Людмила Елисеева
(Отрывок из романа)

Окраина уже проснулась: шло звонкое соревнование петухов на самый голосистый двор. У колодцев звенели ведра. Скрипели, отдохнувшие за ночь, колеса застоявшихся телег…
– Оля! Пойдем, поможешь мне травы надергать! – раздался со двора хрипловатый бабушкин голос. Девочка любила бабушку. Ей нравилось в ней все: красивые волнистые волосы и улыбчивые лучистые глаза, притягивающие к себе теплой добротой; нежные, хотя и утомленные работой морщинистые руки… Но больше всего любила Оля волнующие рассказы и сказки бабушки, придуманные ею на ходу, проникающие в неведомые глубины души, с особенной силой призывая каждую клеточку с нетерпением ждать следующей истории.
Поспешно шмыгнув со своей деревянной кровати, на которой они
вместе спали, Оля нырнула в утро.

Оно смеялось щедрым переливом пенья жаворонков, щебетом ласточек и стоящим высоко в небе шуликой. Острый глаз хищника высмотрел цыплят,а жесткие растопы-ренные когти нацеленно и стремительно направились прямо к Олиным питомцам.

– Бабушка, шулика! – закричала девочка, взмахнув метелкой, сделанной из курая.
– Гони её! Ах ты, окаянная! – застучала бабушка на птицу по какой-то железной трубке. Звук получался необычным. Встревоженные этим грохотаньем и взмахами Олиной метелки, криками и шумной возней, цыплята ринулись под старое укрытие из оцинкованного корыта.

Но птица сманеврировала с другой стороны и, нагло ухватив запоздавшего цыпленка, взметнулась вверх до того, как земляной комок полетел в нее со стороны бабушки:
–У, проклятый коршун! Унес-таки!
Закрыв цыплят в сарай и занавесив выход старой марлевой ширмой, бабушка и внучка отправились за щирицей.

Послевоенное время гулко отзывалось в каждом дыхании. Роскошно раскинувшийся сорняк щедро простирал свои сочные листья на высоких стеблях, забивая картофельную грядку. Помощница с трудом выдергивала его «толстую силу», как говорила бабушка, а требовалось набрать побольше: «сушеная трава быстро и весело горит в кабИце, – думала малышка, – а грядке становится легче дышать».
С очередным таким корнем девочка выдернула из земли что-то совершенно ржавое, гибкое и длинноватое,как желтобрюхая веретенница, измазанная в грязи.

– Патронташ это фрицевский,– объяснила Ефросинья Васильевна внучке. – Пять лет назад здесь была глупая и злая война... Много людей погибло. Вишь те скрещенные железные столбики за рвом? Их поставили, чтобы немецкие танки не прошли.И ров для того рыли. Всем Новым Бугом.

Объяснение повлекло за собой множество других вопросов. И Оля готовилась задать их как можно больше и побыстрее, пока бабушка не перешла на другой разговор.
– Бабушка, а ба! А зачем надо было фрицам патронташ брать и почему их называли фрицами?
Улыбка скользнула по лицу бабушки, и она ответила:
–Хорошо, что ты этого не знаешь. Затем, чтобы всех нас перестрелять, а себе забрать то, чем мы богаты. Всю землю нашу. Как шулика – цыплят. А фриц – все одно, что Иван по-нашему, имя такое у немцев.

Быстрым взглядом окинула Оля это «все». Ей показалось, что шулику и сорную щирицу, пожалуй, и даром бы забрали – она бы даже сама их отдала! А вот вишни, розу и сирень, картофельную грядку и хату с уймой гнездящихся в соломенной крыше воробьев и ласточек под стрехами она бы отдавать не стала. Бросила бы кремневым камнем или, на худой конец, комком земли по фрицам, чтоб знали!

Пока она размышляла, что фрицы – это бандиты, с солидной охапкой сорняка во двор вошла бабушка:
–Подсохнет – топить будем.
Ну, конечно, Оля забыла, что не отдала бы фрицам и плиту-кабИцу, построенную во дворе из глины и обмазанную кизяком. И с таким хорошим дымоходом – старым перевернутым ведром без дна. Ну прямо, как у Настенкиного снеговика зимой! И тепло возле нее – особенно, если кострОй протопишь или коровьими лепешками. Нет, не отдала бы Оля кабицу. Да и дорогу – что же это? И колодец – как же без них? Да мало ли чего еще – ничего бы не отдала!

Сельский громкоговоритель голосом знакомой Оле певицы Лидии Руслановой распевал «Валенки». Потом лилась «Катюша». И Оля была на стороне орла, которого Катюша любила. Только было не совсем понятно, как он ей мог письма писать, орел?
–Я же тебя тоже касатушкой зову, ласточкой? – улыбалась в ответ бабушка. Здесь все становилось на свои места, все было понятным и справедливым.

Поздними вечерами возвращались с работы дядька Терешка и двоюродные братья Коля и Вова. Иногда,когда дядька был пьян и привозил арбуз, девочка радостно влезала Гнедку на спину и начинала рассказывать ему историю про патронташ, который убивал… Про орла, которого любили и Катюша, и Оля. А Гнедко шевелил ухом, понимая ее настроение. Разве Колька с Вовкой поймут, да еще про любовь?!

Сползая с коня, Оля снова бежала к бабушке, чтобы она рассказала, как же убивает патронташ.
– Не время разговорам. Сейчас работников кормить приспело. Позже поговорим.
Насметав курайной метелкой рассыпанной с биндюга кострЫ, девочка отнесла ее к плите, сознавая, что и она – важный работник, которого следует накормить. За обедом она пристала:
– Бабушка, ты обещала про патронташ…
– Было такое ружье,– перебила ее бабушка,– как у дяди Терешки. Видела? Только оно иначе называлось. Так вот: из него стреляли… А заряжали патронами…
–Нет, не ружье, а пулемет или автомат! – кричали наперебой мальчики, вернувшись с отцом Терентием с работы…

Вечернее радио несло по селу весть, что товарищ Сталин выиграл войну с фашистами. И что если бы не он…
Оля любила выигравшего войну товарища Сталина – а как же: он победил фрицев! Но вот однажды диктор сказал о каком-то Блицкриге или Барбароссе.
–Ах, так это они придумали войну? Быструю, как молния? А товарищ Сталин их одолел?!
Бедное Олино сердце готово было выскочить из груди в знак благодарности и одновременно – в знак ненависти. Ненависти – к Блицкригу и Барбароссе, а любви – к товарищу Сталину. Теперь вишни и хата с такой дырчатой соломенной крышей, дорога и цыплята, бабушка и пьяный дядька Терёшка, даже противная щирица – наше! Даже хлюпавшая по щиколотку пыль – наша! И пусть они к нам не суются, проклятые Барбароссы и Блицкриги!

Вечерней порой, усевшись бабушке на колени, Оля послушно склоняла голову, куда скажет бабушка: под расческой волосы так щекотно перемещались в ласковых бабушкиных руках – шла подготовка ко сну. А братья, сев на прутики из вишняка, носились по двору, обгоняя друг друга и подзадоривая возгласами: «Цоб, цабэ!» – так они управлял воображаемыми волами, перевозящими на арбе солому…
– Эй, круторогие! Куда прете? – подражая голосу отца, гоняли мальчишки вокруг бабушки и Оли.

– Мыться, сорванцы, и спать, – строго приказала бабушка.
Прутья полетели в угол, а ребятишки, вымыв ноги и веснушчатые
носы, отправились на ночлег. Ночью Оле снилось, что она из пулемета строчит по Барбароссе и Блицкригу и никак в этих двоих не может попасть… А попасть так надо! Пусть Колька и Вовка всегда бегают по двору с прутиками и колесами, пусть живут долго. И никаким Блицкригам и Барбароссам нет до них дела!

Навоевавшись ночью, девочка проснулась от того, что ветер расшумелся, и ветка розы, заглядывающая в окно, плотно прижалась к стеклу, издавая скребущийся звук.
Выскочив на улицу, она подбежала к емкости с водой, которую называли противотанковой гильзой, плеснула себе в лицо и, здороваясь с бабушкой, спросила:
– А гильза эта тоже была с ручками, как кастрюля?
– Ты опять с расспросами, а потом вертишься всю ночь, спать не даешь. Вот будем печку топить, тогда и расскажу. А сейчас я насеку зелени для курочек, и ты им подбросишь: пусть поклюют, чтобы крашанки были здоровенькими, с желтым-желтым, ярким и сильным желтком. Тогда и ты будешь здоровой, если не будешь ковыряться в еде. И цыплята будут красивыми и крепкими…

Глядя на бабушку, ловко орудующую ножом, Оля сама захотела так рубануть. Достав старый нож, она размашисто ударила им по свекле. Кусок от большого пальца повис
на кожице, а Оля, истекая кровью, ухватила лист лопуха и, крадучись от справедливого бабушкиного наказания, ушла на знающую все ее секреты завалинку. «Ничего, – думалось ей,– я его покрепче прижму, он и прирастет».
– Оля, ты куда запропастилась? Надо лепешек принести! – окликнула ее бабушка. Но Оля, съежившись так, что плечи спрятались между колен, зажимала свою рану.

Соседская Настенка, подружка девочки, увидела ее, бледную, засыпающую,
в крови и закричала:
– Бабушка Фрося! Скорей!
Очнулась Оля в кровати. Нудно воняло керосином. Его запах достигал самых дальних уголков тела. Бабушка причитала:
– Как же тебя угораздило? Почему мне не сказала? Ты же могла умереть! А так мы тебе рану обработали керосином и привязали обрубок тряпкой к пальцу… Вишь, оказия-то какая!

Ослабевшая Оля молчала. Желтые круги продолжали плясать перед глазами, а бабушка была какой-то чужой.
–Вот и доспрашивалась: сама получила ранение, – схитрила бабушка, пытаясь разговорить девочку.
…Через некоторое время обрубок прирос. Оля помогала бабушке только у плиты да еще боролась с шуликой взмахами метелки. Ей нравилось, что откуда-то появляется в хате мука и растительное масло. Тогда бабушка идет к бабе Серафиме, приносит оттуда немного кислого молока и начинает жарить пушистые блины. Магические ее движения Оля помнит цепко: вот красиво пенится щепотка соды в кислом молоке, вот
растворяется соль крупного помола, брошенная по вкусу, как говорит бабушка. Вот по двору растекается волнующий запах разогретого на сковороде свежего раститель-ного масла… И рот заполняется жадной слюной. Получив для «пробы» кусочек блина, девочка слушает, о чем говорит соседка баба Катя, у которой «чужаки» позавчера украли последнюю курицу.

Стало легче с топкой – трава почти сухая: набирай, сколько можешь. Меняются матрацы, становясь раздутыми от свежей соломы и сена. Скоро копать картошку…
Осеннее утро выдалось сухим и солнечным. Семейство собралось с тряпками и корзинами для сбора, уцелевшими ведрами и лопатами. Урожай радовал изобилием. Cияющая бабушка с особенным удовольствием приговаривала:
–Спасибо, матушка-землица! Угодила-то как, выручила-то! Слава тебе, Господи! А ведь сажали-то одну кожуру.

Носили картофель, кто в чем попало. Дядька Терешка копнул поглубже, и лопата задела что-то твердое. Ковырнув несколько раз, он достал из земли большую кость.
– Снова фриц… – задумчиво произнес дядька.
– Откуда ты знаешь, что фриц? Может, наш это? – спросил Вовка.
– Может и наш. Отнесите в кювет и заройте.
Опять что-то звякнуло. Показалась гильза танкового снаряда. Оля молча наблюдала, как закапывают вырытые кости, вспоминала свое недавнее ранение, и ей так не хотелось быть убитой, что слезы градом сыпались на вырытую картошку.

– Да что с тобой сегодня? – спрашивала бабушка. А Оля молча думала, что и фрицу было больно, как ей с пальцем, что его уже и нет. Ей было жалко и наших, и фрицев, и Сталина, и Барбароссу с Блицкригом:
– Какие они дураки! – вырвалось у нее, когда в очередной раз достали человеческий череп. И она с плачем убежала на свою завалинку, где каждая травинка и козявка понимали ее, разделяя невидимое горе. Ибо каждая ее слезинка воспринималась и поглощалась природой в молчаливом согласии.


_______________________
* ШулИка–степной коршун
** ЩирИца – сорняк
*** КабИца –глинобитная плита во дворе