Олег Даль. История любви

Зоя Ерошок

Их свели Шекспир и Козинцев. Олег Даль снимался у Козинцева в «Короле Лире», играл роль Шута. А Лиза работала на этой картине монтажером. Это был 1969 год.

Потом, когда поженятся, Даль расскажет, что там, в Нарве, как только увидел ее, идущую по коридору, сразу подумал: «Это будет моя баба». Он еще ничего не знал о ней. Даже не знал, что они работают в одной съемочной группе.

Никакого романа на «Короле Лире» у них не случилось. Но странно — едва они познакомились, Лиза там, в Нарве, вдруг сказала Олегу: «Приходи ко мне в Ленинграде, я покажу тебе, что такое счастье». И потом сама себе удивлялась. Откуда у нее вдруг появилась уверенность, что может создать для него очень семейное, очень домашнее счастье? С чего взяла, что она этим может с ним поделиться?

Потом Олег приехал в Питер и позвонил ей домой. Спросил: «Что делаешь?». «Пьем водку с Довлатовым. Приходи», — сказала она.

Они сидели втроем, и Лиза видела, что Даль хочет пересидеть Довлатова, а Довлатов — Даля. И она шепнула Далю на ухо: «Уходите вместе, но ты возвращайся». И увидела в его глазах, что это ему жутко не понравилось. Потом, когда хорошо узнала Даля, поняла, что он не любил и не умел хитрить. Никогда и ни в чем. Даже в мелочах. Так вот: Олег Даль с Сережей Довлатовым ушли вместе, а потом Даль позвонил Лизе из автомата. Спросил очень строго: «Ну и что ты скажешь?». Она сказала просто: «Приходи». Он пришел.

А в пять утра разбудил ее маму и попросил руки дочери. Лиза была в шоке. Зачем жениться, можно ведь и просто так быть вместе. Но Даль сказал ответственно и серьезно: «Не-е, в этой стране нужен штамп в паспорте. Иначе — унизительно. Мы будем ездить с тобой вместе на гастроли, селиться в гостиницах».

Он был очень ответственным человеком. До щепетильности.

Первую телеграмму, которую она получила от него (еще не были женаты): «Разрешите вас поцеловать». А потом были его чудо-письма. Он любил писать ей с гастролей. Мог просто одно предложение написать: «Ты мне снишься веселая и в сарафане».

Когда Даль и Лиза поженились, стали менять питерскую квартиру на Москву. Меняли долго, два года. Потом жили черт-те где, на выселках. Квартира была крохотная, слышимость жуткая. Соседка на полном серьезе жаловалась: «Ваши котята топают и мешают мне спать». Лиза вспоминала: «Мы жили там вчетвером: Олег, я, моя мама и чувство юмора».

А потом была квартира на Смоленском бульваре. Три комнаты, огромный холл, а к окну подойдешь — много неба и крыши. Даль говорил: «Это — не квартира. Это — сон».

Потом из холла сделали ему кабинет. И счастье Даля стало запредельным. Он мог теперь, когда хотел, оставаться с собой наедине. Читал. Писал. Рисовал. Слушал музыку.

Иногда говорил Лизе церемонно: «Сударыня! Вы на сегодня свободны. Я буду всю ночь писать. А потом засну здесь, в кабинете, на диванчике». Теща, Ольга Борисовна, восклицала: «Олеженька! Диванчик же узенький!». «Я тоже узенький», — успокаивал Даль тещу.

Кстати, о теще. Ольга Борисовна Эйхенбаум была дочерью выдающегося филолога, ученого с мировым именем Бориса Михайловича Эйхенбаума. Лизе было 22 года, когда умер дед. А через десять лет она встретила Даля.

И, когда встретила Даля, сразу почувствовала: вернулась домой. К деду. Так дед раскланивался с женщинами. Так ходил. Так извинялся. Так каламбурил.

Даль часто расспрашивал жену и тещу о Борисе Михайловиче. И Лермонтовым увлекся из-за Эйхенбаума.

Олег нежно дружил с тещей. Звал ее Олечкой.

(Я давно поняла: мужчину делают две вещи. Серьезное отношение к делу. И нежное — к женщине. Олег Даль серьезно относился к своей профессии. И очень нежно — к женщинам.)

Ольга Борисовна Эйхенбаум умерла 8 августа 1999 года. Ушла как-то очень легко. Не обременяя дочь своими болезнями, мучениями, тревогами. Как жила — так и умерла.

А через год после смерти мамы Лиза стала хлопотать о памятнике Олечке. На Новодевичьем Лизе сказали: давайте пять тысяч долларов, с этого начнем разговор. Лиза жила только на пенсию. У нее не то что пяти, а и тысячи долларов не было. Ну пошла она на могилу Даля, посидела, поплакала, а уходя, наткнулась там же, на Ваганьковском, на какую-то конторку. Может, здесь заказать маме памятник? Показала рабочим фотографии могил (зять и теща похоронены рядом). Ни слова не сказала, кто она. Но рабочие разглядели надпись на памятнике Олегу.

И что-то произошло с рабочими, когда они поняли, о ком идет речь. Что-то с глазами произошло.

Рабочие сами обстоятельно и вдумчиво стали выбирать памятник. Остановились на белом мраморе. Взяли у Лизы 3 (три) тысячи рублей. Выписали квитанцию. Сказали, что позвонят через две недели.

Позвонили через день. Лиза пришла на кладбище. Памятник установлен. Дорожки подметены. Рабочие в черных выглаженных костюмах. «Чуть ли не в смокингах, представляешь», — рассказывала мне Лиза. Рядом с большим, из сибирского гранита, памятником Олегу маленький, из белого мрамора, памятник Олечке. Такими они и в жизни были: высокий и маленькая.

«И знаешь, что меня больше всего потрясло? — сказала Лиза. — На могилу Олечке рабочие положили букет васильков. Я не знаю имен этих рабочих. Никогда больше их не видела. Но уверена: они это сделали для Олега».

Лиза пережила Олега на двадцать два года.

Двадцать два года она хранила память о нем. Без истерик. Без кликушества. Без надрыва. Без работы на публику.

Она просто любила его. Как будто тот не умер. Ее любовь к нему была тихой, сдержанной, строгой, живой, теплой, деликатной.

Лиза никогда и нигде не тусовалась. Не искала нужных знакомств. Не играла роль безутешной вдовы. А последнее время почти не выходила из дома.

Но когда приходила на могилу Олега, всегда встречала там людей. Как-то сказала мне: «Знаешь, люди Олега не отпустили».

Однажды к ней на кладбище подошла незнакомая девушка и спросила: «А вы знаете, что у Олега Меньшикова Олег Даль — самый любимый актер? И огромный портрет Даля висит в рабочем кабинете Меньшикова».

Лиза, естественно, этого не знала.

А потом Лизе и Лиле Бернес (вдове Марка Бернеса) позвонили как-то перед Новым годом и предупредили, что сейчас к ним в гости придет Дед Мороз. «Вы просто сядьте за стол, — сказали на том конце провода, — и ждите».

Лиза, смеясь, вспоминала: «И вот мы сидим и говорим друг другу, какие мы дуры, старые дуры, ждем чуда. А придет пьяный Дед Мороз, будет тут икать…».

Звонок в дверь. На пороге стоит Олег Меньшиков. С двумя огромными букетами. Принес с собой еду, выпивку. Подарил какой-то небесной красоты подарки. Сидел долго. (Мобильник выключил.) Говорил. Слушал. Был очень смущен. Шепнул на ухо Лизе: «Для меня Олег Даль — недостижимый идеал».

Потом приглашал на свои премьеры.

Лиза сказала мне: «Знаешь, когда я призналась в этом Мише Козакову, с которым выросла в одном питерском доме, Миша мне не поверил. Я, говорит, Меньшикова очень люблю, но он из тех, кто сохраняет прохладность. У него — пресс-секретари, референты, обслуга. Невозможно дозвониться. Он всегда далеко, высоко. А тут… Значит, и его Даль не отпускает. Хотя эти Олеги друг друга в глаза не видели».

Иногда прошлое теряет смысл задолго до того, как кончается.

А есть такое прошлое, которое никуда не девается.

Я теперь знаю: благодаря встрече совпадают, сходятся вместе очень разные вещи. Такие, которые невозможно было бы ни соединить, ни предугадать.

Когда-то моя младшая сестра Тамара, работая в Краснодарском бюро кинопропаганды, «выбила» для Олега Даля творческую командировку. На встречу с кубанскими зрителями.

Это был, кажется, 1978 год. Олегу Далю запретили общаться с народом. Потому что он говорил на этих встречах то, что думал, а не то, что надо было.

Короче, Томке стоило огромных трудов добиться разрешения. Даль приехал в Краснодар. Они подружились. А потом, уже после смерти Даля, мою сестру в Краснодаре нашел Александр Иванов, один из составителей сборника воспоминаний об Олеге Дале. Саша записал Томкины воспоминания. Говорят, Лиза плакала, их читая.

Через Томку и Сашу я и познакомилась с Лизой Даль и Ольгой Борисовной Эйхенбаум. Это было ровно десять лет назад. В 1993 году.

А два года назад моя сестра попала в больницу. И когда Томку только-только привезли с операции в реанимацию, на мобильник ей позвонила Лиза Даль. Вернее, Лиза думала, что звонит мне. Но, узнав, что это Тома и она в больнице, Лиза как-то вмиг собралась и наговорила Томке таких слов, что… высвободилось вдруг пространство в душе. И у Томки, и у меня высвободилось. Понимаете?

Ни до этого дня, ни после Лиза никогда мне не звонила. А тут ее будто толкнуло. Олег ведь был очень ответственным. До щепетильности.

А в эту среду, 21 мая, поздно вечером прихожу домой, на пейджере: «Зоя, позвоните, пожалуйста, Лизе Даль». Что случилось? Я помню тот единственный раз, когда она позвонила. Бегу к телефону. Кричу в трубку: «Елизавета Алексеевна…». А мне говорят: «Лиза умерла».

P.S. У Виктора Конецкого есть рассказ. «Артист» называется. Не могу без слез его читать. Олегу Далю посвящается.

Там тещу и жену герой зовет Старшая кенгуру и Младшая. «Почему — кенгуру?» — спросила я как-то Е.А. Она рассмеялась: «Наверное, потому что мы сумки таскали очень тяжелые».

Так вот, из рассказа Конецкого:

«Заканчиваю словами из письма жены Олега:

«Осиротевший наш родной сосед!

Я помню, как в твою незапертую дверь

он приходил на ваш мужской совет.

Душа его бывает и теперь с тобой.

Открыта ей к тебе дорога.

Ты передай, что я люблю его,

как души любят Бога.

Найди слова — я их теперь не знаю,

всегда любившая его как женщина земная».

Лучших слов ни я, ни кто другой не найдет.