьям заявляет

Равенство гордое свое.

И навсегда уж ей не надо

Того, кто под косым дождем

В аллеях Кронверкского сада

Бредет в ничтожестве своем.

И не понять мне бедным слухом,

И косным не постичь умом,

Каким она там будет духом,

В каком раю, в аду каком.

x x x

Ни жить, ни петь почти не стоит:

В непрочной грубости живем.

Портной тачает, плотник строит:

Швы расползутся, рухнет дом.

И лишь порой сквозь это тленье

Вдруг умиленно слышу я

В нем заключенное биенье

Совсем иного бытия.

Так, провождая жизни скуку,

Любовно женщина кладет

Свою взволнованную руку

На грузно пухнущий живот.

ИЗ ДНЕВНИКА

Должно быть, жизнь и хороша,

Да что поймешь ты в ней, спеша

Между купелию и моргом,

Когда мытарится душа

То отвращеньем, то восторгом?

Непостижимостей свинец

Все толще, над мечтой понурой -

Вот и дуреешь наконец,

Как любознательный кузнец

Над просветительной брошюрой.

Пора не быть, а пребывать,

Пора не бодрствовать, а спать,

Как спит зародыш крутолобый,

И мягкой вечностью опять

Обволокнуться, как утробой.

x x x

Слышать я вас не могу.

Не подступайте ко мне.

Волком бы лечь на снегу!

Дыбом бы шерсть на спине!

Белый оскаленный клык

В небо ощерить и взвыть -

Так, чтобы этот язык

Зубом насквозь прокусить...

Впрочем, объявят тогда,

Что исписался уж я,

Эти вот все господа:

Критики, дамы, друзья.