Юрий Савченко
Рассказы

«ЧИСТЫЙ ЧЕТВЕРГ»
Бабушка Тимошки была религиозным человеком. Звали её Прасковьей Ивановной Кургановой (в девичестве), родилась в Украине. В замужестве она стала Шаповаленко. Эта фамилия смешила Тимоху и он частенько подшучивал над бабушкой. Поставит, бывало, валенки посреди горницы, наверх водрузит шапку и , смеясь, указывает рукой, мол, вот ваша фамилия, бабушка. Она, подыгрывая внуку, тоже хохочет. Родилась бабушка Паша в тот же год, что и Сергей Есенин. Прожила в три раза дольше него – без трёх месяцев сто лет. И не написала ни одного стихотворения. А вот Анну Снегину знала наизусть. Любила она стихи Сергея.
К вере у бабушки Паши было трепетное отношение. Молилась она три раза в день в праздники и будни: утром, в обед и вечером. Едва проснувшись, спешила умыться и – к молитве. Покроет голову белым платочком, концы под подбородком легонько подвяжет, станет в красный угол, в котором на особой подставке возвышается аккуратное резное изваяние,- наследственная семейная святыня (возраст древний). Она величает её Богом неба, Сварогом. Молилась бабушка не крестясь, шепчет , бывало молитву и кланяется, никогда не становясь на колени. В молитвах она упоминала и других Богов: Рода, Велеса, Перуна, Триглава, Свентовита, Ладу, Макошь … Их много.
Почитала ещё бабушка, как святыню, в ряду других праздничных дней - «чистый четверг» и соблюдала ежегодный утренний ритуал омовения, положенный этому дню. (Но это отнюдь не значит, что она купалась лишь раз в году). Не миновала «чаша сия» и Тимофея, пока он был безоговорочно подчинён бабушкиным правилам.
Что это означало, Тимофей не знал. «Так надо» - говорила бабушка. И он подчинялся. А когда подрос, стал пионером, комсомольцем, - начал посмеиваться над бабушкиными Богами и не вспоминал о «чистом четверге». Хотя купаться любил. Бабушка, видя бесполезность своих усилий (школа приобщала к другим ценностям), смирилась с безбожием юного «протестанта», неуклонно продолжая следовать давней своей религиозной традиции. Тимофей закончил семилетку, железнодорожное училище, стал работать слесарем паровозного депо. Он был длинный, как жердь, и такой же тощий, как жердь. После училища, однокашников его, у кого были влиятельные покровители, разместили в депо по «тёплым местам»: в арматурный цех, в прессмаслёночный, на стокеры, в группу кривошипно-кулисных механизмов, а «ничейного» шестнадцатилетнего Тимофея загнали в канаву под тендер на ремонт его тормозной системы, где тормозные колодки были весом до двух пудов каждая… Этот факт к «чистому четвергу» прямого отношения не имеет. Но как-то показать условия и среду, в которых обитал Тимофей, хоть лаконичными штрихами, думаю, надо.
Наш герой постоянно жил вместе с матерью на станции Суходол в бараке, у самого леса, чудом сохранившемся после сплошных разрушений войны. Работал в другом городе. Восемнадцать километров к месту работы и столько же домой он проезжал на пригородном поезде, который у местных жителей назывался «Трудовой» или «Рабочий». Такие названия укоренились потому, что почти все шесть вагонов его заполняли рабочие из крестьянских семей, живущих в окрестных деревнях и сёлах, и ехали в районный центр, кто в паровозное депо, кто на вагоноремонтный завод. Работал Тимофей в три смены.
Однажды, приехав с ночной, только спустился из тамбура на землю, встретила тётя Валя, чего прежде никогда не бывало, кругленькая, маленькая, морщинистая женщина, лет на десять старше матери Тимофея, подруга её и соседка по бараку. То есть, жили в одном здании в разных подъездах: тётя Валя с дочкой семиклассницей Валей с восточной (ближе к станции), а Тимофей с матерью – с западной стороны (к лесу). Почти каждый вечер тётя Валя гостила у матери Тимофея. Они обе были безмужними солдатками (мужья погибли на фронте). Утешали друг друга гаданием: тётя Валя на «бобах» (фасоль), а мать Тимофея на игральных картах. Иной раз что-то выпадет им смешное – они хохочут, иной раз наоборот – обе шмыгают носами и трут кулаками глаза. «Вчера тоже у них тётя Валя была вечером - вспомнил Тимофей – зачем я ей сейчас понадобился?»
- Тимоша, - сказала она, глядя ему в глаза, - сегодня «чистый четверг», у нас на печке стоит выварка горячей воды, в вёдрах - холодная, а рядом – большое корыто и ковшик. Вот тебе ключ от квартиры, иди, закройся и выкупайся. Сказав это, пошла вдоль вагонов. Тимофей не успел ничего спросить. И вопросы не вдруг возникли. Но слова: «чистый четверг», дремавшие в памяти с детских времён, посеянные бабушкой Пашей, вдруг взошли и обрели магическую силу. Вспомнились бабушкины молитвы перед резным изваянием образа Сварога… Таинственный шепот бабушки в белом платочке, истово кланяющейся древней святыне. До барака было - подать рукой. Вот уже ключ в замочной скважине. Дверь распахнута и первое, что видит Тимка – на кровати под белой простынёй, обожаемая им семиклассница Валя. Тимофей\ мельком увидел выварку с горячей водой на печке, корыто на полу близко у кровати… Но не это заинтересовало парня. Его примагнитила скульптурная фигура девушки, под облегающей тонкой тканью. С замиранием сердца приблизился он к постели, взял угол чуть свисающей простыни у ног и тихонечко стал приподнимать её, глотая набегавшую слюну. Приоткрыв сокровище, он зачарованно замер перед ним, как перед шедевром искусства. Фигурка красавицы покоилась вытянувшись в постели полубоком, чуть отклонённая на спину, лицом к Тимофею, но прикрытым простынёй.
В волнении, наслаждаясь видом спящего божества красоты, Тимофей подумал: «Как же тётя Валя не сообразила, чем может закончиться для её дочки этот «чистый четверг?.. А может, она рассчитывает на мою порядочность и слишком доверяет как сыну подруги?»… Раздумывая, Тимофей стоял с приподнятой простынёй перед юной прелестницей, как язычник перед святилищем. (Время исчислялось секундами).
Валя, пребывая во сне, повернулась на спину и слегка раскинулась, Юное тело её дышало жаждой любви, грудь заметно волновалась, шевеля простынь, но лицо оставалось накрытым. Мысль Тимофея работала в форсажном режиме. Первоначальный приступ соблазна сменился ощущением тревоги. На память пришёл один эпизод месячной давности…
Был солнечный день, как говорят немцы, а по-нашему - воскресенье... Сиял ярким светом и радостью солнечный апрельский день. Птицы устроили шумную, многоголосую спевку. Лес обрёл два дивных цвета: кусты и деревья – ярко зеленели, а земля под ними, как небо, дышала синевой, утопая в половодье подснежников. Тимофей после чая, сидел у окна и перелистывал книгу. По потолку пробежала быстрая тень. Он выглянул в окошко, и увидел удаляющуюся в сторону леса Валю с книжкой в руке. У неё приближались выпускные экзамены (школа была семилетка). Тимофей отложил книжку и поспешил следом, изловчившись быть незамеченным. Валя держала его на невидимом поводке, сама о том не подозревая.
За брошенной баней была глухая тропинка, спускавшаяся в лесистую низину. По ней и направилась Валя в лес. Хотя значительно ближе, не доходя до бани, начинался хорошо утоптанный свежий спуск в ту же сторону. Русые волосы девушки, заплетённые в две косы, свободно свисая на спину, поблескивали на солнце. Лёгкое весеннее пальто её почти. сливалось с синим фоном, украшенной подснежниками земли. Только быстрые ножки, затянутые в светлые гольфы да дразнящий лёгкий стук таких же светлых каблучков, слегка нарушали цветовую гармонию. Тимофей, крадучись, следовал осторонь. Когда Валя спустилась на небольшую поляну, сплошь устланную синими цветами, и живописно обрамлённую полыхающими зеленым пламенем свежей листвы кустами, там встретил её мужчина в зелёном плаще, будто в маскхалате. По блеснувшим в повороте его головы очкам Тимофей узнал в нём директора школы Нескромного. «Сердце юноши забилось трепетно...» То, что увидел он, не поверил своим глазам. А директор, не подозревая о соглядатае, продолжал своё…он, сбросил на подснежники свой плащ и, откинув взятую из рук Вали книжку, стал расстёгивать её пальто…
Тимофей принудил себя быстрее удалиться, чтобы не видеть происходящего…
Теперь эта картина снова возникла перед его глазами отчётливо и болезненно… и прояснила ситуацию: Тимофей видит, как директор школы Нескромный целует Валю и расстёгивает её пальто…
«Так вот почему тётя Валя так беспечно доверила ему в «чистый четверг» свою обнаженную дочь!» Они, дочь и мать, в сговоре… решили наградить его, молодого и доверчивого Тимофея, чужим ребёнком. Поняв это, Тимофей аккуратно опустил простынь, накрыв ноги порочной красавицы. Подошёл к изголовью, приподняв угол простыни, накрывавшей лицо, поцеловал Валю в губы. Она открыла обворожительные длинные глаза, в которых трепетал призыв, лёгкая улыбка тронула её чуть припухшие яркие губы. Тимофей отвернулся и моча вышел. Он любил её.


ЭПИЛОГ
Дома Тимофей о «чистом четверге» у тёти Вали не обмолвился, чтобы не поссорить двух ворожеек, и не разрушить приятельское содружество, которое как-то скрашивало их одинокую жизнь. Мать ничего не знала. Тётя Валя долго в гостях со своими «бобами» не появлялась. Юной проказнице «народные умельцы» тайком прервали развитие плода. Валя осталась жива, но никогда не смогла стать матерью.
Уже служа в армии, Тимофей в одном из писем из дома, можно сказать, с особой радостью прочитал следующую новость. Мать своим круглым почерком сообщала: «Недавно выездной показательный суд по совокупности статей, в одной из которых были слова: «за растление малолетних», бывшему директору школы Нескромному припаял пятнадцать лет заключения с отбыванием в колонии усиленного режима». Как говорят: сколько клубочку не крутиться – конец ниточке будет. Долго он безнаказанно пасся в девичьем цветнике, как козёл в капусте. А выдал его невероятный случай.
На выпускных экзаменах в седьмом классе одна смазливая девочка, вытянув билет, прочитала вопросы и прямо перед экзаменационной комиссией упала в обморок. Вызвали врача. Он осмотрел её и обнаружил выкидыш. Разразился дикий скандал. Мгновенно эта чудовищная весть разнеслась по станции и прилегающему посёлку. Прибыли следователи прокуратуры. Осмелели ранее помалкивавшие родители пострадавших от преступных действий директора , девочек. Прежде родители опасались заявлять на Нескромного, который был секретарём партийной организации не только школы, но и станции. С него бы такая жалоба скатилась, как с гуся вода, а детям – позор. Но теперь крыть развратнику было нечем. Очевидный факт – упрямая вещь. Подлым деяниям его пришёл конец.
После суда, в приватном общении, судья сказала, что детей развращают чаще всего приставленные к ним люди, сами воспитатели: учителя, пионервожатые, спортивные тренеры ДЮСШ, работники культуры в детских секциях – именно те категории граждан, которые по долгу службы должны заботиться о сохранении нравственного здоровья у молодого поколении. Безусловно, не все, а самые безответственные из них.
Тимофей, возвратившись из армии, принялся серьёзно изучать историю зарождения христианства на Руси. Не прошёл мимо его внимания и «чистый четверг». Он понял, что бабушка Паша ошибалась, считая его событием, относящимся к почитанию Сварога. Рассказал бабушке, что в православии этот день называется – «Великий четверг» и относится к Страстной седмице, он - последний четверг перед Пасхой. Великим этот четверг называют потому, что он является днём установления Евхаристии – самого главного церковного Таинства. А начало своё берёт в Тайной Вечере Иисуса Христа со своими учениками. Тайная Вечеря происходила накануне его распятия. Он сказал ученикам: «Дети Мои, уже недолго Я останусь с вами. Заповедь новую даю вам: любите друг друга, как Я люблю вас». (Тимофей повторил слова священника).
Бабушка смотрела на внука светло-голубыми глазами с прищуром недоверия, иронично покачивая головой. Промолчала. Но от древней традиции не отступилась. Она увлекла своей верой правнучку, дочь Тимофея – Ярославу. И настолько серьёзно, что никакие попытки повлиять на собственное чадо, отца к успеху не привели. Умирая, бабушка завещала скульптуру Сварога своей любимой правнучке. «Надо свято хранить свои исконные корни - сказала она, - славянские Боги – это наши прародители».

ПРЕРВАННАЯ МОЛИТВА

Иван Довбня, предок нашего героя, был безбожник и человек рисковый : промышлял разбоем. Грабил купцов, выходя с кистенём на дорогу. Однажды ему не повезло. У седока оказался пистолет. Убитого грабителя похоронили и забыли о нём. Но пришла новая власть. Вспомнила. Взгромоздила памятник, как герою революции. На обелиске написали: «Здесь покоится тело борца за счастье народное».
… Вся наша история столь справедлива в фиксации фактов и оценок событий… Но не о том речь. Сын этого «революционера и борца» – тоже Иван Довбня, и тоже – безбожник, в сражениях Великой Отечественной погиб за Родину. Внук, Иван Довбня, воевал по примеру отца. Под Харьковом в числе большой группы солдат попал в плен. Очень переживал случившееся. Выросший безбожником, он вдруг пробудил в себе религиозные чувства. Принялся сам творить молитву, обращённую к Богу, которого раньше не знал. Изловчился сбежать с этапа, полагая, что это удалось благодаря промыслу Божьему. Стал ещё прилежнее молиться и просить Всевышнего, чтобы он спас его от гибели, и поклялся до конца дней своих посвятить себя служению Богу, если он сохранит ему жизнь: «Дорогой Господь! Я благодарю Тебя за то, что Ты спас меня из неволи постыдного плена… » - так начиналась эта молитва.
Кончилась война. Иван Довбня живой и невредимый, правда, без орденов и медалей, возвратился в свой родной хутор Воропаи. Он любил это красивейшее место на Сумщине. Ему нравилось расположение хат на возвышенностях, которые плавно спускались огородами и садами с двух сторон к берегам узкого длинного пруда. Местные жители почему-то называли его Долгим озером. По южной стороне его, вдоль живописного ряда плакучих ив, среди обильных трав бежала романтическая тропинка. Протоптали её ноги птичниц и овчаров, торопящиеся утрами на фермы, прикорнувшие за околицей, на отшибе.
Клятву свою, данную Богу в тяжёлые минуты жизни, Иван не забыл.
С сокрушённым сердцем обошёл большую трёхпрестольную церковь во имя Успения Пресвятой Богородицы со стороны апсиды и северного придела «Петра и Павла», наглухо оплетённую извивистыми лозами дикого винограда. Она вызывала скорбные чувства в своём запустении. На центральной двери тяжело свешивались два огромных замка, покрытых ржавчиной. Поэтому Иван приладился ходить на молитву по красивой тропинке к озеру. Держит, бывало, в руках верёвку, привязанную к рогам чёрной, как ночь, козы Гальки и ведёт её припасывать под ивы (мать лечила желудок козьим молоком). Припнёт животину среди травяного изобилия, Галька пасётся, а он, прислонившись к стволу дерева за ракитовым кустом, тихо читает вслух сотворённую во время бегства из плена молитву. Хотя давно уже наступил мир, и страна залечивает раны. К прежней молитве, правда, Иван прибавлял и новые слова…
Работал Довбня на ферме. Женился. Пошли дети. Уже было пятеро. И вот узнал он, что в селе появился проповедник. Разыскал старика-пришельца, который назвал себя пресвитером. Очень понравился он Ивану своим безбородым, но добрым лицом и глубокой набожностью. Много знал Сидор Митрофанович из Писания. Говорил, что его вера – чисто Иисусова, а Иисус - Сын Бога живого. Он же – Сидор Митрофанович – пресвитер церкви Евангельских Христиан Баптистов.
Вскоре вместе с пресвитером собрал Иван дюжину старушек и двух дряхлых стариков, и стали по воскресным дням читать Евангелие. А в перерывах между чтением - петь псалмы под гитару, на которой побренькивал сам Иван Довбня. Собрания проходили в хате Ивана, осторожно, с оглядкой, как бы крадучись. На них всегда присутствовала вся семья хозяина, который вскоре, по своему прилежанию, глубокой вере, а ещё по слабости здоровья Сидора Митрофановича, приходившего к ним из другого села, занял его место пресвитера - руководителя церкви. Властями такие сборища не одобрялись. А у Ивана была жажда каждый день молиться. К этому времени он уже Иисусову молитву – «Отче наш» - назубок выучил. Но не забывал и свою, которую сотворил во время бегства из плена. И даже чаще её повторял в памяти, а когда молился на берегу Долгого озера, (это происходило каждый вечер), проговаривал её вслух, глядя очарованными глазами на звёздное небо. Казалось, что в такие минуты он видит самого Бога и ведёт с ним беседу. Он говорил ему сокровенные, идущие из самой глубины души, слова благодарности:
- Дорогой Господь! Я благодарю Тебя за то, что Ты спас меня из неволи постыдного плена. Я благодарю Тебя за то, что Ты сохранил мне жизнь в этом адском кипении смертоносного огня войны. Я благодарю Тебя за то, что Ты дал мне любимую жену, совместно с которой мы народили и взлелеяли наших прекрасных деток. Я благодарю Тебя за то, что ты оберегаешь меня и всю мою семью от пагубных недугов. К прежней молитве добавил ещё несколько слов благодарности: «Спасибо тебе, Господь, что ты помог мне обрести Церковь Христову и стать пресвитером её. Я благодарю Тебя за то, что Ты даруешь мне счастье совместно с братьями и сёстрами по вере молиться тебе, а в пении псалмов прославлять любовь, могущество, мудрость Твою. За Твою доброту я с благоговением и благодарностью буду молиться до скончания своего века».
Самым удобным местом для молитвы и выпаса козы, из-за обилия травы, Иван избрал небольшую излучину, слегка вторгающуюся в водную гладь одним краем и образующую сужение озера. Напротив этой излучины жила старая Кузнечиха: так её прозывали из-за мужа кузнеца. Вот где был редкий феномен - сочетание несочетаемого! Дед Игнат, муж Кузнечихи, был совершенно белый волосами, лицом и тщательно отстиранной рабочей одеждой. Казалось, Кузнечиха содержит его в стерильном виде. Но сама всегда ходила в одеждах грязных с лицом тёмным, перепачканным сажей. На её голове шалашиком держался клетчатый платок, концы которого завязывались на макушке, по цвету под стать чёрной шляпе лондонского трубочиста. Платье, которое предназначалось украшать её, имело все признаки цыганского покроя – многоступенчатое (махровое) и тоже жаждущее воды и мыла. Казалось, что у кузнечного горна изо дня в день выстукивает огненные поковки молотком не дед Игнат, а чумазая Соломея Кузнечиха, его жена. После смерти Игната Захаровича, Соломея тоже слегла. Хозяйство стало приходить в упадок. Соседи понемногу поддерживали её. Дали знать дочери, жившей в Сумах. Но она с приездом замешкалась.
Иван Довбня -тоже оказывал помощь старой Кузнечихе. И жил, как говорится, по своему распорядку. Главным для него было : воскресное собрание верующих с пением псалмов под гитару и чтение Евангелия. А в течение недели – вечерние молитвы на берегу…
Однажды, как всегда в закатный час, когда отблески заходящего солнца ещё пламенели на крышах хат и ветвях деревьев, Иван, прислонившись к стволу ивы за ракитовым кустом, тихим голосом читал молитву собственного сочинения, сотворённую во время побега из немецкого плена. Дошел до середины короткого текста и споткнулся … Начинает снова – дело не идёт. Он уже не вслух, - мысленно взывает к Всевышнему, чтобы Бог дал силы прочесть молитву – не тут –то было! А глаза - готовы из орбит выйти… Выскочить! Улететь к Божественному видению. Казалось, сама Богиня Неба вдруг снизошла с космических высот и предстала перед ним во всём блеске невиданной красоты, со всеми своими несравненными прелестями. А на лице её, на плечах, на скульптурно выпуклой груди, на всем лучезарном теле мерцали радужные отблески заката. Она царила среди вечерней заревой природы, прекрасная своей изящной наготой, на миг остановившаяся на другом берегу, у самой воды, словно погружённая в мечтания.
Слова молитвы Ивана померкли. В глубоком оцепенении он смотрел на дивный образ, не в силах оторвать от него очарованного взгляда. Усилием воли снова сделал попытку вспомнить слова молитвы – тщетно! Ни единого слова не приходит на ум. Язык будто прилип к гортани – не шевельнётся. Вдруг заблеяла черная коза Галька. Этот земной звук, неожиданно нарушив вечернюю тишину округи, словно пробудил Богиню. Красавица грациозным движением нежной руки опустила большое полотенце на лежащий на траве светлый халат, и без робости ступила в воду. Легкая волна от её чудных ног с тихим шелестом покатилась, подкрашенная в цвет зари, к берегу, на котором прятался за ракитовым кустом Иван. Он в немоте своей только поводил жадными глазами, следя за купанием Богини. Она, не ведая о его присутствии, чувствовала себя по-царски раскованно, свободно. Плыла, как белая лебёдушка. Затем вышла на берег, понежив себя полотенцем, накинула на плечи халат и по тропинке направилась к дому.
Ивану супруга за ужином сообщила, что старая Кузнечиха очень плоха. К ней дочка приехала из Сум. Красивая! И молодая ещё. Лет тридцати. Артистка областной филармонии. А будет жить здесь. У неё с голосом что-то случилось. Для сцены не подходит… Будет в нашей школе учителем музыки. Девочек пению станет обучать. Иван круглой деревянной ложкой, когда-то украшенной хохломской росписью, с аппетитом уплетал борщ. Лишь в начале сообщения мельком взглянув на жену. Он раздумывал: сказать или не сказать, что уже видел эту красавицу. И промолчал. Но каждый вечер всю неделю продолжал ходить на берег. И прячась за ракитовым кустом, любовался купающейся Богиней, как она представлялась ему, теперь даже не дерзая помыслить о чтении своей молитвы.
В субботу на утреннем наряде управляющий отделением колхоза, молодой мужчина с проницательным взглядом и лицом студента, стройный в солдатской форме - гимнастёрка затянута ремнём, обернувшись к Довбне, сказал:
- Молоковоз заболел. Ты, Иван Корнеич, запряги гнедых, погрузи фляги с молоком на ферме и отвези на приёмный пункт… На центрифуге определи жирность, не полагаясь на Качая - Качай - деляга ушлый… занизит показания. Просепарируй. Обрат привези для свинофермы. Понял?
Иван Довбня задание выполнил. Под вечер вернулся домой. За столом жена сообщает: похоронили сегодня Кузнечиху. Жара! Не стали держать ещё день…. Дочка крепилась молодцом, без истерики. Но всё время глаза на мокром месте... В траурных одеждах… чёрный платочек на шее, блузка чёрная с длинным рукавом и юбка ей под цвет… Соседская девочка при ней…
- Может, чем – то помочь нужно? – спросил Иван, облизнув ложку.
- Может, и нужно, но чем?.. – сдвинула плечами Маланья.
На слеюующий день, в воскресенье, в доме Ивана собрались верующие. При встрече все обменялись братскими поцелуями, по примеру первых христиан. Сели кружком, кто на табуретки, кто на кровати… Под аккомпанемент гитары, которую привычно держал в руках Иван Довбня, (мысли его витали где-то за ракитовым кустом), пропели приветственный псалом Господу. Затем в руках Ивана оказалось Евангелие. Он, вздохнув, открыл Ветхий Завет…Вторую книгу Моисееву – ИСХОД…
В эту минуту в распахнутую настежь дверь, за которой несколько мгновений назад прокукарекал краснопёрый с щегольским гребнем на вёрткой голове, хозяйский петух, вошла…Богиня (!)…
- Простите меня, пожалуйста, сказала она, поздоровавшись, вежливо переводя взгляд с лица на лицо, не пропустив никого из присутствующих. В эти мгновенья она увидела десяток старушек, подростков, двух ветхих стариков и остановила взгляд на Иване Довбне:
- Простите моё вторжение, - повторила она, глядя в глаза Ивана - проходя мимо, я услышала звуки музыки. Встречная женщина пояснила, что здесь собрались верующие. Я подумала: именно вы мне и нужны. Кто ещё кроме верующих может с готовностью откликнуться на обращение человека, попавшего в нужду?! Собрание, внутренне взволнованное неожиданным визитом одетой в траур красавицы, замерло, не сводя глаз с её бледного лица, отмеченного тенью печали.
- Чем можем мы помочь вам, скользнув беглым взглядом по лицам собратьев, участливо спросил Иван Довбня, чуть хриплым голосом?
- У меня провалился погреб. Время близится к уборке урожая… скоро пойдут дожди… А мне некуда будет класть убранное с огорода… Кто согласится выкопать погреб? Не бесплатно… - голос гостьи неожиданно дрогнул. Она поднесла к глазам платочек, от которого повеяло ароматом духов. Увидев слёзы, всхлипнули старушки… Иван, взглянул на жену. Она просительно, умоляюще смотрела в его глаза… Иван понял её взгляд, взывающий к сочувствию и помощи. И коротко произнёс:
- Я выкопаю.
... Собрание закончилось прощальным псалмом. Верующие запечатлели друг другу поцелуй братской любви и неуклонной веры. И особенно поблагодарив пресвитера за отзывчивость, разошлись по своим домам. Иван Довбня, как никогда долго и трепетно целовал жену, заключив в объятия. Она забеспокоилась:
- Что с тобой, Ванюша, ты будто навсегда прощаешься?
Иван промолчал и, с одобрения Маланьи отправился копать погреб. Он любил свою жену. Но теперь, шагая по заросшей спорышом улице, думал не о ней. Перед внутренним взором стояла Богиня красоты, которую он, даже забыв слова давней своей молитвы, опьянённый дивными её прелестями, вожделенно наблюдал из-за ракитового куста.
Войдя во двор, услышал тихие, чарующие звуки. Они, казалось, проникали сквозь дышащую ветхость стен. Иван остановился у окна с замиранием сердца. стараясь не нарушить волшебной мелодии грустящего фортепьяно. Ему чудился тот памятный первый вечер, когда он увидел на берегу Долгого озера фантастически прекрасный образ молодой женщины, представившийся ему Богиней. Но вот звуки, нежно замирая, угасли. Иван встрепенулся. На пороге появилась она… со скромной причёской тёмно- каштановых волос, собранных на затылке, в светлом, уже знакомом по вечерним наблюдениям халате.
-Что же Вы здесь остановились, Иван Корнеич, - приблизившись, спросила она певучим голосом, и подала ему руку. Ощутив в своей большой ладони хрупкую белую с тоненькими длинными пальчиками ручку прелестной женщины, Иван на мгновенье растерялся: поцеловать или воздержаться? (не хотелось выглядеть неучтивым и смешным – тоже…). Но голова непроизвольно преклонилась и жадные губы, изо всех сил сдерживаясь, чутко прикоснулись к тёплой, благоухающей тонким ароматом духов, прозрачной коже. И не хотели оторваться…
- Вы - галантный мужчина… джентльмен… - произнесла хозяйка одобрительно, с паузами, подчёркивающими её взволнованность и восхищение.- Прошу вас в дом, - пригласила, коснувшись свободной рукой его наклонённой в поцелуе головы. - Угощу чаем или музыкой. Ваш выбор.
- Рад буду послушать музыку,- сказал Иван Довбня, но, может, не теряя времени сразу начать работу?
- Хорошо. Я сыграю немного. Для вдохновения, - улыбнулась Анастасия сев за инструмент. И юркие пальцы её порхнули по клавищам. Комната наполнилась переливчатыми звуками. Иван сидел на табурете, близко к фортепьяно с любопытством следя за причудливой пляской пальцев по чёрно-белым клавишам и , сосредоточенно слушая грустную мелодию. Вдруг заметил: с простенка, что между окон, на него и Анастасию смотрят бывшие хозяева этого дома - Соломея , лицом – будто вторая Анатсасия, и её господарь, Игнат Захарович. Оба молодые и до неузнаваемости красивые – в аккуратной рамочке под стеклом… Но под очарованием завораживающей музыки, он незаметно для себя перенёсся в далёкое прошлое, в мучительное прошлое своё - в немецкий плен. Остро ощутил пережитые страдания. И слёзы заволокли глаза и, выплеснувшись, покатились по щекам. Когда замер последний звук финального аккорда, Иван сидел весь в слезах.
- Что вы, голубчик?.. – растерянно склонилась над ним Анастасия…Вы такой чувствительный, - поглаживала она его сочувственно мягкой ладонью по опущенной на грудь голове. Эта тихая женская ласка разжалобила его ещё сильнее. Он всхлипнул, издав сдержанный звук, привалившись головой к груди Анастасии. Женщина, поддавшись печальной минуте, тоже не сдержала слёз. Каждый из них оплакивал своё прошлое. Он – страдания военной поры, унижения плена, хождение по мукам во время бегства; она – нелепую гибель мужа, раннее вдовство и долгое одиночество.
- Такая волшебная, такая завораживающая, такая трогательная музыка! – сказал Иван, немного успокоившись и вытирая ладонью от слёз глаза Анастасии и ласково целуя их.
Она задумчиво смотрела, будто сквозь его лицо, не видя его, мыслями находясь в своём прошлом…
- А что вы играли? - спросил Иван,- гладя её тёмно- каштановые волосы.
- Это «Реквием» Моцарта. У него много прекрасных произведений, - ответила Анастасия, всё ещё, находясь в состоянии задумчивости, и взглянула в окно.
- Уже стемнело. У меня моцион. Иду к берегу. А вас дома ждут, - сказала хозяйка как-то деловито, быстрым взглядом коснувшись Ивана. И добавила:
-Может быть, всё-таки чаю на дорожку?...
- Нет-нет, спасибо. Чай будем пить после моциона. У меня такой же режим. Иду с вами.
- И как это будет выглядеть, если взглянуть со стороны? – серьёзно спросила Анастасия, стоя с полотенцем в руке, уже готовая к выходу.
- Главное, чтобы изнутри было хорошо, - ответил Иван и взял Анастасию за руку. – Без воли Бога в мире ничто не происходит. Он вселил в моё сердце неодолимое чувство любви к вам.
- На это я затрудняюсь что-либо сказать. У нас с вами разные Боги. Мой Бог – музыка!
- Я признаю вашего Бога, его власть и силу надо мной. Больше преград между нами нет. Идёмте к озеру.
- Всё это так вдруг… так неожиданно… Я к этому не готова, - сказала Анастасия, перешагивая порог. На дворе их осенило ясное звёздное небо и большая круглая Луна.
К берегу спускались по узенькой тропинке, молча. Анастасия вспоминала свой приход в молитвенное собрание… Взволнованные лица людей…их слёзы сочувствия… От мысли: что теперь о ней подумают – она вздрогнула…
Иван, шедший за Анастасией следом, не мог избавиться от видения: перед глазами неотступно витало лицо его жены… с молчаливым и скорбным взглядом, наполненных слезами глаз. На берегу озера они остановились, освещённые яркой Луной. Анастасия, взглянув на Ивана, сняла халат и привычным движением руки вместе с полотенцем опустила на траву.(На этот раз она была в нижнем белье). Минуту спустя, Анастасия уже плыла белой лебёдушкой посередине узкой протоки, наблюдая, как робко Иван крадётся в воду. Никто из них не знал, что из-за ракитового куста сверкают на них слезой два безутешных, горючих глаза, словно осиротевшей Маланьи, жены Ивана Довбни, бессмысленно теребящей верёвку, беззаботно щиплющей траву чёрной козы, Гальки.