"Я к вам травою прорасту..."

Начало здесь

1 ноября 1974 года повесился Геннадий Шпаликов.

Стоит сказать: "Геннадий Шпаликов..." - и тут же улыбнешься, сам не зная чему.

То ли своему детству с шариками первомайских демонстраций, то ли юности с далекой и прекрасной столицей в фильме "Я шагаю по Москве", то ли просто какие-то хорошие пустяки вспомнятся...

На первое солнце я выхожу, большой, неуклюжий,
Под солнце, которое в самом зените,
И наступаю в синие лужи,
Я говорю им: вы извините!
Вы извините, синие лужи,-
Я ошалелый и неуклюжий.

Чувство детства, радостного ожидания, лихой беспечности. И надежды, надежды...

***
Городок провинциальный,
Летняя жара,
На площадке танцевальной
Музыка с утра.

Рио–рита, рио–рита,
Вертится фокстрот,
На площадке танцевальной
Сорок первый год.

Ничего, что немцы в Польше,
Но сильна страна,
Через месяц — и не больше -
Кончится война.

Рио–рита, рио–рита,
Вертится фокстрот,
На площадке танцевальной
Сорок первый год.

***
По несчастью или к счастью,
Истина проста:
Никогда не возвращайся
В прежние места.

Даже если пепелище
Выглядит вполне,
Не найти того, что ищем,
Ни тебе, ни мне.

Путешествие в обратно
Я бы запретил,
Я прошу тебя, как брата,
Душу не мути.

А не то рвану по следу -
Кто меня вернет? —
И на валенках уеду
В сорок пятый год.

В сорок пятом угадаю,
Там, где — боже мой! —
Будет мама молодая
И отец живой.

Начало творчества Шпаликова соединилось с концом сталинской эпохи. С политикой большей открытости и раскованности, с новым стилем шестидесятых годов.
Это был вдох, новый вдох в искусстве, тогда стали откровением для молодежи "Звездные мальчики” Василия Аксенова, первые песни Булата Окуджавы, не менее знаменитые фильмы "Мне 20 лет” и "Я шагаю по Москве”, поставленные по сценариям Геннадия Шпаликова.

Тогда же страна запела незатейливые шпаликовские песенки "Пароход белый-беленький” и "Я шагаю по Москве”.

Пусть песенки были простенькие, неказистые, какие-то самодельные, но они дышали живой жизнью, они были первичными, почти природными, трогательными, сентиментальными. Конечно, в жизни не было даже такого рая, который ощущался в песнях и сценариях, но подлинна и повсеместна в послевоенной стране была мечта о простоватом наивном человечном рае. И на самом деле:

Бывает все на свете хорошо,
В чем дело, сразу не поймешь, –
А просто летний дождь прошел,
Нормальный летний дождь...

Шпаликовская Москва. Утренний город, промытый летними дождями, полный света, простора и приветливых добрых людей.
Это не торжественный гимн в честь Москвы, к которым все тогда привыкли, это было — объяснение в любви, песня сердца.

***
Я шагаю по Москве,
Как шагают по доске.
Что такое? -- сквер направо, и налево тоже сквер.
Здесь когда–то Пушкин жил,
Пушкин с Вяземским дружил,
Горевал, лежал в постели,
Говорил, что он простыл.

Кто он, я не знаю — кто,
А скорей всего никто,
У подъезда, на скамейке
Человек сидит в пальто.

Человек он пожилой,
На Арбате дом жилой, —
В доме летняя еда,
А на улице — среда
Переходит в понедельник
Безо всякого труда.
Голова моя пуста,
Как пустынные места,
Я куда–то улетаю
Словно дерево с листа.

САДОВОЕ КОЛЬЦО

Я вижу вас, я помню вас
И эту улицу ночную,
Когда повсюду свет погас,
А я по городу кочую.

Прощай, Садовое кольцо,
Я опускаюсь, опускаюсь
И на высокое крыльцо
Чужого дома поднимаюсь.

Чужие люди отворят
Чужие двери с недоверьем,
А мы отрежем и отмерим
И каждый вздох, и чуждый взгляд.

Прощай, Садовое кольцо,
Товарища родные плечи,
Я вижу строгое лицо,
Я слышу правильные речи.

А мы ни в чем не виноваты,
Мы постучались ночью к вам,
Как все бездомные солдаты,
Что просят крова по дворам.

МОЖАЙСК

В жёлтых липах спрятан вечер,
Сумерки спокойно сини,
Город тих и обесцвечен,
Город стынет.

Тротуары, тротуары
Шелестят сухой листвою,
Город старый, очень старый
Под Москвою.

Деревянный, краснокрыший,
С бесконечностью заборов,
Колокольным звоном слышен
Всех соборов.

Полутени потемнели,
Тени смазались краями,
Переулки загорели
Фонарями.

Здесь остриженный, безусый,
В тарантасе плакал глухо
Очень милый, очень грустный
Пьер Безухов.

Он пробежал по жизни, как мальчишка по весенним лужам,
оставив после себя свои сценарии, стихи и песни, как чистый звон радужных капель.
И - дрожащую трагическую ноту...

 Эти стихи и песни были написаны совсем молодым Геннадием Шпаликовым для таких же молодых, влюбленных, радостных, возвышенных и истово верящих еще в идеалы парней и девчат. Все находили в них самих себя. Они стали знаком времени, его надежд и пристрастий. Шпаликов упрямо ищет в жизни любовь, красоту и надежду и в те шестидесятые годы легко находит то, что искал. Великая наивность юности, очарованность красотой и новизной мира...

***
И я вступаю, как во сне,
в летящий на закате снег.
Уже весна. Летит прощально
над миром света пелена.
Любимая удивлена,
по телефону сообщая,
что выпал снег.
Как описать его паденье?
замедленный его полет?
Да, снег идет не в наступленье,
он отступает, но идет.
Летит он, тихий, ненахальный,
иной у снега цели нет -
чтобы рукою помахали
ему, летящему, вослед.

Читая Шпаликова, нередко чувствуешь его дисгармонию с самим собой, но при этом - удивительную гармонию с живым миром: леса, озёра, реки, все явления природы, все времена года предстают в стихах поэта как родные ему существа.

***
Ленинградская зима
Розовата и бесснежна
И свежа, как ты сама
Или утренний подснежник.

Видел только в букваре,
Как они растут под снегом,
Но зато тебя смотрел
Между облаком и небом.

***

Все неслышней и все бестолковей
Дни мои потянулись теперь.
Успокойся, а я-то спокоен,
Не пристану к тебе, как репей.

Не по мне эта мертвая хватка,
Интересно, а что же по мне?
Что, московская ленинградка,
Посоветуешь поумней?

Забываю тебя, забываю,
Неохота тебя забывать,
И окно к тебе забиваю,
А не надо бы забивать.

Все давно происходит помимо,
Неужели и вправду тогда
Чередой ежедневных поминок
Оборачиваются года?

Как с ним был на "ты” весенний дождь, так поэт был на "ты” с московскими улицами.
Полюбившиеся строки из стихов, посвящённых улицам, можно приводить бесконечно. Они подчас таят в себе глубокую грусть – и одновременно - нежность.

***
Не принимай во мне участья
И не обманывай жильем,
Поскольку улица, отчасти,
Одна — спасение мое.

Я разучил ее теченье,
Одолевая, обомлел,
Возможно, лучшего леченья
И не бывает на земле.

Пустые улицы раскручивал
Один или рука в руке,
Но ничего не помню лучшего
Ночного выхода к реке.

Когда в заброшенном проезде
Открылись вместо тупика
Большие зимние созвездья
И незамерзшая река.

Все было празднично и тихо
И в небесах и на воде.
Я днем искал подобный выход,
И не нашел его нигде.

Стихи его притягивают чистотой и горькой правдой, безысходностью и грустной иронией, а главное - неизменной человечностью.

***
Людей теряют только раз,
И след, теряя, не находят,
А человек гостит у вас,
Прощается и в ночь уходит.

А если он уходит днем,
Он все равно от вас уходит.
Давай сейчас его вернем,
Пока он площадь переходит.

Немедленно его вернем,
Поговорим и стол накроем,
Весь дом вверх дном перевернем
И праздник для него устроим.

***
Хоронят писателей мёртвых,
Живые идут в коридор.
Служителей бойкие мётлы
Сметают иголки и сор.

Мне дух панихид неприятен,
Я в окна спокойно гляжу
И думаю - вот мой приятель,
Вот я в этом зале лежу.

Не сделавший и половины
Того, что мне сделать должно,
Ногами направлен к камину,
Оплакан детьми и женой.

Хоронят писателей мёртвых,
Живые идут в коридор.
Живые людей распростёртых
Выносят на каменный двор.

Ровесники друга выносят,
Суровость на лицах храня,
А это - выносят, выносят, -
Ребята выносят меня!

Гусиным или не гусиным
Бумагу до смерти марать,
Но только бы не грустили
И не научились хворать.

Но только бы мы не теряли
Живыми людей дорогих,
Обидами в них не стреляли,
Живыми любили бы их.

Ровесники, не умирайте.

Он не только талантливо писал о дружбе, но и талантливо дружил. Один из самых близких друзей – Виктор Некрасов ("Скажи мне, кто твои друзья”).

В.П. НЕКРАСОВУ

Чего ты снишься каждый день,
Зачем ты душу мне тревожишь?
Мой самый близкий из людей,
Обнять которого не можешь.

Зачем приходишь по ночам,
Распахнутый, с веселой челкой,
Чтоб просыпался и кричал,
Как будто виноват я в чем–то.

И без тебя повалит снег,
А мне все Киев будет сниться.
Ты приходи, хотя б во сне,
Через границы, заграницы.

***
Не верю ни в Бога, ни в черта,
Ни в благо, ни в сатану,
А верю я безотчетно
В нелепую эту страну.

Она чем нелепей, тем ближе,
Она – то ли совесть, то ль бред,
Но вижу, я вижу, я вижу
Как будто бы автопортрет.

Можно удивляться наивности всего народа, но все же тогда искренне верили в скорый коммунизм, в грядущие победы, в красоту человека. Дружба, любовь, добровольцы, целина, стройки.
И все-таки после смерти Геннадия Шпаликова в 1974 году не власти, не цензура, а былое братство по оружию, посчитавшее свое наивное прошлое детским садом, напрочь забыло о своем младшем брате. Почти 25 лет его не числили в главных творческих обоймах былые товарищи, изредка, как бы по касательной, называя его фамилию. Он оказался чище их со своим самодельным детским садом, со своими речными баржами, самолетиками и беленькими пароходами.

***
Не смотри на будущее хмуро,
Горестно кивая головой...
Я сегодня стал литературой
Самой средней, очень рядовой.

Пусть моя строка другой заслонится,
Но благодарю судьбу свою
Я за право творческой бессоницы
И за счастье рядовых в строю.

Он остался в хрупком романтизме военного детства, которое его сформировало. Взрослым он становиться не пожелал, не захотел терять наивный чистый хрупкий взгляд на мир.
Геннадий Шпаликов мог бы стать после своей смерти легендарным героем целой эпохи, знаком шестидесятничества, как Сэлинджер в Америке, но остальные лидеры шестидесятничества не простили ему верность своему времени и своим мечтам.
"...работать - сейчас особенно - совсем почти невмоготу - так давно уже не было - не со мной, а с общим положением в кино. Не думаю, что дело в каких-то особых запрещениях - это пусть другие себя утешают - просто я чувствую, что должен наступить какой-то качественный, общий скачок, уж больно такая общая мура идет - ужас". (из письма Г. Шпаликова Виктору Некрасову)
Он ушел из жизни 1 ноября 1974 года, когда понял, что такой, как есть, он никому не нужен, а меняться Шпаликов не хотел. Он не захотел принадлежать к надвигающейся эпохе лицемерия и фальши.

Работа нетяжёлая,
И мне присуждено
Пить местное, дешёвое
Грузинское вино.

Я пью его без устали,
Стакан на свет гляжу,
С матросами безусыми
По городу брожу.

С матросами безусыми
Брожу я до утра
За девочками с бусами
Из чешского стекла.

Матросам завтра вечером
К Босфору отплывать,
Они спешат, их четверо,
Я пятый - мне плевать.

Мне оставаться в городе,
Где море и базар,
Где девочки негордые
Выходят на бульвар.

(«Батум»)

В 1974 году Шпаликов с питьем внезапно «завязал» и засел за новый сценарий, который назвал «Девочка Надя, чего тебе надо?» Сценарий был изначально непроходной. Речь в нем шла о передовице производства, токаре одного из волжских заводов Наде, которая волею судьбы становится депутатом Верховного Совета СССР. Все в ее жизни до определенного момента развивается хорошо, но затем удача поворачивается к ней спиной. В конце концов, девушка доходит до крайнего предела: она идет на городскую свалку и там публично сжигает себя на костре.
"Ребята, вот вы все, я, мы – сказала Надя. – Есть какая-то идея, ради чего стоит жить? ... Потеряли мы что-то все!.. В коммунизм из книжек верят средне, мало ли что можно в книжках намолоть... А я верю, что ничего лучше не придумали, и лучше вас, ребята, нет на свете людей! И хуже вас тоже нет... Советские мы все, таких больше на земле нет...”
Этот так и не поставленный сценарий с главной героиней Надей, явно близкий и дорогой сердцу Шпаликова, – вариант "Оптимистической трагедии” шестидесятых годов. Есть в нем нечто корчагинское, молодогвардейское, и такие порывы незамутненной веры есть в каждом из его сценариев, вплоть до вызвавшей большой скандал "Заставы Ильича”, переименованной позже в "Мне 20 лет”.
Увы, набирающей силу циничной партноменклатуре не нужны были новые Павки Корчагины, романтические герои, они весь порыв эпохи спустили на тормозах, идеалистов высмеяли.
Поверить во что-то другое, земное, у Шпаликова не хватило сил. Кончился оптимизм, кончился и писатель. Началась богемная жизнь, запои, милиция и жуткий есенинский итог.
Поставив жирную точку в финале этой сцены, Шпаликов запечатал сценарий в конверт и в тот же день отослал его в Госкино. Ответа на него он так и не дождался, потому что через несколько дней после этого покончил с собой. Это случилось 1 ноября 1974 года.

***
Ах, утону я в Западной Двине
Или погибну как–нибудь иначе, —
Страна не пожалеет обо мне,
Но обо мне товарищи заплачут.

Они меня на кладбище снесут,
Простят долги и старые обиды.
Я отменяю воинский салют,
Не надо мне гражданской панихиды.

Не будет утром траурных газет,
Подписчики по мне не зарыдают,
Прости–прощай, Центральный Комитет,
Ах, гимна надо мною не сыграют.

Я никогда не ездил на слоне,
Имел в любви большие неудачи,
Страна не пожалеет обо мне,
Но обо мне товарищи заплачут.

***
Отпоют нас деревья, кусты,
Люди, те, что во сне не заметим,
Отпоют окружные мосты,
Или Киевский, или ветер.

Да и степь отпоет, отпоет,
И товарищи, кто поумнее,
А еще на реке пароход,
Если голос, конечно, имеет.

Басом, тенором — все мне одно,
Хорошо пароходом отпетым
Опускаться на светлое дно
В мешковину по форме одетым.

Я затем мешковину одел,
Чтобы после, на расстоянье,
Тихо всплыть по вечерней воде
И услышать свое отпеванье.

Ощущаешь щемящий лиризм стихотворения, в нём беспредельная искренность поэта и - его обречённость. Многие стихи Шпаликова, даже самые весёлые, легкомысленные и беспечные, воспринимаются как предощущение катастрофы, хотя прямо об этом не говорится.

***
Что за жизнь с пиротехником! --
Фейерверк, а не жизнь:
Это адская техника,
Подрывной реализм...

Он -- веселый и видный,
Он красиво живет,
Только он, очевидно,
Очень скоро помрет.

На народном гулянье,
Озарив небосклон,
Пиротехникой ранен,
Окочурится он.

Я продам нашу дачу,
Распродам гардероб,
Эти деньги потрачу
На березовый гроб.

И по рыночной площади --
Мимо надписи «Стоп!» --
Две пожарные лошади
Повезут его гроб.

Скажут девочки в ГУМе,
Пионер и бандит:
«Пиротехник не умер --
Пиротехник убит!»

Это и стихотворение "Прощай, моё сокровище...”, обращённое к дочери, написанное в роковом для поэта 1974 году:

***
Прощай, мое сокровище, -
Нелепые слова,
Но как от них укроешься -
Кружится голова.

И мартовская талость
Бросается и рвет.
Мне докружить осталось
Последний поворот.

И — последнее стихотворение-завещание:

***
Не прикидываясь, а прикидывая,
Не прикидывая ничего,
Покидаю вас и покидываю,
Дорогие мои, всего!

Все прощание - в одиночку,
Напоследок - не верещать.
Завещаю вам только дочку -
Больше нечего завещать.

Что же творилось в его душе, если он смог оставить самое дорогое, что у него было — дочку?!
И в его предсмертной записке упоминается только она: "Даша, помни!"

Как сложилась судьба этой талантливой актрисы, окончившей актёрскую мастерскую С. Ф. Бондарчука во ВГИКе, где её называли самой талантливой на курсе, снявшейся в пяти фильмах, среди которых «Детская площадка» (1986), «Крейцерова соната» (1987), «Спаси и сохрани» (1989) «Город» (1990) и неожиданно для всех совершенно исчезнувшей из виду?
В 1990 году, когда на экран вышел пятый и, как оказалось, последний фильм с её участием - "Город", после столь же трагического ухода из жизни её матери - актрисы Инны Гулая, Даша решительно ушла из кинематографа, потребовала, чтобы её актёрскую карточку изъяли из картотек Мосфильма и киностудии им.Горького. С большим трудом уговаривали её выступать на вечерах памяти её отца, прочесть его стихи...

А потом она совершенно исчезла. Где она, что с ней?

Дарья Шпаликова уже около четырёх лет лежит в психиатрической больнице, куда попала «на почве неблагополучных жизненных обстоятельств» (официальная версия). Это больница НЦПЗ (Научный центр психического здоровья), 3-е отделение. Пережить двойное самоубийство родителей — по сути, предавших её — ей оказалось не под силу...

В этот свой последний день утром Геннадий отправился к знакомому художнику и попросил у него в долг несколько рублей. Но тот ему отказал. Зато некий режиссер чуть позже пошел ему навстречу и деньги вручил. После этого Шпаликов отправился на Новодевичье кладбище, где в тот день открывалась мемориальная доска на могиле режиссера М. Ромма.
 Здесь он попытался выступить с речью, но кто-то из высоких начальников к трибуне его не пустил. После траурного митинга Шпаликов ушел с кладбища с  писателем Григорием Гориным. Тот внял просьбе Шпаликова и дал ему денег на дешевое вино. Вместе они отправились в Переделкино.
Приехав в писательский поселок, он поднялся на второй этаж одной из дач и там повесился, соорудив петлю из собственного шарфа.
Тело Шпаликова первым обнаружил все тот же Горин. К сожалению, пришел он слишком поздно, когда помощь была уже не нужна. Горин вызвал милицию и успел до ее приезда спрятать бумаги Шпаликова, которые, останься они на столе, наверняка бы потом пропали.
По одной из версий, в правдивости которой убеждены близкие друзья, Шпаликов еще во ВГИКе с друзьями заключил своеобразное пари: если все они не смогут к возрасту гибели Александра Пушкина, то есть к 37 годам, достичь его славы, то обязаны покончить с собой.
Из всей их большой компании только Шпаликов сдержал страшную клятву.

А.Тимофеевский

Гены Шпаликова нету,
он летает на пари
между тем и этим светом,
словно Сент-Экзюпери.
Там, где райские долины
меж летейских вод и сёл.
Бениславская Галина
подаёт ему рассол.

Я вспомнила, как в каком-то рассказе Виктория Токарева писала о Геннадии Шпаликове — как встретила его случайно, как он звал её посидеть в кафе — «один час!», но у неё были дела, она отнекивалась и пошла только из вежливости («как на ленинский субботник — не хочется, но надо»). Он читал стихи — ей, всем, кто сидел рядом. Он уже начинал уходить и так прощался со всеми. Это был час высоты. Потом оказалось, что все её дела и делишки осыпались, как картофельная шелуха. А тот час в кафе остался на всю жизнь.

***
Поэтам следует печаль,
А в жизни следует разлука.
Меня погладит по плечам
Строка твоя рукою друга.

И одиночество войдет
Приемлемым, небезутешным,
Оно как бы полком потешным
Со мной по городу пройдет.

Не говорить по вечерам
О чем-то непервостепенном,
Товарищами хвастать нам,
От суеты уединенным.

Никто из нас не Карамзин,
А был ли он, а было ль это -
Пруды и девушки вблизи,
И благосклонные поэты.

***
Я к вам травою прорасту,
Попробую к вам дотянуться,
Как почка тянется к листу
Вся в ожидании проснуться.

Однажды утром зацвести,
Пока ее никто не видит,
А уж на ней роса блестит
И сохнет, если солнце выйдет.

Оно восходит каждый раз
И согревает нашу землю,
И достигает ваших глаз,
А я ему уже не внемлю.

Не приоткроет мне оно
Опущенные тяжко веки,
И обо мне грустить смешно,
Как о реальном человеке.

А я — осенняя трава,
Летящие по ветру листья,
Но мысль об этом не нова,
Принадлежит к разряду истин.

Желанье вечное гнетет,
Травой хотя бы сохраниться —
Она весною прорастет
И к жизни присоединится.

памяти Геннадия Шпаликова
  

(Пост подготовлен по материалам Дмитрия Шеварова, Полины Саяновой, Маргариты Кертес, Владимира Бондаренко, Александра Петракова, Олега Терентьева)

Переход на ЖЖ: http://nmkravchenko.livejournal.com/46197.html