Ирина КАРПИНОС

Я когда-то любила Вас, Федор Михайлович! Как отца… И вот Вам уже почти 200. У нас чудовищная разница в возрасте. Мы даже оказались в разных тысячелетиях...

Мне больно представить, как Вы стояли на Семеновском плацу и ожидали казни. Вам тогда было всего 28. Первый небольшой роман "Бедные люди" сделал Вас известным литератором, но кружок Петрашевского чуть не стоил Вам жизни. И все-таки Вас в числе других петрашевцев помиловали и расстрел заменили каторгой. Четыре года в остроге с уголовниками были для Вас невыносимы. А дальше последовали еще четыре года военной службы там же, в Сибири. Но Вам, рядовому Достоевскому, встретилась в Семипалатинске супружеская чета Исаевых. Белокурая Марья Дмитриевна очаровала Вас с первого взгляда. Эта женщина была болезненна и нервозна. Истерический тип личности всегда привлекал Вас. Роман развивался бурно и мелодраматично, пока не скончался страдающий тихим алкоголизмом муж Марьи Дмитриевны. Вы даже простили вдове молодого любовника Вергунова и, наконец, (в 35 лет!) обвенчались с ней. Но в первую же брачную ночь в Барнауле у Вас случился сильнейший припадок. Такое бывало и раньше, с 18 лет, после того, как Вашего отца забили насмерть крепостные. Но впервые тогда, в Барнауле, врач произнес беспощадный приговор: эпилепсия.

Бедный Федор Михайлович, бедная Марья Дмитриевна! Это была не семейная жизнь, а сплошное противостояние двух страстных, хрупких здоровьем, экзальтированных личностей. К тому же Вы, Федор Михайлович, писали романы и издавали журналы. А Марья Дмитриевна сгорала от чахотки и, цепляясь за жизнь, тайно встречалась с Вергуновым. Конечно же, Вы ее ревновали, ненавидели и жалели. Марья Дмитриевна оставила свой след в русской литературе. (Помните несчастную жену Мармеладова в "Преступлении и наказании"?)

Но однажды Вы встретили "подругу вечную". К тому времени Вы, бывший смертник и каторжник, написав "Записки из мертвого дома", стали пользоваться большим успехом. На одном из студенческих вечеров после публичных чтений глав из "Записок" к Вам подошла студентка и вручила письмо. В нем оказалось признание в любви. Аполлинария Суслова была 23-летней девицей, сознательно выбиравшей, кому, наконец, вручить свое непорочное тело. А Вам ведь уже было больше сорока, Вы годились ей в отцы. Но Вы, господин Достоевский - известный писатель и муж смертельно больной женщины - ринулись в новую страсть без оглядки. Полина превзошла Марью Дмитриевну по части изощренных мучительств. Но зато романы, в которых воцарилась Суслова, сделали Вас великим писателем. Она -- и Полина в "Игроке", и Настасья Филипповна вместе с Аглаей в "Идиоте", и Катерина Ивановна вместе с Грушенькой в "Братьях Карамазовых".

А что, собственно, она представляла собой в жизни? Аполлинария была девицей с большими претензиями, считавшей, что весь мир должен ей служить. Сочиняла студентка из народа совершенно безнадежные литературные опусы... Знаете, Федор Михайлович, в наше время такие Сусловы называют себя феминистками. Только я не видела еще ни одного Достоевского, который бы ими прельстился. Правда, с Достоевскими у нас - острая литературная недостаточность.

Не имея собственного таланта, но обладая чудовищными амбициями, эта властолюбивая тетка умудрялась доводить окружающих до состояния полной опустошенности. Далеко не со всеми ей это удавалось, но с Вами получалось легко. Слава богу, что Суслова бросила Вас, Федор Михайлович. Еще при Вашей жизни, дожив до 40 с лишним лет, она охмурила горячего Вашего поклонника - писателя и философа Василия Розанова. И он в 24 года женился на ней, воспринимая это как акт преемственности: по сути, сын женился на мачехе. Ему казалось, что таким образом можно постичь Вашу феноменальную отцовскую душу. Но Розанов жестоко ошибся! В конце концов, он решил развестись с Сусловой. Аполлинария Прокофьевна по причине врожденной зловредности долго не давала ему развода. Скончалась она, Федор Михайлович, через 37 лет после Вашей смерти. В том же 1918 году умерла и Ваша вдова Анна Григорьевна Достоевская.

История Вашего второго брака очень поучительна. В 45-летнем возрасте Вы познакомились со стенографисткой Анной Сниткиной. Это была самая незаметная из всех Ваших женщин. И самая незаменимая. Двадцатилетняя Аня пришла к Вам, чтобы помочь за 26 дней записать создающийся на ее глазах роман "Игрок". Вам нужно было обязательно сдать его в срок. Одновременно Вы сочиняли и диктовали роман "Преступление и наказание". Вы не были влюблены в Аню Сниткину. Она не напоминала ничем ни Марью Дмитриевну, ни Суслову. Но писательское чутье подсказало, что именно такая жена-падчерица Вам нужна. Впоследствии она безропотно сносила от Вас все: безудержную страсть (до полного фиаско) к игре в рулетку, болезненную вспыльчивость, безосновательную ревность и частые припадки эпилепсии. Это оказалось с ее стороны той самой жертвенной любовью, какой Вы не могли добиться ни от кого. И Ваша ответная "отцовская" страсть была горячим чувством благодарности мужчины, не избалованного женским обожанием. Только почему-то образ Анны Григорьевны не отпечатался ни в одном из Ваших произведений. Такая абсолютно неинфернальная женщина могла рожать Вам детей, но не могла возбуждать в творческом смысле. Она была для Вас кем угодно - только не музой. Вы прожили вместе 14 лет и искренне считали этот брак счастливым. Лев Толстой вообще рекомендовал писателям приобретать жен, похожих на Сниткину. И Тургенев, уже написавший роман "Отцы и дети", мечтал сменить Полину Виардо на такую вот Аннушку. Может быть, они и правы... Только зачем же она в Ваших письмах вымарывала целые абзацы? Заставь некую жену мужу-отцу молиться -- она от усердия всё его литнаследие кастрирует...

Простите меня, Федор Михайлович, но ни одна из описанных выше реальных женщин не сравнима по масштабу с героинями Ваших произведений. Настасья Филипповна гораздо пассионарней своей прототипицы. (Ах, сколько лет мне снился каждый камень Невского! За все спасибо господину Достоевскому. Озноб и жар, как у Настасии Филипповны, я заглушала коньяком и чаем липовым). Мы, дети ХХ века, болели Вашими провидческими романами, адаптируя их коллизии к собственной жизни. (И вот приходит долгожданный мой Раскольников. И мы друг к другу прикасаемся, как школьники. И в запоздалые бросаемся признания. По "Преступлению (почти) и наказанию")... Почитаемый несколькими поколениями литераторов Михаил Бахтин называл Ваши поздние романы полифоническими, а житие в них - карнавальным. И мы кружились в этом карнавале, пока не пришла свобода и не опубликовали Ваш "Дневник писателя". А там – «богоносность русского народа»... Приплыли...

Наверное, я еще не разлюбила Вас, Федор Михайлович. Но что-то в душе оборвалось... В Вашем позапрошлом веке не было глобальных геноцидов, мировых и гибридных войн. А в нашем прошлом столетии немцы - "культурная нация" - перед тем, как отправить в печь очередную партию неарийцев, цитировали Достоевского и Ницше. Там, за горизонтом, Вас не тревожит чувство вины?

Приходите, Федор Михайлович, на нас посмотреть. Наш Апокалипсис бездушен. О слезинке ребенка больше никто не вспоминает. На смену Раскольниковым пришли Рогожины. Им любую Настасью Филипповну замочить - плевое дело. И вообще с героями Вашего вегетарианского века в наше время что-то не то происходит. Грушеньки нынче продажны и бесстрастны, Алеши Карамазовы, не задумываясь, стреляют в братьев... Такой полифонический карнавал гибридных и гражданских войн захлестнул нас, Федор Михайлович, что не можем опомниться...

© Ирина Карпинос