Александр КИСЕЛЁВ

«Я ВАМ НЕ КЕНАР! Я ПОЭТ!»

Ко дню рождения Сергея Есенина

Сергей Есенин… Самое любимое поэтическое имя России XX века, да и наступившего нынешнего. «Достойный преемник пушкинской славы, в легендах ставший, как туман», он и его творчество, словно чудо природы, волнуют, будоражат душу любого русского, да и любого другого, хоть краешком прикоснувшегося к есенинскому огню. Между прочим, Сергей Александрович единственный из значительных поэтов, кто безоговорочно признан даже в уголовном мире. А «народом-языкотворцем» о своём, по выражению Владимира Маяковского, «забулдыге подмастерье» сказано, написано, создано мифов и легенд столько, что под грузом всего этого многопудья, право же, можно и задохнуться.

Так найдётся ли гигант мысли, кто сможет дать объективную, верную оценку этому столпу, исполину, оказавшемуся в бурном, буйном потоке расплескавшейся русской реки – жизни?

Как-то сам Есенин, говоря о «солнце русской поэзии» Александре Сергеевиче, высказал удивительную вещь: «…чтобы до конца понять Пушкина, надо быть гением». Чтобы понять и оценить достойно Есенина, наверное, нужно тоже быть таковым. Кто из нас может претендовать на это?! Как же быть? Разве что пойти путем, какой подсказывал сам Сергей Александрович в одной из автобиографий, написав, что жизнь его в его стихах. Да и в известном произведении «Мой путь» он говорит: «Стихи мои, спокойно расскажите про жизнь мою». Этому и только этому можно верить. Верить самому Есенину, заявившему в порыве страсти даже такое:

Приемлю все,

Как есть все принимаю.

Готов идти по выбитым следам,

Отдам всю душу Октябрю и Маю…

Но! Вдумайтесь в заключительную следующую строку:

Но только лиры милой не отдам.

                                                 (Русь советская)

Вот это есенинская правда. Примем её и тогда, вероятно, почувствуем русского нашего гения во всех взлётах, трансах и падениях, как почувствовал его в своё время простой деревенский паренёк, ныне мой товарищ поэт Геннадий Пискарев:

Я чувствую в себе Есенина…

Не думайте, что по велению

Ума, испорченного книгами,

Когда глазами дико прыгаю

По женщинам, девчонкам и друзьям.

Я пьян, как он. Я пьян. Я пьян.

Вот вам и «чёрный человек» во всей «красе», где

То ли ветер свистит

Над пустым и безлюдным полем,

То ль, как рощу в сентябрь,

Осыпает мозги алкоголь.

                                     (Чёрный человек)

Что, не таков разве Есенин? Не он ли также решал порою:

Чтоб не страдая ни о ком,

Себя сгубить в угаре пьяном.

                                        (Письмо к женщине)

Да… Не многим дана была возможность реагировать с пониманием на выбивающиеся из общей колеи поступки поэта Есенина. И особенно власть придержащим, о чем писал и сам бузотёр:

За всякий мой пивной скандал

Они меня держали в тигулёвке[1] долго.

                                                    (Стансы)

Да, конечно: где «им» было подняться до той высоты, которую показал истинно русский человек Сергей Миронович Киров, объяснивший неимоверно точно причину гибели русского гения: «Знать, споткнулся он о подводный камень чёрствых человеческих душ». А ведь в Баку, когда там секретарствовал Киров, Есенин написал вот эти дерзкие, где-то нахально-вызывающие, но много объясняющие мир поэта, строки:

Я вам не кенар!

                            Я поэт!

И не чета каким-то там Демьянам.

Пускай бываю иногда я пьяным,

Зато в глазах моих

Прозрений дивных свет.

                                            (Стансы)

Есенин себе судья. И справедлив лишь его приговор себе. Вспомним на этот счёт письмо А.С. Пушкина князю Вяземскому[2]: «Толпа… в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врёте, подлецы: он мал и мерзок не так, как вы – иначе…». Достойная отповедь есенинским прихлебателям, завистникам, друзьям в кавычках, типа Анатолия Мариенгофа, договорившегося в романе «Без вранья» (якобы без вранья) до того, что Есенин не любил деревню, то есть родину (О, Боже – авт.), что не знал он там, куда себя девать от зеленой тоски. До слёз больно и горько слышать и читать такое. Как и видеть то, что происходит ныне на малой родине поэта в селе Константиново, в «стране берёзового ситца», где нынешние отморозки-нувориши в заповедных местах строят уроды-особняки, с шестиметровыми тюремными заборами, законопачивая солнце и приокские дали от восхищённых глаз, стремясь, видимо, в зародыше загубить тем самым, быть может, нарождающегося нового Есенина.

Вдвойне больно читать суждения о Есенине – олицетворении, не побоюсь этих слов, судьбы России, олицетворении её видимого умирания и невидимого воскресения – таких, увы, утраченных величин, как Бунин Иван Алексеевич. Лауреат Нобелевской премии, создатель «Суходола», «Деревни», проникший, казалось бы, в самую сердцевину народной души, он напишет по кончине Есенина аж такое: «…Нам все мало. Ещё подавай самородков. Вшивых русых кудрей и дикарских рыданий от нежности… нас опять тянет на сиводлай на самогон…»[3]. Эх, Иван Алексеевич, уж не уподобились ли вы тому самому сыну, спокойному и нахальному, о котором сами же и писали с негодованием:

Стыдится матери своей –

Усталой, робкой и печальной,

Средь городских его гостей.

Глядит с улыбкой состраданья

На ту, кто сотни вёрст брела

И для него, ко дню свиданья,

Последний грошик сберегла.

Великий русский писатель И.А. Бунин вот не воспринял русскую душу во всей её и корявости, и святости, и широте, во взлётах и падениях, не воспринял новую эпоху России – России многострадальной, мученической, восходящей на Голгофу, как Христос, во имя спасения греховного человечества. Спасибо, что хоть антихриста Гитлера, в отличие от Дмитрия Мережковского, не просмотрел, Василия Тёркина и его создателя оценил. Ну и об Есенине все же скупо, в скобках, но заметил как о стихотворце, способном от природы.

Всего лишь «способный»… И это о великом гражданине и патриоте! Есенин – жертва и символ непростого времени. Не эмигрировал в западный рай он, когда его родина оказалась в «огне и дыму» и «корчилась в судорогах», а пел. «Я пел, когда был край мой болен» (Русь советская). А мог бы ведь запросто забыть про «дым отечества», про деревню, «где у каждого мужика в избе спит телок на соломе или свинья с поросятами», – забыть при виде шикарных германских и бельгийских шоссе, по которым потом на огромном комфортабельном корабле – «побольше нашего Большого театра» – уезжал он с миллионершей женой Айседорой Дункан в «золотую Америку». Кстати, за два года пребывания там не написал он ни одного поэтического произведения. А написал путевой очерк под много говорящим заголовком «Железный Миргород». В этом городе нет места поэзии, душе, а, стало быть, и Богу. Америка внутри себя не верит в него, там некогда заниматься этой «чепухой».

Есенин прекрасно понимает: благополучие нынешних «янки» куплено ценою гибели коренного народа: «Гайавату заразили сифилисом, опоили и загнали догнивать частью на болота Флориды, частью в снега Канады». Вот урок для России нынешней, утверждающей свой путь добросердечия и взаимопонимания.

Как же устроить жизнь свою, каким путём идти? Американским? Когда «ценности» насаждаются поныне кривдой и мечом, огнём и напалмом? А то и бомбардировками, включая атомные. Или всё же по-русски? Когда даже побеждённые «восточными варварами» вороги рукоплескали победителям. Забыли что ли радужные цвета Победы над Европой в сорок пятом? Забыли, как целовали шпоры и копыта коня Александра I цивилизованные французы?

Наш путь – крестный путь состраданья, любви, терпения и стойкости, путь добра и справедливости. Никто, а Есенин в первую очередь, не противопоставляет «вшивую Русь» западной цивилизации. Дело не во «вшивости» и плохих дорогах – кто же за них цепляется? Нужно строить дороги и хлев для свиньи и телка. Но Бога-то терять не надо при этом.

И разве не Есенин в своё время, будучи почти запрещённым некогда, но переписываемым от руки в нашей стране, заявлял: «Я полон дум об индустрийной мощи» (Стансы). Разве не он с кровавой слезой, но, как и его земляки – «брадачи», воспринял советскую Русь:

Теперь в Советской стороне 

Я самый яростный попутчик.

                                (Письмо к женщине)

Хочу я быть певцом и гражданином,

Чтоб каждому, как гордость и пример,

Был настоящим, а не сводным сыном

В великих штатах СССР.

                                                (Стансы)

И он ли не понимал, кто он есть сам, когда изливал в стихах душу русскую:

Я человек не новый!

Что скрывать?

Остался в прошлом я одной ногою.

Стремясь догнать стальную рать,

Скольжу и падаю другою.

                                                (Русь уходящая)

Или в «Сорокоусте»:

Видели ли Вы

Как бежит по степям,

В туманах озерных кроясь,

Железной ноздрею храпя,

На лапах чугунный поезд.

(Какая образность-то, а! – авт.)

А за ним

По большой траве,

Как на празднике отчаянных гонок,

Тонкие ноги закидывая к голове,

Скачет красногривый жеребёнок.

Милый, милый, смешной дуралей.

Ну, куда он, куда он гонится?

Неужель он не знает, что живых коней

Победила стальная конница.

Жеребёнок не знает. Но знает и принимает это Есенин. Он принимает новый мир. Но, разумеется, не с оскалом золотого тельца, а с ликом божественным. Пишет: «Мне нравится цивилизация. Но я очень не люблю Америки. Америка – это тот смрад, где пропадает не только искусство, но и вообще лучшие порывы человечества. Если сегодня держат курс на Америку, то я готов тогда предпочесть наше серое небо и наш пейзаж: изба немного вросла в землю, прясло, из прясла торчит огромная жердь, вдалеке машет хвостом на ветру тощая лошаденка. Это не то, что небоскрёб… зато это то самое, что растило у нас Толстого, Достоевского, Пушкина, Лермонтова[4]…».

И обрушивается со всею силою таланта на российских выродков, без чести, без совести и веры, запихивает их в «страну негодяев», где персонаж с хлесткой фамилией Чекистов (а на деле Лейбман – т.е. Л.Д. Троцкий) откровенно говорит о своих намерениях по отношению к русскому народу:

Странный и смешной вы народ!

Жили весь век свой нищими

И строили храмы божии…

Да я б их давным-давно

Перестроил в места отхожие.

                                             (Страна негодяев)

Понятно, с какой яростью, изяществом травили и травят до сих пор стоящие у власти лейбманы не поддавшегося им златокудрого леля, по сути, добровольно положившего свою золотую голову на плаху, как Иисус Христос.

И о богохульстве Есенина. Тоже урок нам, нынешним. Побезобразничал Сергей Александрович, что таить, немало. Однако, как и кумир его Пушкин (ко всему прочему автор небезызвестной скабрезно-богохульной «Гаврилиады»), в конце жизни пожелавший умереть христианином, раскаянно признался:

Стыдно мне, что я в Бога верил.

Горько мне, что не верю теперь.

                                                     (Забава)

А за это надо платить. Есенин и заплатил. В полной мере искупил грех свой. И грех этот Церковью, похоже, отпущен. Не случайно ведь не столь давно во время очередной годовщины ухода поэта в мир иной народ наш скорбел о нём вместе со служителями храма Христа Спасителя в Москве под звон его колоколов. Церковь почтила раба Божьего Александра Есенина. В отличие от Швыдковского – министра культуры, отказавшегося печалиться о поэте во всероссийском масштабе, посчитавшего Есенина местечковым, всего лишь рязанского, а уж никак не мирового значения, поэтом. Как тут не вспомнить слова Надежды Вольпин[5], брошенные в глаза христопродавцу Мариенгофу: «Его до конца не понять ни вам, Анатолий Борисович, ни мне. Он намного нас сложнее. Вот вы для меня весь как на ладони, да и я для вас, наверное, тоже… Мы с вами против него как бы только двухмерны. А Сергей… – Она задумалась. – Думаете, он старше вас на два года, а меня на четыре с лишком? Да нет, он старше нас на много веков!.. Его вскормила Русь, и древняя, и новая. Мы с вами – россияне, а он – русский»[6]. Вот так-то!

Шум вокруг великого сына России – бунтаря, уникального человека XX века – не умолкает уже более сотни лет. И не смолкнет, пока жива Россия, всемирно отзывчивая, способная принести себя в жертву ради блага других. Россия, утверждающаяся не мечом, а любовью, широкая («сузить бы» – Ф.М. Достоевский), бушующая, как река в разливе. Но ход истории России – Божьей слезы – веще запечатлён в «Повести временных лет» и свершается по воле Божьей. Русь способна к самоочищению, чего, конечно, никогда не понимали и не поймут наши рационалисты-партнёры («должны заковывать в бетон» – Есенин). С их ли аршином мерить Россию, в которую «можно только верить» (Ф.И. Тютчев). И нам, гражданам Российской Державы, не перед кем каяться, только перед собой.

Смиряться? Да, надо. Но перед природой, красотой и Богом. Перед прочим же – сознавать своё достоинство. А Русский мир неизбежно возвратится к Отцу, как заповедано в Святом писании в притче о блудном сыне. Не лёгок путь. Но его прошли уже лучшие сыны Отечества: генералы и солдаты, великие труженики заводов и пашен, наши святые, гении-пророки: Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Есенин, Рубцов… Имя им легион. Их стихи помогают глубже проникнуть в есенинскую суть и принять даже то Сергеево помрачённое состояние, при котором «и шея тянется к петле». А в этой жизни «умереть не ново». Но всякий раз он «уходил из Англетера[7], захлопнув за собою двери в наш новый мир». Уходил, и благодаря своей поэзии тоже. Ведь это он, «Божья дудка», оголённый нерв поэзии, воспевший всем существом поэта шестую часть земли с названьем кратким, провозгласил пронзительно:

Радуясь, свирепствуя и мучась,

Хорошо живется на Руси!

                                             (Спит ковыль…)

Человек, выплеснувший из недр души своей такие речения, может ли быть забытым? Может ли быть временным явлением, как заявляют некоторые «умники», есенинский феномен?

Оппоненты талдычат: Есенин читаем и почитаем, пока Русь больна. Вылечится – и не станет нужды в печальном плакальщике Есенине. Ой ли! Вспомним, как обозначил Сергей Александрович время смуты и перемен и время, за ним идущее:

Напылили кругом, накопытили

И умчались под дьявольский свист.

А теперь во лесной обители

Даже слышно, как падает лист.

                                                (Несказанное синее, нежное...)

Его ли тонкой, хрупкой, отражающей музыку небесных сфер душе не возрадоваться, не воспользоваться тишиной, наступившей «во лесной обители» – своей стране, не приветствовать «жизни денницу», когда «дымком отдает росяница на яблонях белых в саду» и когда так «прекрасна земля и на ней человек»[8].

Ему ли, Есенину, было не знать слов своего учителя Пушкина: «Служенье муз не терпит суеты. Прекрасное должно быть величаво»[9]. Поэтому наш ответ: Есенин вечен, пока Бог с Сатаной борется, а поле битвы – сердца человеческие (по Достоевскому). И даже тогда есенинская поэзия будет востребована, когда, согласно откровению Иоанна Богослова, «после Апокалипсиса откроется новое небо и ничего уже не будет проклятого». Так что вечны строки, написанные кровью:

Предназначенное расставанье

Обещает встречу впереди…

                                    (До свиданья, друг мой, до свиданья….)

Но до «второго пришествия» (на то, видно есть воля Господня) будет Есенин за нас «рубцевать себя по нежной коже, кровью чувств ласкать чужие души». И пытаться обвенчать-таки на земле «розу белую с чёрной жабой» (Быть поэтом).

…Величайший лирик, чьё поэтическое слово как бы и не слово вовсе, а божественная музыка, «Божья дудка» (повторим слова А.М. Горького), он будет с нами со всеми всегда – «оплёванный и избитый», интеллигентный и «зипунный», красивый и умный, наивный и дурной. Уж, извините, «Дух Божий витает, где хочет» (Евангелие).

И ещё один урок надо усвоить нам от Есенина, который необходим всегда:

В грозы, в бури,

В житейскую стынь,

При тяжёлых утратах

И когда тебе грустно,

Казаться улыбчивым и простым

Самое высшее в мире искусство.

                                                  (Чёрный человек)

Да, «это высшее в мире искусство». Но разве низшему учит Есенин? Разве не учил Пушкин уметь обуздывать гордыню и норов? Разве не к тому призывает род людской в «Нагорной проповеди» сам Иисус Христос?

"ДЕНЬ ЛИТЕРАТУРЫ"