Николай РЕМНЕВ

ТРИ УРОКА ИСТОРИИ
Голодомор в Украине

Захожу в хату и невольно останавливаюсь. В помещении сплошной туман. Только слышно голоса увлеченно разговаривающих между собою людей.
Наконец-то все понимаю. Это опять собрались соседи, чтобы покурить и поговорить. Гоняют по кругу кисеты с самосадом: у кого лучше табак. А у нас ни одной форточки, чтобы проветрить помещение, нужно открыть дверь.
Им – не до того. Уже скончался вождь народов товарищ Сталин, расстрелян Берия, страною правит простоватый мужик Никита. Столько анекдотов о нем ходит, а он терпит. Значит можно говорить что угодно.
Власть поменялась. Можно не бояться, что за слово придется рассчитываться годами тюремного заключения. Вот и балдеют мужики, выхваляются друг перед другом, кто больше знает и понимает.
Мать ругает мужчин: нечем дышать. Наконец не выдерживает. Открывает дверь, хотя на улице двадцатиградусный мороз.
Мой приход привносит свежую струю в затянувшуюся беседу.
— Что в школе новенького? — спрашивает дед Петро, сворачивая очередную самокрутку.
— Ничего, — отвечаю.
— Ты не стесняйся, не убегай от нас, — добавил дядька Иван — чернявый мужчина лет пятидесяти. — Расскажи, что вы там изучаете.
Знаю, от мужиков просто так не отделаешься. Они народ дотошный. Переодеваюсь и вспоминаю, что же мы изучали сегодня в школе. Да, последним был урок истории.
Рассказываю им о коллективизации, индустриализации, о Великой Победе в войне, строительстве социализма и коммунизма. Мой рассказ вначале вызывает негодование старших. Затем на их лицах появляются улыбки, они начинают задавать каверзные вопросы.
Ответов на большинство из них я не встречал ни в учебнике, ни в рассказах учителя истории. Даже больше, на уроках никогда мы не упоминали те факты, о которых вели речь мои соседи. Мне казалось, что их выдумали малограмотные мужики и возвели в проблему, которая заслуживает внимания всего народа.
Не понимал тогда, рожденный после Великой Отечественной войны, что им пришлось пройти весь круг сталинского ада: и раскулачивание, и голод, и многочисленные судебные процессы за непродуманное слово, и доносы соседей, и, наконец, через пятилетнюю, кровавую и изнурительную войну.
— Что вы пристали к ребенку, — попытался защитить меня отец. — Каждый правитель переписывает историю под себя, какой он хочет ее видеть.
Но мужчины не унимались, особенно усердствовал дядька Иван, время от времени поправляя пятерней свои пышные, темные волосы.
— Ты скажи, пишут ли в ваших учебниках о голоде тридцать третьего года, — не отставал от меня он.
— И упоминания о нем нет, — ответил я. — Не было никакого голода. Все это вы выдумали.
Ответ повергает мужиков в состояние подавленности. Они надолго замолкают, тянут самокрутки и вспоминают о чем-то своем.
— Не верь тем урокам истории, которые проводятся в школе, если на них не говорится о голоде в Украине, — говорит наконец дед Петро. — Верь нашим урокам, мы все пережили, видели историю своими глазами.
Пытаюсь убедить соседей, что голод — это несущественно на фоне наших великих побед. Он не заслуживает особого внимания.
— Не пойму. Как же не заслуживает, если целые деревни вымирали, — продолжает дед Петро.
Оскорбленные моими ответами и разгоряченные спором, мужики приводили десятки примеров и неоспоримых доказательств своей правоты. Постепенно загнали меня в угол. Я особенно не сопротивлялся. Нелегко спорить школьнику с людьми, за плечами которых по полсотни и больше лет. Но я действительно ничего не знал о голоде 1933 года. Слышал о нем от своих родственников и никогда не придавал этому значения.
И вдруг выясняется, что голод унес жизни миллионов людей, что история по учебнику и понятиям простых людей – совершенно разные вещи.
— Значит, вам действительно не рассказывали о голоде? — удивился дядька Иван. — И даже не вспоминали?!
— Не знаю, — ответил я. — Может мельком и вспоминали, но я ничего не помню.
И здесь Ивану пришла светлая мысль. Он решил все вопросы переадресовать учителю истории. Пусть даст исчерпывающий ответ.
Нашел чистый листик бумаги и карандаш. Иван написал своим корявым почерком краткое послание учителю. В записке он спрашивал: был ли голод в 1933 году, чем он вызван и кто виноват в смерти погибших при этом людей.
Мне не стоило особого труда передать записку учителю. Тот ознакомился с ней, сказал, что автору ответят, а мне посоветовал не брать дурного в голову.
Учитель истории Юрий Павлович, которого почему-то называли Падловичем, работал в нашей школе недавно — несколько лет.
Он имел большие проблемы со зрением и ногами. Ходил в очках, с палочкой. На уроках обычно садился за стол и, близоруко щурясь, проводил перекличку. Почти не отрывал глаз от журнала. Долго искал фамилию ученика, просил его подняться и так же долго его разглядывал.
В это время в классе творилось что-то невообразимое. Ученики ходили на головах почти в буквальном смысле этого слова: рассказывали друг другу разные истории, обменивались записочками, играли в настольные игры.
Напрасно время от времени учитель пытался нас успокоить: у него это не получалось. Больше всего он не любил Гуторку, которого несколько раз исключали из школы, но потом возвращали опять. Он не хотел учиться, и открыто об этом говорил.
Надо было слышать, как Юрий Павлович восклицал в сердцах: опять Гуторка!
После переклички историк обменивался с нами своими мнениями по различным вопросам, дотошно интересовался, где что произошло. Мы с удовольствием ему все рассказывали. Нужную информацию он тщательно записывал в свой блокнот.
Вот у этого Юрия Павловича Иван и решил узнать о голоде 1933 года.
Ответ мы получили через несколько дней самым неожиданным образом. Нас пригласили в райком партии, в кабинет, где сидел представитель КГБ.
Я впервые попал в такую ситуацию. Не жил ни при Сталине, ни при Берии, чувствовал себя полноправным гражданином Страны Советов, которому нечего бояться. Дядька Иван порядком струхнул. Ведь он прошел совсем другую школу.
Мы зашли в кабинет. За столом сидел молодой, подтянутый человек спортивного телосложения. Он взял наши анкетные данные, затем перешел к существу дела. Показал записку, спросил, кто ее писал, кто передавал. Мы ничего не отрицали, рассказали все как есть.
Иван даже сказал, что молодое поколение должно все знать о прошлом его страны, в том числе о голоде. Но на уроках истории об этом почему-то ничего не говорится.
— Нельзя принимать частное за общее, — начал учить нас кэгэбист. — Умер один десяток, другой, но это же не факты нашей истории. Главное, в противовес капиталистическому обществу мы выстояли и победили, доказали свою жизнеспособность.
— Оно вроде бы правильно, а вроде и нет, — отвечал на это дядька Иван. — Мне лично история с голодом запомнилась больше всего, да и многим другим, с кем общался.
— Чему вы учите молодежь, — уже совсем другим голосом сказал сотрудник КГБ. — С вами что, нужно проводить дополнительную воспитательную работу? За этим дело не станет.
С минуту стояла гнетущая тишина. Смуглое лицо дяди Ивана покрылось темно-красными пятнами. Он, человек в возрасте, сидел перед молодым сотрудником органов точно школьник, и не смел ему ничего возразить. Потому что даже при Никите Сергеевиче лишние разговоры в органах грозили обернуться большими неприятностями.
— Все понял, — ответил Иван.
— Тогда идите и думайте, что кому говорить.
— Ясненько, — только и нашелся, что сказать сосед.
Вышли на улицу. Иван осмотрелся вокруг и облегченно вздохнул.
— Слава Богу, что Йоськи и Лаврентия уже нет. Иначе получили бы мы по полной катушке.
Потом разразился длинной тирадой в адрес учителя-иуды. Досталось порядком и мне за то, что не раскусил, как следует своего историка.
Сказал:
— Понимаешь, голод все-таки был. Настоящий голод, не мифический.
Он не мог никак успокоиться, предложил мне найти физика нашей школы, с которым воевал, навести справки о Юрии Павловиче.
Я знал Семена Васильевича — добрейшего человека и прекраснейшего физика, благодаря которому этот предмет стал одним из любимейших в школе.
Вызвал преподавателя. Пошли в скверик, сели на лавочке. Дядя Иван рассказал все, что с нами произошло.
Семен Васильевич рассмеялся.
— Как хорошо, что я преподаю точную науку, не историю. Не приходится кривить душой.
Потом рассказал о Юрии Павловиче, о котором у него тоже имелись неполные сведения. Тот служил в КГБ, но по состоянию здоровья его освободили. Сейчас занимается сбором информации для органов. Закладывает всех. За это его и держат в школе. Ведь как преподаватель он слабенький, опыта и соответствующей подготовки не имеет. Да к тому же и здоровье его подводит.
— Так что ты, Иван, как всегда, залетел, — улыбнулся Семен Васильевич. — Но ничего, не бойся, самые страшные времена уже позади. Теперь за лишние вопросы ничего не сделают.
— Как сказать. С нами разговаривал молодой человек. У него хватит дури любую подлость сделать.
— Тогда держи язык за зубами.
— А как же учить историю им, подрастающему поколению? Дома — одно, в школе — другое, в органах — третье.
— Так и учить, — ответил Семен Васильевич. — Брать всю информацию, обобщать и делать собственные выводы.
— Не каждый сумеет разобраться.
— Иного нам не дано.
Семен Васильевич распрощался с нами. Он спешил на урок. А мы отправились домой.
С тех прошло много лет. Ивана уже нет в живых. Многое изменилось в моей судьбе. Но я четко помню те три урока истории, которые преподали мне в школьные годы.
Власть поменялась. К сожалению, многие из “прежних” и сейчас сидят в своих креслах. Только теперь они с таким же умным видом рассуждают об огромных масштабах сталинских репрессий, о голодоморе, который косил жителей села.
Что же, они на работе. А, как говорят, нанялся — продался.