Татьяна Янковская

 
Для России отпадением от истории…, от свободы и целесообразности было бы отпадение от языка. «Онемение» двух, трёх поколений могло бы привести Россию к исторической смерти. 
О.Э. Мандельштам, «О природе слова»[1]

  1922 г.
 
Русское безрубежье
В заметках о русском безрубежье Вера Зубарева, поэт, прозаик, литературовед, главный редактор журнала “Гостиная”, президент Организации русских литераторов Америки ОРЛИТА, к которой я имею честь принадлежать, пишет: «Русских писателей на всех континентах связывает нечто большее, чем язык. Это “большее” и заставляет оставаться в своей литературе, развивать её в слове и образе и чувствовать себя причастными к литературной родине…Это связь духовная, не всякому доступная. “Там русский дух” относится не к технике владения языком, а к таинству слова, настоянного не только на ароматах своей земли, но и своего неба. Именно незримым присутствием неба и пропитана русская литература в отличие от западной, где превалируют с давних пор ценности Просвещения и Возрождения», а начиная с середины XIX века «упор делается на классовое неравенство, социальное устройство, бытовые коллизии и т.п.»[ii]
По образованию я химик – десять лет стажа в России и двадцать в Америке, где живу с 1981 года. Будучи вполне вписавшейся в жизнь американского общества, я ощущаю ту связь с русским языком и русской культурой, о которой пишет Зубарева. Я автор пяти книг, публикуюсь в периодике России, США и других стран. Довелось быть редактором, публикатором и переводчиком книг других авторов. В 90-е годы я организовывала выступления в США российских литераторов, актёров, бардов, а также была избрана вице-президентом по образованию в районном отделении общественной организации «Хадасса». В 2003-2004 г.г. работала в президентской избирательной кампании, писала заметки в газету Riverdale Press на темы, связанные с выборами. Предлагаемое эссе продолжает серию моих статей и интервью на темы культуры и общества. Я пишу о языковых изменениях в России, которые вижу, живя вне её, но не теряя связи с ней, и сопоставляю их с моим американским опытом. Взгляд билингва-технаря позволяет мне предложить дополнительную «оптику». Судьба русского языка зависит от каждого говорящего и пишущего по-русски, и мне хочется надеяться, что собранный материал пригодится тем, кто болеет за неё.
В последние годы в России распространились многочисленные профессиональные, корпоративные и психологические тренинги, меняется подход к подбору кадров, к школьному и высшему образованию. При этом не всегда задумываются о последствиях, которые я давно наблюдаю в Америке, где это началось гораздо раньше. Как заведующая лабораторией в крупной корпорации я эти тренинги проходила, а некоторые и вела. 
Новые технологии и кризис нынешней модели экономики меняют мир на наших глазах, что отражается в культуре и языке. С этим связана и более общая тенденция: идёт выбор, пойдёт ли человечество по пути, условно говоря, развития или прогресса. Первое предполагает сохранение многообразия мира, возможности роста для каждого человека с сохранением его индивидуальности, родного языка, национальных традиций и культуры, будь то на родине или за рубежом. Второй путь – превращение народов мира в однородную массу, говорящую на одном языке, потребляющую общие «культурные продукты», с запрограммированными реакциями, наподобие смеха, который включают в нужный момент при трансляции мыльных опер. На пути «прогресса» упор делается на внедрение технологий в управление всеми сферами человеческой деятельности. Роботы будут становиться все совершенней, человек всё примитивней. Этот путь ведёт к вырождению. 
Для движения по пути развития необходимо сохранение языка. Часто цитируя, обычно не без иронии, слова Тургенева про великий и могучий русский язык, забывают другие его определения – правдивый и свободный, и то, что именно язык служил писателю поддержкой и опорой в трудную годину и вдали от родины. Русский язык переживает не лучшие времена, и решение возникших проблем требует комплексного подхода и игры вдолгую. Но многое можно делать уже сейчас[iii].
 
Развитие или «наезд»
Колоссальные изменения в русском языке за последние тридцать лет – это часть естественного процесса его развития. Издержки при этом неизбежны – всё дело в их масштабе и последствиях, вплоть до забвения родного языка. 
Засилье иностранных слов и возникновение новых языковых шаблонов – «ка́лек» с английского – ведёт к инфляции понятий. Легче становится плодить безответственность во всех сферах деятельности. Заменять укоренившиеся иностранные слова английскими – всё равно, что сносить готические или неоклассические постройки, чтобы возвести на их месте современные многоэтажки. Случайно ли это, а если нет, то чем вызвано? Плохой подготовкой и ленью переводчиков? Использованием онлайн-переводчиков и компьютерной правки? Распространением англоязычной терминологии иностранными организациями и структурами, действующими в РФ? Популярностью песен, фильмов и сериалов на английском языке? Падением уровня образования и политикой правящей элиты?
Один из признаков того, что «наезд» на язык не случаен, – изменение русских географических названий. Ведь никто не заставляет американцев от привычных им Уорсоу, Москоу, Раша перейти к произношению, соответствующему языку оригинала – Варшава, Москва, Россия. А русскому языку в последние десятилетия упорно навязывают новые стандарты названий, в первую очередь на территориях, которые многие века были единой страной, и тех, что тесно связаны с русской культурой. 
На радио «Свобода» Иван Толстой обсуждал с экспертами произношение названия города на Лазурном берегу: Канны – Канн – Кан, а также новейший тренд не склонять названия вообще[iv]. Виталий Костомаров посетовал, что «это ужасная тенденция современного русского языка. Есть и у нас, есть и зарубежные русские лингвисты», которые «очень хотят, чтобы русский язык развивал черты аналитизма, то есть отказывался от склонений». Максим Кронгауз заметил, что кроме правил транскрипции географических наименований есть культурная традиция. Этот город вошёл в русскую культуру как Канны. «Передача культуры ведь тоже выделяет культурных людей из массы некультурных, важно не только знать, как по-французски или на каком-то ещё языке, а… как это по-русски в течение века». О.М. Губарева поддерживает коллег, но отмечает ещё одну сторону проблемы – искажение смысла французских слов, внедряемых в русский язык: «Мне очень обидно, что с моей любимой Францией и с французским языком так жестоко поступают». А ИТАР-ТАСС настаивает на названии «Канн», привлекая в качестве эксперта студента-филолога из Франции, хотя непонятно, почему молодой француз считается специалистом по русскому языку[v]. Множественное число в названии города автор статьи называет «вульгарным» и объясняет это «невежественной любовью к истории» и «нашей всегдашней российской небрежностью». Однако самоуничижением вопросы языковых норм не решаются.
ООН недаром привлекает в качестве переводчиков носителей языка – человек, рождённый и выросший в другой стране, не может до конца прочувствовать все тонкости чужого языка. Всё более широкая замена родной лексики заимствованной ослабляет способность ясно мыслить и ясно излагать, что заведомо исключает возможность взаимопонимания. К тому же эти слова обычно не подчиняются правилам правописания, потому что не образуются по правилам русского языка. Ещё одно коварное следствие: работники СМИ и всевозможные публичные персоны в России, к месту и не к месту вставляя в свою речь английские слова и выражения, коверкают и уродуют их, тем самым продвигая не только безграмотный русский, но и безграмотный английский. Мне обидно за английский язык, как профессору Губаревой за французский.
Боль за родной язык звучит в комментариях к передаче Толстого:
– Возникает опасность не только потери культурных традиций, но и… выпадения из рассмотрения её пластов. Если, например, Чехов или Стравинский писали «Канны», а новые поколения привыкнут к «Канну», то они просто… до упомянутых гениев не доберутся. 
– Хотелось услышать от маститых филологов: как долго, по их мнению, наш великий и могучий ещё сможет реально оставаться нашим государственным языком?.. Как простому русскоговорящему человеку… жить в стране, где любое русское слово заменяется непременно английским! Ну на кой нужны вместо нововведений — инновации, ноу-хау, неужто нет русского обозначения какому-нибудь спичрайтеру, и чем общение и связь хуже коммуникации?
– Почему повсеместное использование английских терминов? По одной простой причине: в эпоху всеобщего дилетантизма никто не знает русской терминологии. Они в глаза не видели отраслевых многоязычных словарей… Поэтому, к примеру, такие элементарные вещи, как приёмник и передатчик, стали теперь ресиверами и трансмиттерами. Легче написать английский термин русскими буквами, чем лезть в словари (а какие и где их взять?) и искать соответствие.
Комментарий об отраслевых словарях особенно дорог мне: в Америке меня очень выручал англо-русский словарь нефтехимической промышленности[vi]. К нефти я отношения не имела, но словарь включал основную терминологию, которая встречается в смежных отраслях, а также всевозможные таблицы, единицы измерения, общепринятые сокращения, топонимы, названия известных фирм и т.п. Настольными книгами у меня были «Общая химия» Глинки и «Краткий курс физической химии» Киреева для технических вузов, на которые студенткой химфака ЛГУ я смотрела свысока. Но ничто не помогло мне в решении сложных проблем, возникавших на производстве, к которым мои коллеги не знали с какого боку подойти, как эти старые учебники, полно и сжато излагавшие основные принципы химии и физики и свойства химических элементов. Ничего подобного на английском языке не было. Знаменитая «Химия» Полинга, которая сохранилась со студенческих времён и приехала со мной в Америку, не содержала столь фундаментальных основ. Ко мне приходили с вопросами инженеры – электрики, химики, механики, экологи, и я помогала им разбираться, делать расчёты, исправлять ошибки и т.п. Я знала, когда начинается охотничий сезон, потому что каждый год в это время ко мне приходили рабочие из цехов с просьбой перевести граны в миллиграммы – они сами делали пули, а в рецептуре использовалась сия неведомая американцам единица веса. Мы же проходили это в школе. 
В августе 2020 года объявили, что в России будет создана правительственная комиссия по русскому языку, которая проведёт экспертизу правил русской орфографии и пунктуации, определит единые требования к созданию словарей, справочников и учебников грамматики, содержащих нормы современного русского литературного языка. Руководитель Управления образовательных программ «Русского мира» Виктор Буянов так комментировал это событие: «Задумайтесь: кто сейчас словарями пользуется? Никто, это уже вне системы координат… Может быть, Пушкин последний это и делал! Они никому не нужны». Буянов замечает, что в описании функций комиссии речь идёт и о продвижении русского языка за рубежом: «Я бы сказал, что Министерство просвещения – последнее ведомство, которое должно этим заниматься… Всем русским языком за рубежом должно бы заниматься Россотрудничество. Но там сейчас невесть что происходит… А количество ошибок, которые делают журналисты с радио, с телевидения, в прессе, растёт в геометрической прогрессии. Новое поколение несёт что попало… Молодёжь словарями не пользуется, она считает, что и не должна, так как является носителем языка. И все действия комиссии, значит, будут всё равно в никуда и ни о чём». Как видно, человек, отвечающий за продвижение русской культуры и русского языка в мире, полон оптимизма и конструктивных идей. 
В чём-то Буянов прав: и распил средств может иметь место, и количество ошибок в письменной и устной речи носителей языка зашкаливает, в том числе в СМИ, где ещё 35 лет назад их почти не было. Но г-н Буянов категорически неправ в том, что словари никому не нужны. Они необходимы, как и хорошие учебники грамматики. За последние 25 лет русско-английский словарь идиом Софии Лубенской[vii] выдержал по два издания в США и в России. Я постоянно пользуюсь как множеством бумажных словарей, так и – всё чаще – интернет-сайтами, которые опираются на словари. Мой любимый учебник грамматики – «Русский язык» Д. Э. Розенталя 1988 года издания[viii]. Очевидно, со мной солидарны многие россияне. Вот выдержки из комментариев к статье В. Буянова. 
– Есть расхождения в словарях, и филологи сами не могут прийти к общему знаменателю. Я бы вообще оставила только Розенталя!
– Нужна унификация понятий, правил и т.п. в русском языке. Есть же унификация в технике.
– Что сделано для русского мира в Прибалтике? В Средней Азии? В Казахстане? В Европе?.. А как дела в самой России? С насильственным напихиванием в русский язык неимоверного числа англицизмов, блатного жаргона, разного рода «переименований» типа «Алматы» вместо Алма-Аты, «Орал» взамен Уральска, «Кыргызстан» вместо соответствующей нормам русской фонетики Киргизии… Мы же называем страну Германией, а не «Дойчланд», как сами немцы, и столица Италии у нас Рим, а не «Рома», как у итальянцев… Мы на вытеснение русского из исторической России никак не отвечаем и продолжаем позволять чужой культуре паразитировать на нашем внимании и рынке…Так и языка своего скоро не будет. 
Сотрудник Института русского языка Ирина Левонтина считает, что «языковая инвалидность — это когда язык используется только в быту, а, например, в науке — нет»[ix]. Такое в истории бывало: в 2009 году на экскурсии в боснийском Мостаре нам рассказали, что когда Босния входила в Османскую империю, родной язык использовался исключительно в быту, в деловых же отношениях – турецкий, в науке и философии – персидский, а службы в мечети шли на арабском. 
«Использование неканонических орфографии и пунктуации приобретает оппозиционный характер», – цитирует «одного хорошего поэта» Игорь Караулов[x], демонстрируя при этом одно из самых заметных проявлений «оппозиционной грамматики» в согласовании прилагательных с существительными[xi]. Караулов, как и многочисленные комментаторы, считает, что «государство не только вправе, но и обязано заниматься русским языком. По большому счёту это главное, что объединяет страну». Однако он уверен, что «язык – живой организм, в котором имеются органы самоочищения». В качестве примера он приводит, как практически исчез интерес к «языку падонков» и «преведскому языку», которые были популярны в интернете лет пятнадцать назад. Но игры молодых и мода не оказывают долгосрочного влияния на язык, в отличие от тех изменений, которые проникают в широко читаемые газетные и журнальные публикации, документы, рекламу, инструкции – от лекарств до бытовой техники, речь публичных персон на всех уровнях. Мода пройдёт, а то, что постоянно тиражируется в языковом пространстве, в том числе профессиональном, — не уйдёт без посторонней помощи.
 
Язык и менталитет
Однажды у нас в корпорации Honeywell провели «круговую аттестацию» (360 Degree Evaluation). Оценки были анонимные. Один из ответивших на мою анкету написал в графе рекомендаций self-promotion. Я не знала, как это понимать, – думала, меня критикуют за самопиар, что не соответствовало действительности. Но оказалось, что мне как раз рекомендуют это делать! Как сказал мой шеф: you have to sell more Tanya. 
В Союзе нас не учили «продавать себя». Помню, в первое время после эмиграции многие были поставлены в тупик инструкциями по составлению резюме, где было рекомендовано, какими эпитетами себя описывать. Так, мы считали, что быть агрессивным плохо, а в Америке это считалось положительным качеством, скромность же здесь не котировалась. В России хоть и говорили «нахальство – второе счастье», традиционное отношение к наглецам было отрицательным. 
Язык отражает глубинное психологическое различие национальных архетипов: в русском языке «я», как охотно напоминали выскочкам, последняя буква алфавита, а в английском соответствующее местоимение I пишется с заглавной буквы. При этом в современном английском нет отдельной уважительной формы обращения к другому, как Вы в русском, Sie в немецком, vous во французском и т.п. Осталось одно обращение ко всем, кто не Я, – you. Это не хорошо и не плохо – так сложилось исторически. Но не нужно навязывать людям несвойственный им стиль поведения.
Отлучение от русского языка – угроза не только России: мир обеднеет без её великой литературы (многие американцы называют «Преступление и наказание» своим любимым произведением), без уникальных отношений, отражённых в русских пословицах и поговорках (сам погибай, а товарища выручай; не имей сто рублей, а имей сто друзей; ни стыда ни совести нет и т.п.). Композитор Валерий Гаврилин писал, что «презирая, затаптывая, умерщвляя, стерилизуя духовное достояние одного народа, мы наносим непоправимый ущерб духовности всего человечества»[xii].
 
Нью-Йорк
2021 г.