Дмитрий Каралис


В октябре 1974 года по институтским коридорам пронесся слух: вечером во Дворце культуры моряков выступает Владимир Высоцкий.
Я встрепенулся и бросился звонить в комитет комсомола приятелю. Билетов нет — все раздали по факультетам.
На втором этаже Дворца культуры моряков размещался корреспондентский пункт газеты «Водной транспорт» — я немного сотрудничал с ними. Прибежал, запыхавшись, в корпункт.
— Хотите, попробую взять у Высоцкого интервью? Только надо договориться с вахтой, чтобы вечером пропустили.
Заведующий корпунктом, добродушный, сильно покрученный жизнью дядечка, неспешно достал из-под стола бутылку портвейна, налил, выпил, поморщился и пожал плечами:
— Ну, попробуй. Только на хрена он нам? У нас морская газета. А он кто? Не пойми кто. Да и вообще…
— А вы не знаете, как его отчество?
— Знаю. Владимир Владимирович! Как у Маяковского!
В кабинет, задорно стуча каблучками, зашли две дамочки — из редакции газеты «Моряк Балтики». И сразу закурили, защебетали, захохотали.
— Сегодня у нас Высоцкий выступает! — значительно произнес хозяин кабинета и вновь налил.— Вот Каларис хочет у него интервью взять.
— Каралис,— поправил я.
— Я и говорю — Канарис,— журналист выпил и закусил ломтиком колбасы.
Дамочки с интересом взглянули на меня — как здорово! Они тоже хотят взять интервью у певца и артиста! А во сколько? Угадав в них шумных конкурентов, я пожал плечами: сам ничего толком не знаю.
С вахтой договорились. Я должен был тихо стоять у турникета служебного входа и поджидать певца. Оставшееся время я придумывал вопросы и волновался.
Это было время Высоцкого. Записи его песен звучали из каждого магнитофона. Идешь по улице и слышишь из открытого окна: «Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!» Остановишься, пораженный пронзительностью аккордов и своевременностью подсказки, и сворачиваешь в пивной бар. А что еще делать после таких рыдающих слов — садиться за калькулятор и лихорадочно вычислять средний срок службы судна класса «река-море» до капитального ремонта? Приходишь с рублем в бар — а там магнитофон хрипит веселой энергией: «Где твои семнадцать лет? На Большом Каретном! А где твой черный пистолет? На Большом Каретном!» И после третьей кружки пива начинаешь слегка жалеть, что стал инженером, а не каким-нибудь романтическим бандитом с черным пистолетом…
Тут надо вспомнить, чем были в те времена пивные бары для молодежи.
Оазис! Лучшее место встреч, свиданий и разговоров. Школа жизни. Театр. Легкий хмель в сочетании с доброй компанией. За три рубля можно было купить десять кружек пива, рыбную закуску с сухариками и еще подраться. Или подружиться. В барах прогуливали лекции студенты и студентки, заходили и простоватые парни с заводов, и научные сотрудники в очках. Сидели, жадно глотая пиво, краснолицые командированные, рвались руками лещи и простецкая вобла, осторожно резались ножичками рыбы с диковинными названиями: нельма, терпуг, клыкач, нототения… Диковинные истории, загадки на спичках, борьба на руках, скорые обещания жениться или развестись…
— Как у вас в Омске со снабжением?
— Зашибись! Соленые огурцы в каждом магазине! Плодово-ягодное на базаре уже в десять утра купить можно. Как у Высоцкого! «Мои друзья хоть не в болониях, зато не тянут из семьи. А гадость пьют из экономии, хоть поутру, да на свои!»
— Да, правильный мужик! Он нашу жизнь знает!
Песни порождали о Высоцком легенды. Говорили, например, что он сидел при Сталине, а когда выпустили, бродил по тайге с геологическими партиями, добывал уголь на Сахалине, пил, дрался, играл в карты, шоферил дальнобойщиком, а потом его пригласили в артисты, где его немножко подлакировали и научили хорошим манерам. Молодежи нравилось, что он человек бывалый, мужественный и честный. Не мурлыкает под нос, не гнусавит, а режет правду-матку о нашей жизни грубым мужским голосом. Свой парень! Еще болтали, что он очаровал француженку Марину Влади и даже умудрился жениться на ней. Но это казалось явным вымыслом. Хотя кто знает…
Так вот. Октябрь 1974 года. С блокнотиком и авторучкой жду на вахте Дворца культуры моряков Владимира Высоцкого. Никаких элегантных диктофонов размером в два сложенных пальца тогда просто в природе не существовало. Самый маленький отечественный кассетный магнитофон «Романтик» весил килограммов пять и не умещался даже в большом профессорском портфеле.
Волнуюсь. Опасаюсь увидеть природно-дикого бородатого мужика: в прожженном свитере, с папироской, бутылкой водки и с потертой гитарой, висящей на груди. А вдруг я ему не понравлюсь, и пошлет подальше? Он такой, он может. Вахтер спокоен — ему этот хрипун Высоцкий не нравится, он предпочитает Лемешева и Эдиту Пьеху.
Открывается дверь, и с улицы входят два человека: высокий, с копной черных проволочных волос, и поменьше — чистенький, в элегантном плаще с поднятым воротником. Гитару он держит на плече, как дубину. Высоцкий! Он уверенно толкает поручень турникета, они проходят вахту, и я слышу хрипловатый голос: «И ты представляешь! Я играл два акта без перерыва! Два акта без перерыва!» Удаляются по коридору. Забегаю вперед, кланяюсь:
— Владимир Владимирович, я нештатный корреспондент газеты «Водный транспорт»…
— Меня зовут Владимир Семенович! — громко поправляет Высоцкий.
— Ой, извините… Владимир Семенович, можно будет взять у вас интервью для нашей газеты?
— Можно. Подходите после концерта.— Он оборачивается к спутнику и продолжает азартно рассказывать: — И этот хороший человек мне даже спасибо не сказал! Он только сладенько улыбнулся и развел руками! Каково?..
Они шли, вальяжно покачивая плечами по коридору, и я хвостиком шел сзади, вдыхая диковинный запах одеколона и понимая, что обещание Высоцкого — это мой пропуск на концерт, и мне нельзя отставать…
За кулисами, куда я просочился, меня в любой момент мог прогнать пожарный или администратор, но спускаться в битком набитый студентами зал было рискованно: как потом вернешься? Да и мест не видно — сидели на ступеньках, батареях, даже на полу…
Ходили важные административные люди, я держал наготове свои удостоверения нештатных корреспондентов — «Известий» и «Водного транспорта», но никто не погнал и даже слова не сказал — все ждали выхода Высоцкого. Из-за кулис хорошо просматривался уголок зала с первыми рядами — там втихаря настраивали переносные магнитофоны на запись.
К микрофону вышел дядечка в пиджаке, поднял руку, призывая к тишине, и произнес немного загадочную речь. Вот, дескать, у нас в гостях артист «Театра на Таганке» Владимир Высоцкий и его коллега Иван Дыховичный, они расскажут о том, как живут труженики сцены, какие задачи в патриотическом воспитании молодежи ставит перед собой театр, а потом исполнят некоторые музыкальные номера…
Я пялился на Высоцкого, который подстраивал гитару и готовился к выходу.
Хорош! Сиреневая рубашечка с погончиками и желтыми пуговками-кнопками, фирменные джинсы, узконосые кожаные ботинки наподобие «битловок». Прическа — волосок к волоску. Симпатичный дядечка. И близко ничего нет от пьяницы, гуляки или шофера-дальнобойщика. И чего зря болтают и распускают слухи!..
Высоцкий вышел на сцену, низко поклонился загремевшему аплодисментами залу, и поколдовал с микрофонами. Не произнося никаких речей о задачах театра на современном этапе, он объявил первую песню, слегка прокашлялся и начал петь.
Это была песня моряков пиратского брига — «Еще не вечер»:
Четыре года рыскал в море наш корсар,
В боях и штормах не поблекло наше знамя.
Мы научились штопать паруса
И затыкать пробоины телами.
…………………………………………………
Но нам сказал спокойно капитан:
— Еще не вечер, еще не вечер!
За кулисами слушалось плохо — звук живой и отраженный мешали друг другу, но зато я близко видел, как надувались вены на шее Высоцкого, и видел сияющий кончик его ботинка, плавно отбивающего ритм. Спев песню, он делал руками властный жест, прекращая аплодисменты, и, сказав несколько слов, начинал следующую. Ничего запретного или хулиганского Высоцкий не спел.
Отпел он как-то быстро, и когда из зала стали выкрикивать просьбы спеть еще и названия песен, сказал в микрофон примерно следующее:
— Дорогие товарищи! Я не пою на бис, потому что готовлю к каждому выступлению отдельный ­репертуар. Спасибо за теплый прием! А сейчас выступит мой друг и коллега Иван Дыховичный.
Тот и появился немедля со своей гитарой.
Высоцкий вышел со сцены прямо на меня. На лбу блестели капельки пота. Прическа слегка подрастрепалась.
— Пошли! — подмигнул.— Поговорим!
К нам подлетела черноглазая студентка Таня с дорогим «Зенитом» наперевес и коробочкой фотовспышки:
— А можно вас сфотографировать? Я из студенческого фотоклуба…
— Да-да, Владимир э-э-э… Семенович, хорошо бы для интервью ваше фото…
Высоцкий замер с гитарой в руках, улыбнулся. Щелчок, еще щелчок. Высоцкий переменил позу. Шутливо отвел гитару в сторону, взял ее за гриф, словно это была большая бутылка, сделал нечто вроде книксена.
Стройный черноволосый Дыховичный уже пел плавным голосом нечто вроде романсов. Первые ряды зала начинали пустеть…
Мы быстро шли по закругляющемуся коридору, и Высоцкий толкал рукой двери артистических уборных, подыскивая место для разговора. Закрыто. Закрыто. Открыто! Мы вошли в комнатку с казенной мебелью, Высоцкий поставил в угол гитару, сел боком на канцелярский стол и вытащил пачку козырных по тем временам «Столичных». Щелкнул красивой зажигалкой. С удовольствием выпустил дым. Рубашка на нем слегка промокла.
— Давайте ваши вопросы!
В дверь просунулась головка студентки Тани.
— А мне можно?
— Можно,— иронично сказал Высоцкий.— И заприте дверь. А то еще кто-нибудь прибудет.
В скважине торчал ключ с биркой. Я впустил Таню и повернул его.
Наше исчезновение по идущему полукругом коридору было столь стремительно, что никто и глазом не успел моргнуть. Я внутренне ликовал — не менее получаса с Высоцким!
— О чем вы хотели спросить? — Высоцкий жадно курил, выпускал из ноздрей дым.
По коридору бегали, стуча каблучками, дамочки из «Моряка Балтики».
— Они где-то здесь! — Крутнулась ручка двери.— Закрыто! Куда они подевались? Может, на улице?
Вопросы были написаны в блокноте, но первый вопрос возник из концертной ситуации:
— Владимир Семенович, вы начали свое выступление с песен о море. Почему? Вы плавали? Служили на флоте?
Высоцкий сказал, что в море отчетливая драматургия. В трудностях сразу видно, чего стоит человек. И поэтому песни о море пишутся легко. Он любит море, но моряком никогда не был… У него много друзей-моряков — они рассказывают ему разные истории, в том числе и про команду нашего сухогруза, которая попала под американский обстрел во Вьетнаме. И ему приятно, что его песню со словами «Но нам сказал спокойно капитан: еще не вечер, еще не вечер…» напевал в этой передряге экипаж судна…
— А сколько песен вы всего написали?
— Никогда не считал, но думаю, штук четыреста наберется…
— Легко ли даются вам песни?
— Иногда легко — идешь по улице, и песня сама прорывается наружу. Иногда чертовски трудно. Можешь неделю в злости ломать карандаши, а песня не складывается… По-разному бывает.
— Кто ваш любимый писатель?
— Достоевский.
Я спросил про спортивные песни: как они рождаются? Какими видами спорта он занимался?
А что еще спросишь, если на подготовку к интервью было два часа, и я знал Высоцкого по песням и двум-трем фильмам, включая «Служили два товарища». Умные такие, проницательные вопросы…
Высоцкий сказал, что в юности увлекался боксом. Занимался спортивной гимнастикой. Держит себя в форме: на сцене без этого нельзя. Может и сейчас уголок на столе сделать…
— А что для вас главное — театр или песни? Кем ощущаете себя в большей мере — артистом или певцом?
— Я артист,— твердо сказал Высоцкий.— Никогда не считал себя певцом в полном смысле этого слова. Выйти на сцену и петь чужие песни мне не хватает ни нахальства, ни желания. То, что я пою, это мой театральный номер. Это мое от начала до конца. Я артист…
— А расскажите, пожалуйста, читателям нашей газеты о своей семье. Вы случайно не из театральной семьи, это у вас не наследственное?..
Задавая этот тонкий вопрос, я наивно рассчитывал подобраться к личной жизни Высоцкого и выведать про Марину Влади. Такой вот хитрец, если не акула пера, то щука — точно.
— По наследственной линии мне бы носить погоны,— просто ответил Высоцкий.— Отец был военным.
— Понятно,— проблеял я и стал деликатно подбираться к теме с другого конца: — Значит, в вашей семье вы один, так сказать, артист… Больше, значит, никого нет?
Высоцкий с усмешкой вздернул подбородок:
— Что ты ходишь вокруг да около, паренек! Ты хочешь спросить про Марину Влади?
— В общем, хотелось бы знать… Извините, может, это сплетни…
— Не сплетни. Мы муж и жена!
— Понятно. Еще раз извините. Я, понимаете ли…
— Да нечего извиняться,— весело развел руками Высоцкий.— Вопрос как вопрос. Мне его пять раз на дню задают, и всяк по-своему!
— Н-да… — Я почувствовал, что краснею.— А вот недавно вышла ваша пластинка с песнями «Утренняя гимнастика», «Черное золото», «Мы вращаем землю»… Это компромисс с властью для того, чтобы выпустить пластинку, или вы сознательно уходите от острых тем?
Высоцкий нахмурился, поискал, куда бы сунуть окурок, и Таня высыпала из коробка спички и предложила в качестве пепельницы. Высоцкий благодарственно кивнул. Он сидел на столе, покачивал ногой и не спешил отвечать на вопрос. Вытянул из пачки следующую сигарету. Порывисто щелкнул зажигалкой, затянулся, прищурился в сторону окна. Приоткрыл большую казенную форточку. Вновь прищурился — сначала на Таню, потом на меня…
— Понимаете, в чем дело, ребятишки… — Он смотрел на нас как на приятелей, которым вынужден сообщить досадную весть.— Дело в том, что мы живем в безвременье…
— А что это значит? — тихо спросила Таня.
Этот вопрос мог бы задать и я. Мне показалось, я первый раз слышу такое выражение.
Не буду пытаться цитировать Высоцкого — записать не успел, да и не много запишешь, когда человек смотрит тебе в глаза. Вот ответ Высоцкого, как он запомнился.
— Безвременье — это когда ничего не происходит. Если после двадцатого партсъезда начались перемены, был разоблачен культ личности, в обществе запахло весной, народ услышал хотя бы часть правды о происходившем в стране, то сейчас все затянуто ледком равнодушия, народ не чувствует себя народом, все решается без него… Безвременье — это безвременье…
Высоцкий проверил взглядом гитару в углу, стряхнул пепел и чуть назидательно поднял палец:
— И если мне удается в фирме «Мелодия» издать пластинку с «Утренней гимнастикой» — уже хорошо! Я даже рад. Я знаю: придет уставший человек с работы, поставит мою пластинку, и ему станет чуточку легче жить… Давай следующий вопрос!
— Вы, наверное, много ездили по стране… — Высоцкий кивнул, соглашаясь. — Вы много видели, повидали разное… Жизнь вас кидала…
— Э-э,— поморщился Высоцкий и неодобрительно покачал головой,— вот этого не надо. Жизнь как жизнь! Как говорится, не сидел, не привлекался, не участвовал! Учился в строительном институте, но Бог спас от этой нужной людям профессии и направил меня прямехонько в театральную студию! Обыкновенный московский парень!
— Но такое знание жизни, такие, так сказать, образы в ваших песнях… Откуда?
Высоцкий стал рассказывать о послевоенной Москве, о безногих инвалидах на тележках, о коммунальных квартирах, в которой сам вырос, о дворовой шпане, голубятнях, финках в кармане, кепках-шестиклинках… Короткий, но страстный монолог. Ничего не записал! Восстанавливал уже дома, по памяти.
— Жизнь — она кругом! Одни видят ее, другие не хотят видеть! Или не могут! — он закурил еще одну сигарету и взглянул на часы.
Мои умные вопросы («Кем хотели быть в детстве?», «Какие качества больше всего цените в человеке?» и проч.) подходили к концу. Высоцкий, похоже, вздохнул с облегчением. Я попросил автограф в блокнот. «Счастливо!» — написал Высоцкий и поставил подпись на обороте моих вопросов. Попросить сфотографироваться с ним вместе мне не хватило духу. Таня снимала-щелкала его много, но деликатно.
Когда Высоцкий, подхватив гитару, ушел, она вытряхнула из спичечного коробка его мятые окурки и сложила в кулечек — на память. Я немного похихикал над девичьей придурью.
Мы вместе вышли на улицу. Темно. На трамвайной остановке толпился народ. Крапал холодный дождик. На душе было тепло и одновременно тревожно от разговора с Высоцким. Ну, кто мы для него? Случайные люди. А общался на равных, уважительно. И эта фраза: «Мы живем в безвременье…»
— Я его другим представляла,— сказала Таня.
— Хуже?
— Просто другим. Думала, он артист, а он человек. Не люблю артистов.
— Я тоже представлял другим. Сделаешь фотографии для интервью?
Таня сказала, что сделает и занесет на кафедру. Живет в общежитии на площади Стачек, приехала учиться из Тамани.
Таня из Тамани сделала для меня штук пятнадцать фотографий — все отличного качества. Естественно, черно-белые по тем временам. Высоцкий во всей своей мужественной красе. Там, где дурачится, видна расчетливая хитрость…
Часть раздарил, остальные растащили друзья-приятели, заходившие в мою холостяцкую комнату на Большом проспекте. Думал, всегда найду эту Таню из фотоклуба и попрошу отпечатать еще, но глядь — Таня уже закончила институт и уехала домой… Ау, Тамань! Откликнись, Танечка! Может, у тебя сохранились?
…А с интервью все пошло наперекосяк. В «Вод­ном транспорте» тот же дядечка, снабдивший меня неправильным отчеством Высоцкого, прочитал два машинописных листка и недоверчиво крякнул: «А как же он с Мариной Влади живет? По переписке, что ли?» Я пожал плечами:
— Не знаю. Так сказал. А я записал. Печатать будете? Видите, он там про моряков хорошо говорит…
— Не, не наша тема. Убери в конверт и никому не показывай!
В институтской многотиражке «Советский вод­ник» пообещали подумать. Думали несколько дней, потом вернули:
— Партком против.
— Почему?
Под великим секретом сообщили: «Понимаешь, это у него халтуры такие, и мы как бы соучастники…» Но по глазам было видно, что врут.
— У меня информационный повод четкий,— говорю,— состоялась творческая встреча с артистами «Театра на Таганке», а потом Владимир Высоцкий ответил на вопросы нашего корреспондента… Про концерт ни слова нет.
— Не-не-не… Не пойдет. Высоцкий — не та фигура.
Позвонил Льву Сидоровскому в газету «Смена» — он печатал мои юмористические рассказики и сам брал интервью у артистов и разных знаменитостей.
— Лев Исаевич, я взял интервью у Владимира Высоцкого, может быть, вашу газету заинтересует?
— Нет-нет… — отвечает односложно, но как-то взволнованно. — Не получится.
— А почему?
— Нет-нет, спасибо.
— Свежее интервью, прекрасные фотографии… Это же Владимир Высоцкий! Который поет!
В ответ что-то невразумительное, словно ему говорить неудобно.
— Может, вы сами с ним встречались и сделали материал?
— Нет-нет. Да-да. Всего доброго! До свиданья!
Внимательно прочитали, но шарахнулись от материала и в журнале «Аврора»: «Нет-нет, это не герой нашей молодежи!..»
Две машинописные странички интервью ходили по рукам моих знакомых и в конце концов за­терялись.
Остался лишь блокнот с вопросами-ответами и автографом Высоцкого. (Этот блокнотик с бежевой обложкой я сдал пару лет назад вместе со своими дневниками в архив Пушкинского Дома — Институт русской литературы.)
Но вот через несколько лет после смерти Высоцкого мне стали звонить из редакций:
— У вас было чудное интервью с Владимиром Высоцким, мы бы его сейчас опубликовали.
— Поздно.
— В каком смысле?
— Во всех. Сейчас каждый гардеробщик, подававший ему пальто, норовит выступить с собственным интервью: «Он был мировым парнем!» А тот, с кем Высоцкий по рюмке выпил, выступает по телевизору с воспоминаниями под девизом «У нас была крепкая мужская дружба!». Тот, кто ему пакостил, лезет в друзья. Кто стучал, уверяет, что любил, как родного брата. Противно. Не хочу. Да и потерялось оно. А восстанавливать по блокноту трудно. ­Спасибо…
И вспоминалась грустная фраза Высоцкого: «Мы живем в безвременье…»
Интересно, как бы Высоцкий назвал наше время? О чем бы пел сейчас Владимир Высоцкий?..