Александр БАЛТИН 

 ЯРОСТЬ И НЕЖНОСТЬ ЯРОСЛАВА СМЕЛЯКОВА

 Степь, постеленная друзьями больному поэту, становится тихою задушевной песней, звезда в которой сияет столь же ярко, сколь и надолго.

 Поэт вообще весьма суровый, Смеляков вдруг расходится тоскою сострадания, например в стихотворении «Поэты», где боль о не напечатавших ни единой строки дана чётким осознанием трагедии – в том числе и языка, ибо не получив, не воплотив очередной талант, он, язык, медленно превращается в сумму прагматических речений, в чём мы можем сегодня убедиться на практике собственных жизней..

 И боль за тех, не напечатавшихся, не проявившихся, сильна – в поэте признанном:

Хочу сказать, хотя бы сжато, 

о тех, что, тщанью вопреки, 

так и ушли, не напечатав 

одной-единственной строки.

 Воспев Пряху, Смеляков касается метафизики истории; не представляя, не в силах будучи представить скорость жизни, что развернётся в финале 20 века, его века, ту скорость, что снесёт поэзию даже за обочину жизни, он, знавший многие перемены в отечестве и истории, всё же видит корневую связь событий – хотя бы через постоянную работу вечной прялки:

Ей тысяча лет, этой пряхе, 

а прядей не видно седых. 

Работала при Мономахе, 

при правнуках будет твоих.

 Вкусно и грустно впитывается история в строки Смелякова, тихо и скорбно звучит она, разная в проявлениях, но всегда пёстрая, достаточно таинственная:

Под лампой кабацкой неяркой 

на стол деревянный поник 

у полной нетронутой чарки,

как раненый сокол, ямщик. 

Ты шел на разбитых копытах, 

в кострах староверов горел, 

стирался в бадьях и корытах, 

сверчком на печи свиристел.

 Жизнь Смелякова была тяжела – но тяжела, не значит – безутешна, не сломан был стержень, а укреплён тяготами, и поэт, пробиваясь через толщи невнимания, обращается ныне к умеющим слышать читателям со словом ясных смыслов и чётких оттенков…

ЛУЧИ МИХАИЛА ЛУКОНИНА

Поле военной поэзии засеяно густо, но растений-шедевров произросло на нём едва ли много, и формула Михаила Луконина: «Но лучше прийти с пустым рукавом, чем с пустою душой…» – сияет алмазной гранью сути – страшной, абсолютно верной.

Луконин уходил на войну зрелым поэтом, и то, что написал о войне мало, компенсируется смысловым ударом этих двух строк. Ибо бывают строки – точно вырезанные кровоточащей сущностью поэтического дара, самым его сгустком, и таких у Михаила Луконина можно найти изрядно: внутри замечательных стихов; ибо когда строка звучит, как: «На рёбра ляжет въедливая ржа...» – понимаешь её рубежность: то, что за ней последует панорама, или сумма образов, какие врежутся в память, производя определённую работу в душе читающего:

Ты угрожаешь мне:

                              «Огнеопасно!»

А я угрозы этой не пойму –

Огнеопасно? Это же прекрасно!

То, что и надо сердцу моему.

 Точность наблюдений определяет поэта – ещё в большей мере определяемого силою высказывания, и то, что Луконин заявляет:

Нет памяти у счастья.

Говорит о мудром мировосприятие, объясняющем многое в структурах реальности, – и когда читатель встречается с подобными поэтическими перлами, он вспыхивает мигом узнавания: И я знаю это! И у меня так! Только не сформулировать мне…

Нет памяти у счастья.

                                Просто нету.

Я проверял недавно и давно.

Любая боль оставит в сердце мету,

А счастье – нет.

 Всё оставляет меты – а если не так, зачем вообще жизнь, жизнь, натекающая опытом и образами в сосуды сознания, жизнь, протаскивающая через боли, разочарования, суммы утрат, жизнь – ведущая к торжественному рубежу смерти…

 Но тут – даже поэт бессилен объяснить грядущее.

СИЛОВОЕ ПОЛЕ ГРИГОРИЯ ПОЖЕНЯНА

 Коли война не убила – значит, сделала сильнее, значит, позволила закалить, если не выковать свой дух – причём отнюдь не в уединении.

 А рука десантника остаётся твёрдой всегда, ибо жёсткость необходима в поэтическом деле, не меньше, чем в военном:

А что бы мне рукой десантника,

рукой раскованно мужскою,

серьёзно ноября десятого

затеять дело колдовское.

Но – поэзия волхвование, доброе колдовство, собирание небесных минералов: и оригинальность рифмы только тому подтверждение.

Астры – звёзды, или губы?

Стихи Поженяна чувственны, образно полнозвучны, пестры:

Такие подарки к чему бы...

Четвёртые сутки подряд

лиловые астры, как губы,

цыганские губы, горят.

 Лиловые подарки стихов вспыхивают фиолетовыми отливами, переливаются многообразьем тонов, превышающих палитру спектра.

 Стихи Поженяна связаны дуговым ощущением времени, ибо повторение войны неизбывно – в том числе и потому, что человечество не слышит своих поэтов-пророков…

Ах, как я кричал когда-то:

вашу мать... концы и кранцы...

Бродят по военкомату

одноногие афганцы.

 Разнообразный мир плещется и рвётся в стихах Поженяна, как полотнища смысла – но лоскутов от этого не будет, будет ощущение цельности дара, силы большого поэта.

РЕЧИТАТИВЫ КСЕНИИ НЕКРАСОВОЙ

Причитания, тонкий и острый ток слов Ксении Некрасовой – слов, идущих даже не из сердца, а от сердца сердца: из такой глубины познания себя, что дух захватывает у читающего:

А я встала нынче на рассвете...

Глянула – а дом попался в сети

Из зелёных черенков и почек

И из тонких, словно тина, веток.

Обошла я все дома в квартале –

Город весь в тенетах трепетал.

Спрашивала я прохожих –

Где же пряхи,

Что сплетали сети?

На меня глядели с удивленьем

И в ответ таращили глаза.

Вы скворцов

Доверчивей все, люди! –

Думаете, это листья?

Просто яблони

И просто груши?..

 Есть нечто детское в великолепном словесном «захлёбе», но ведь если поэт не сохранил ноты детскости в душе, какой же он поэт?

 В лучшем случае изрядно освоивший суммы приёмов ремесленник.

 Роща непременно босонога, если стоит весна, но чтобы увидеть это – нужна особая детская оптика счастья: и тогда ясно станет, зачем роща всплеснула руками: чтобы разогнать из гнёзд грачей.

 Вот они чёрными метинами живого смысла взмывают в воздух, переполняя его собою; а вот и она – весна: вечная и проходящая, приходящая порою ко всем поэтам, коими жив язык – когда не иллюзия это: самих поэтов, но как же проверить?

 Суммы истин тяжелы, как свинец, но без иллюзий была бы не жизнь, а клякса.

 И ткутся пышные, как узбекские ковры, плетутся тонко, захлёбываются речитативом, звучат, живут прекрасные стихи Ксении Некрасовой:

И стоит под клёнами скамейка,

на скамье, небес не замечая,

юноша, как тонкий дождик,

пальцы милой женщины руками,

словно струны, тихо задевает.

 Простые, как счастье, сложные, как струны духа…

 http://denlit.ru/index.php?view=articles&articles_id=3063

<!-- Double separator -->