Станислав Зотов 

203 года поэту Аполлону Николаевичу Майкову
1841 год был тяжёл для русской литературы. Летом того года погиб на дуэли Михаил Юрьевич Лермонтов, поэт трагической судьбы и величайшего таланта. Виссарион Григорьевич Белинский, крупнейший литературный критик данного времени, мучительно переживал эту потерю, и потому так пристален был его взгляд на все новые личности и имена, что появлялись на литературном горизонте. Неудивительно, что он сразу отметил первую книгу стихов ещё неизвестного молодого автора, которому тем летом исполнилось только 20 лет. Вот что писал критик по поводу появления юного дарования в статье (целой статье, а не общем обзоре, что уже говорит о многом!), посвящённой разбору творчества нового поэта:
«Отстраняя все гадания, которые могут быть произвольны или односторонни, и предоставляя времени решение вопроса о степени поэтического таланта г. Майкова, – мы скажем пока только, что многие из его стихотворений обличают дарование неподдельное, замечательное и нечто обещающее в будущем. Говоря так, мы думаем, что много сказали в пользу молодого поэта: можно быть человеком с дарованием и не обещать развития; только сильные дарования в первых произведениях своих дают залог будущего развития... Явление подобного таланта особенно отрадно теперь, в эту печальную эпоху литературы, осиротелой и покрытой трауром, – теперь, когда лишь изредка слышится свежий голос искреннего чувства, более или менее звучный отголосок внутренней думы...»
Отдадим должное «неистовому Виссариону», он мог в одной фразе стразу сказать о многом: и о том, что русская литература понесла тяжёлую утрату и является «осиротелой и покрытой трауром» (явный намёк на убийство Лермонтова), и о том, что новый голос «свеж», «искренен» и является «отголоском внутренней думы», то есть – помимо чисто художественных талантов, что уже много, критик заметил в «поэтическом таланте господина Майкова» глубинный смысл и большую внутреннюю работу. Он отметил ум молодого поэта и тонкое чувство прекрасного.
О чём в тиши ночей таинственно мечтаю, 
О чём при свете дня всечасно помышляю, 
То будет тайной всем, и даже ты, мой стих, 
Ты, друг мой ветреный, услада дней моих, 
Тебе не передам души своей мечтанья, 
А то расскажешь ты, чей глас в ночном молчаньи 
Мне слышится, чей лик я всюду нахожу, 
Чьи очи светят мне, чьё имя я твержу.
Это стихотворение Аполлона Майкова, написанное в марте 1841 года (ещё был жив Лермонтов) и вошедшее в его первый сборник «Стихотворения», живо напомнило Белинскому одно из последних лермонтовских: «Нет, не тебя, так пылко я люблю, не для меня красы твоей блистанье...» Не знаю, увидел ли Белинский в юном поэте нового Лермонтова, но какой-то созвучный мотив нашёл несомненно и щедро рассыпал Майкову обильные похвалы таланту, что делал, следует заметить, совсем не часто. Так первую книгу лирики Некрасова «Мечты и звуки» тот же Белинский встретил резкой критикой, и это даже заставило будущего великого певца «музы скорби и печали» в слезах сжечь этот свой первый опыт. Не то с Майковым, критик с самого начала проявил к его таланту необыкновенное участие, хотя, как показало время, талант Аполлона Майкова оказался гораздо скромнее таланта Некрасова, а уж тем более Лермонтова. Но скорбь Белинского по Лермонтову была так велика, что даже отдалённые лермонтовские мотивы в лирике нового дарования породили в нём надежды на явление нового «солнца русской поэзии», тем более что имя у этого дарования было Аполлон – бог муз и искусств античного мира! В сочетании с непритязательной фамилией Майков это вызывает улыбку, однако, надо заметить, что в то время никто не смеялся, тогда все знали, что род Майковых – стариннейший дворянский род, известный в истории России со времён Великого князя Московского Василия Васильевича Тёмного (деда Ивана Грозного), когда думным дьяком этого князя был некий Андрей Маёк, прозванный так за умение так запутать (замаять) любое дело, что кроме него уже в нём никто бы разобраться не мог. Отчего дьяк этот был на самом хорошем счету у правителей московских, так как был незаменим в распутывании самых запутанных государевых дел. От этого Майка и пошли Майковы, всё, в основном, гражданские чиновники на высоких должностях, а в «просвещённый век» давшие русской культуре несколько замечательных имён художников, мыслителей и поэтов.
Тут, прежде всего, надо вспомнить отдалённого родственника нашего героя поэта XVIII века Василия Ивановича Майкова, друга «бича пороков» Сумарокова, заработавшего в екатерининское время шумную и скандальную славу своей остросатиричской поэмой «Елисей, или Раздражённый Вакх» о излишне вольных нравах петербургского общества. Великая Екатерина с пороками, конечно, боролась, но к излишним сатирическим намёкам относилась подозрительно и пришлось Василию Ивановичу спешно записываться в масоны (это ещё до Великой Французской революции), бывшие некоторое время в фаворе у «ученицы Вольтера», и выступать с моральными проповедями нравственного самоусовершенствования. А вот отец нашего Аполлона, Николай Аполлонович Майков (Майковы все были Аполлонами – и не иначе) был личностью героической и с удивительной судьбой. Офицер, раненый в ногу на поле Бородина в 1812 году, он был увезён в своё ярославское имение, там поправился и вновь вернулся в строй. Дошёл с русской армией до Парижа, там увидел шедевры живописи в Лувре, и в нём проснулся талант художника. Он стал копировать картины великих мастеров, сам стал писать маслом и вскоре оставил военную службу ради занятий «свободными искусствами». Уже во времена императора Николая Павловича он, как военная косточка, вдруг ставший живописцем, был приближен ко двору, сам государь поручил ему писать образы для придворной церкви, а после и для строящегося Исаакиевского собора в столице, и с его благоволения Николай Аполлонович стал академиком живописи. 
Вот из такой семьи вышел наш поэт! Из «сливок общества», из придворной элиты, но не из «надменных потомков, известной подлостью прославленных отцов», как писал Лермонтов, нет, была в России настоящая культурная и высокообразованная элита, и в роду Майковых поэт Аполлон Николаевич Майков стал ярчайшим её представителем.
Ему очень повезло с происхождением. Близость его отца к императорскому двору сразу сделало и самого Аполлона Майкова отчасти «придворным поэтом», а подмеченная схожесть талантов Майкова и Лермонтова, которая не одному Белинскому стала ясна, заставила обратить на молодого поэта взор самого императора Николая Павловича! Император ведь вовсе не был тем солдафоном и дубиной, каким его обычно изображала либеральная традиция. То, что он так жестоко поступил с Лермонтовым, было следствием определённой придворной интриги, направленной на умаление рода Столыпиных, к которым, через бабушку, принадлежал и Михаил Юрьевич. В строках Лермонтова о «надменных потомках» «подлых отцов» постарались увидеть клановую разборку между одними, близкими трону семействами, и другими, которые оттесняли первых, т.е. Столыпиных. Император этой подковёрной борьбы кланов при своём дворе не терпел и удалил блестящего молодого гвардейского офицера и лейб-гусара Лермонтова на Кавказ, где тот, в конечном итоге, и погиб. История эта была памятна императору и доставляла ему глухие упрёки совести, ведь он погубил величайший талант! Потому явление нового, близкого придворным кругам поэта, возбудило в нём желание как-то помочь новому таланту, а может быть, и это предположение вполне резонно, и обезопасить его от вовлечения в эту придворную нечистоплотную игру, которая сгубила уже и Пушкина и Лермонтова. И вот так, к удивлению всех, получилось, что творчество Аполлона Майкова получает признание не только у демократически настроенного Белинского, но и у царя, и юный Аполлон сразу оказывается награждённым щедрой денежной премией (тысяча рублей – по-нынешнему это миллион) и... отправлен на два года – не на Кавказ, заметьте, под пули горцев, а как раз напротив – в солнечную Италию, изучать античное искусство, европейскую культуру, совершенствоваться в своём творчестве на примере великих поэтов итальянского Возрождения – Данте и Петрарки. И всё это на полном государственном пансионе! Кому из русских поэтов того времени давали с младых ногтей столь щедрые авансы?..
Повидать Европу, проникнуться духом европейской цивилизации для Майкова было, конечно, хорошо и полезно. Два года – с 1842 по 1844, – проведённые в беспечных странствиях по Италии, Франции, Австрии и Германии, сделали его незыблемым приверженцем лучших образцов высокого классического европейского искусства. Эта закваска осталась в нём навсегда. Он и после возвращения в «сумрачную Россию» всю жизнь будет нести в себе семена классической, римской и греческой культуры, в этом свете вообще смотреть на принципы создания прекрасного в искусстве, но, что можем мы поставить ему в несомненную заслугу, он никогда не забывал в себе русского и в более широком смысле – славянского человека. И, как исконный славянин, по роду, по крови, по душе – он остался, несмотря на весь европейский лоск – глубоко русским национальным художником слова.
Первая же его работа по возвращении в Россию – диссертация по древнеславянскому праву, высокая оценка сего труда – престижная должность в министерстве финансов, а затем и должность помощника заведующего Румянцевской библиотекой в Петербурге. Это – главное книжное собрание страны. О материальной стороне жизни можно было не заботится, другой бы при таком раскладе забыл бы об упражнениях в вольных искусствах и начал бы строить чиновную карьеру, а Майков... вновь всей душой окунается в стихию поэзии.
Люблю я целый день провесть меж гор и скал.
Не думай, чтобы я в то время размышлял
О благости небес, величии природы
И, под гармонию её, я строил стих.
Рассеянно гляжу на дремлющие воды
Лесного озера и верхи сосн густых,
Обрывы жёлтые в молчаньи их угрюмом;
Без мысли и ленив, смотрю я, как с полей
Станицы тянутся гусей и журавлей
И утки дикие ныряют в воду с шумом;
Бессмысленно гляжу я в зыблемых струях
На удочку, забыв о прозе и стихах…
Но после, далеко от милых сих явлений,
В ночи, я чувствую, передо мной встают
Виденья милые, пестреют и живут,
И движутся, и я приветствую их тени,
И узнаю леса и дальних гор ступени,
И озеро… Тогда я слышу, как кипит
Во мне святой восторг, как кровь во мне горит,
Как стих слагается и прозябают мысли…
Здесь начало натурфилософского течения в русской поэзии, вот это очеловечивание природы, поиск в ней скрытой души и сроднение своей души с живой душой мира. Из этого стихотворения выросла уже в веке XX вся натурфилософская лирика Николая Заболоцкого – пусть со мной поспорят! Поиск соответствий в творчестве Майкова и Заболоцкого – тема интересная, но требующая особого исследования, я же остановлюсь на том периоде жизни Аполлона Майкова, когда он сблизился с «натуральной школой», как говорили тогда, и был здесь замечен и поддержан Виссарионом Белинским, Петрашевским и собственным братом Валерианом Майковым, который оказался виднейшим и ближайшим соратником Петрашевского. Парадокс, но родной брат «поэта гармонии» Аполлона Майкова – Валериан Майков был не поэтом, а виднейшим публицистом, сторонником народнического движения, другом Белинского, ближайшим сподвижником революционера Петрашевского. Кстати, интересный факт: петрашевцы первыми в русской политической традиции удостоились чести зваться «коммунистами», Валериан Майков составил знаменитый «Словарь иностранных слов», где прямо осуждался капитализм и велась пропаганда коммунистических идей. Валериан вовлёк и своего брата Аполлона в работу петрашевских кружков, и только ранняя смерть Валериана Майкова от болезни в 1847 году спасла Аполлона от участи быть причисленным к революционерам и подвергнуться гражданской казни, как Фёдор Михайлович Достоевский в декабре 1849 года, уже стоявший на эшафоте вместе с другими петрашевцами и помилованный в последний момент. Но имя Аполлона Майкова было в списках организации, оно было известно жандармам и – почему же он избежал наказания? Это загадка, пока не разрешённая историками, но я предположу, что произошло сие не без воли самого государя Николая Павловича, который, как я уже замечал, благоволил Аполлону с первых его поэтических опытов. И не рука ли императора вычеркнула имя Майкова из числа приговорённых по делу Петрашевского?.. Предположить такое было бы даже символично, памятуя судьбу Лермонтова, когда император своей рукой вычёркивал имя Лермонтова из списка награждаемых за боевые подвиги на Кавказской войне, так он не благоволил к нему! Памятуя о том, государь решил на сей раз – не губить новый талант и оказался прав – Аполлон Майков отошёл от коммунистических западнических идей и нашёл свой особый русский путь в понимании исторической и социальной справедливости.
Западничество всё более и более отталкивает его. Это особенно усилилось в его творчестве, когда началась Крымская война, когда на Россию ополчилась, по сути, вся Европа с её надменностью по отношению к тем, кто не следовал её ханжеским, мнимо христианским католическо-протестантским постулатам. Аполлон Майков, прекрасно изучивший все анналы европейской культуры, видит неискренность и лукавство западных идеологов, которые под маской хоть христианства, хоть прогресса – категорически не принимают и безжалостно истребляют всё, что кажется им чуждым европейской претенциозности и первенства. Такова была судьба великого славянского провидца и святого Яна Гуса, сожжёного на костре по приговору католического собора в Констанце в 1415 году, за то, что тот выступил против всевластия римских пап. Гениальное стихотворение Аполлона Майкова «Приговор» – точно приговор этому западническому ханжеству и откровенной лжи и жестокости его идеологов.
На соборе на Констанцском
Богословы заседали:
Осудив Йоганна Гуса,
Казнь ему изобретали.
В длинной речи доктор чёрный,
Перебрав все истязанья,
Предлагал ему соборно
Присудить колесованье;
Сердце, зла источник, кинуть
На съеденье псам поганым,
А язык, как зла орудье,
Дать склевать нечистым вранам,
Самый труп – предать сожженью,
Наперед прокляв трикраты,
И на все четыре ветра
Бросить прах его проклятый…
Так, по пунктам, на цитатах,
На соборных уложеньях,
Приговор свой доктор чёрный
Строил в твердых заключеньях;
И, дивясь, как всё он взвесил
В беспристрастном приговоре,
Восклицали: «Bene, bene!»—
Люди, опытные в споре...
Таков западный гуманизм! – Всё, что не вписывается в их догму должно быть колесовано, сожжено, предано проклятью. Но мало того, осуждённый должен ещё быть оболган, представлен слугой нечистого, замаран грязью, оклеветан. Что и сделали со славянским провидцем Яном Гусом. Его сожгли, но придумали коварную ложь, ставшую легендой, о том, что якобы сам сатана превратился в соловья, который пел в саду под окнами этого собора и своей чудной песней разжалобил собрание и оно чуть было не помиловало Гуса! Но тут же поднялся какой-то чёрный монах, который возопил к собранию:
...«Пробудитесь! – возопил он,
Бледный, ужасом объятый. -
Дьявол, дьявол обошёл нас!
Это глас его проклятый!..
Каюсь вам, отцы святые!
Льстивой песнью обаянный,
Позабыл я пребыванье
 На молитве неустанной -
И вошел в меня нечистый!
К вам простёр мои объятья,
Из меня хотел воскликнуть:
«Гус невинен». Горе, братья!..»
Ужаснулося собранье,
Встало с мест своих, и хором
«Да воскреснет бог!» запело
Духовенство всем собором,-
И, очистив дух от беса
Покаяньем и проклятьем,
Все упали на колени
Пред серебряным распятьем,-
И, восстав, Йоганна Гуса,
Церкви божьей во спасенье,
В назиданье христианам,
Осудили – на сожженье…
Так святая ревность к вере
Победила ковы ада!
От соборного проклятья
Дьявол вылетел из сада,
И над озером Констанцским,
В виде огненного змея,
Пролетел он над землёю,
В лютой злобе искры сея.
Это видели: три стража,
Две монахини-старушки
И один констанцский ратман,
Возвращавшийся с пирушки.
Посмотрите, как Аполлон Майков смеётся над этой нелепой легендой. Она, оказывается, подтверждается видением, посетившим некоего ратмана, "возвращавшегося с пирушки"! – то есть в стельку пьяным. Так рождаются то, что мы сейчас называем фейками, так свойственными всей западнической ментальности. И в которые Запад так свято верит, не принимая никаких возражений. Разве не видим мы этого сейчас, когда про Россию сочиняются и распространяются на Западе самые невероятные и ужасающие легенды и слухи? Всё это – часть информационной войны, и, надо сказать, русская поэзия всегда умела отличить зёрна от плевел.
Аполлон Майков вообще был очень человечным творцом, он по-доброму смотрел на мир и людей. Когда он сотрудничал с "натуральной школой" Белинского, он писал поэмы, часто очень острые, полемически заострённые против социальных пороков, но всегда умел увидеть душу человеческую за всеми внешними обстоятельствами и противоречиями. Добро побеждает, через душу, через человеческие отношения людей. Так герой поэмы «Машенька» старый больной чиновник проклинает свою дочь, бросившую его умирать в болезнях ради увлечения молодым красивым гвардейцем. Но он же и прощает её, глупенькую, когда та в слезах возвращается к отцу, когда этот вертопрах бросает её. В жизни не всегда так бывает, но Майков верит в добро. Он верит в будущее России, в русских людей, он пишет в поэме «Две жизни»:
...О русские, ведь был же вам разгул 
Среди степей, вдоль Волги и Урала, 
Где воля дух ваш в брани укрепляла; 
Ведь доблестью горел ваш гордый взор, 
Когда вы шли на Ярославов двор, 
И вдохновенные отчизной речи 
Решили спор на Новгородском вече; 
Не раз за честь родной земли 
Вы города и храмы ваши жгли, 
Не склонные нести, в уничиженье, 
Чужую цепь и стыд порабощенья; 
Ужель, когда мессия наш восстал, 
Вас пробудил и мир открыл вам новый, 
В вас мысль вдохнул, вам жизнь иную дал, – 
Не вняли вы его живое слово 
И глас его в пустыне прозвучал? 
И, грустные, идёте вы как тени, 
Без силы, без страстей, без увлечений? 
Или была наука вам вредна? 
Иль, дикого растлив, в ваш дух она 
Не пролила свой пламень животворный? 
Иль, лению окованным позорно, 
Не по плечу вам мысли блеск живой? 
Упорным сном вы платите ль Батыю 
Доселе дань, и плод ума порой, 
Как лишний сор, сметается в Россию? 
И не зажгла наука в вас собой 
Сознания и доблестей гражданства, 
И будет вам она кафтан чужой, 
Печальное безличье обезьянства?.. 
Но тут же и отвечает на свои сомненья:
...Орда рвала нас по клочкам, 
Нас жгла, – но лучше смерть, чем срам; 
Страдальцев кровью возрастала 
И крепла Русь; как мститель встала 
И, верная себе, идёт 
В обетованный свой поход. 
За что же западные братья. 
Забыв свой подвиг прежних лет, 
Ей шлют безумные проклятья, 
Как скрежет демонов во след? 
За что ж с тоскою и заботой 
На нас они, косясь, глядят? 
За что ж на нас идут их флоты 
И нам погибелью грозят? 
За что ж?.. За то, что мы созрели, 
Что вдруг в учениках своих 
Они совместников узрели; 
Что то не шутка: между них 
Мы смело требуем гражданства! 
Мы не пришельцы – зиждем храм, 
Ещё неведомый векам; 
На необъятное пространство 
Фундамент вывели; пред ним 
Бледнеют древние державы, – 
И новых сил, и новой славы 
Младое солнце страшно им! 
Докончить храм – в нас есть отвага, 
В нас вера есть, в нас сила есть... 
Таков был этот поэт, которого часто представляют «тихим лириком»! Да, он отошёл от либерального бунтарства, от фронды имперской власти. Он болел душой за Россию и видел, что идеи смуты насаждаются в нашей стране, в душах русских людей с запада, и называл это «обезьяничаньем». И разве сейчас мы не видим этих «обезьян» в рядах самых разных фрондёров, подчас наполняющих наши улицы?.. Так будем же верить в Россию, в «аполлоническое», в солнечное её призвание и достойное будущее.
Русский Аполлон | Камертон (webkamerton.ru)