Григорий Иоффе

8 сентября 1941 года войска Гитлера и Маннергейма замкнули кольцо вокруг Ленинграда. Началась беспримерная героическая оборона города, который фашистские варвары мечтали стереть с лица земли…

Не помнить о той войне и блокаде Ленинграда сегодня – значит, забыть о своём завтра.

Но как вспомнить о том, о чём недорассказали наши воевавшие отцы? Они молчали, мы не торопились спрашивать. Кому верить теперь? Книгам о войне? Мемуарам, искренность которых порой весьма сомнительна? Архивам? Но и в архивах можно искать истину, а можно – только те факты, которые ложатся в контекст придуманной тем или иным историком концепции.

Наверное, это странно, но наше поколение, ребята, рождённые в первые послевоенные годы, к памяти о Великой Отечественной всегда относилось не менее трепетно, чем наши прошедшие войну отцы и матери. Не на словах, а где-то в глубине души. В памятные дни, в День Победы мы всегда были вместе.

Хотя – что мы знали о войне? Обрывки рассказов за семейным столом. Безногий инвалид, вдруг выкативший на улицу на доске с колёсиками, в ватнике и старой армейской шапке с пятном от звезды. Крестообразные следы на окнах: их проклеивали, чтобы стёкла не разлетались во время бомбёжек. Уличные провалы, огороженные заборами и засыпанные мусором, останки разрушенных немецкими бомбами домов…

Улица Марата, на которой я вырос, начинаясь на парадном Невском проспекте, упиралась до самого начала 1960-х годов в огромный пустырь, главной достопримечательностью которого была большущая лужа, по которой мы плавали на подручных средствах. При этом даже не задумываясь о том, откуда взялись в самом центре города и этот пустырь, и это озеро.

Теперь на месте озера стоит ТЮЗ, а вокруг него раскинулся парк, в котором мы на школьной практике в июне 1962 года сажали деревья и кусты. Правда, тогда уже, из обрывков папиных рассказов, я знал, что до войны на месте пустыря был ипподром.

Потом узнал больше. Во время войны здесь были развёрнуты позиции зенитной батареи, которая стала очевидной целью для фашистских бомбардировщиков. Наверное, поэтому на ипподроме к концу блокады не осталось ни одного целого строения.

А ещё раньше, в незапамятные царские времена, тут был плац Семёновского полка. Место прóклятое, в истории российской известное, как площадь эшафотов.

Здесь в декабре 1849 года казнили петрашевцев, в числе которых был приговорённый к четырём годам каторги Достоевский. Здесь после убийства царя Александра II были повешены пятеро народовольцев: Желябов, Софья Перовская, его жена и соратница, Кибальчич, Михайлов и Рысаков.

Ничего этого мы, «ребята с нашего двора» дома № 59, конечно, не знали. Историю, как науку, мы впитывали в себя из того, что видели, из того, что слышали от взрослых и пацанов постарше, переживших блокаду, из книг о войне, только-только выходивших из-под перьев писателей-фронтовиков. Их было ещё мало тогда, этих книг, поэтому каждая – буквально нарасхват.

В конце пятидесятых по рукам во дворе ходил сильно потрепанный, но довольно увесистый том. На потёртой жёлто-коричневой обложке, на фоне набережной Невы и силуэта Адмиралтейства, – две, слившиеся воедино, фигуры. В нелёгкой схватке один, который в кепке, вот-вот опрокинет другого, стиснувшего в ладони то ли с пистолет, то ли ракетницу. Ежу было понятно, что в кепке, который должен победить – это наш. А с пистолетом – враг, фриц-диверсант.

В школьной библиотеке на книгу тоже встала очередь. Называлась она «Тарантул» – по кличке самого опасного из всех агентов, и состояла из трех повестей: «Зелёные цепочки», «Тайная схватка» и «Тарантул». Это было её первое издание: Лениздат, 1957 год. Потом эту книгу неоднократно переиздавали, ставили по ней фильмы.

Автором трилогии был известный ленинградский писатель Герман Иванович Матвеев, а оформил книгу – не менее известный художник Николай Михайлович Кочергин, чьи иллюстрации к «Коньку-горбунку» в те времена, когда дети читали книги, знакомы были каждому ребёнку.

В «Тарантуле» рассказывалось о том, как ленинградские подростки, Миша Алексеев и его друзья, помогли контрразведчикам обезвредить группу фашистских диверсантов, действовавших в блокадном городе. Диверсанты вели подрывную пропаганду среди населения, уничтожали особо опасных для Германии противников, наводили немецкие бомбардировщики на важные городские объекты, нарушая их светомаскировку или запуская в небо ракеты, указывающие летчикам люфтваффе места, которые следует подвергнуть бомбардировке. Вот с такими диверсантами сражались герои книги Матвеева, наши ровесники.

Другой вопрос, который по сей день не даёт покоя историкам всех мастей: откуда же в городе, окруженном кольцом врага, набралось столько диверсантов, объединённых к тому же в разветвлённую агентурную сеть? Не на парашютах же их туда забросили! Хотя и на парашютах тоже.

Ответ прост, хотя и не всем историкам он нравится: многие из этих шпионов поселились в СССР или были завербованы германской разведкой (в том числе через посольство и консульства) задолго до войны, и были легальными советскими гражданами, внедренными в наше общество, его пятой колонной. Немецких агентов по западным областям страны было великое множество, исчисляемое если не миллионами, то тысячами или десятками тысяч.

Одни вели подрывную пропагандистскую или диверсионную работу, другие сидели молча, ожидая начала военных действий, изучая окружающую местность, обычаи и порядки, а также местных людей и их нравы. В результате, вступая в тот или иной город, посёлок, фашисты приходили туда, как к себе домой, там их ждали свои люди, знающие, где находится райком партии, где склады с продовольствием, сколько в городе–посёлке коммунистов, евреев и цыган, и прочее, прочее, прочее.

Сталин со своей командой обо всём этом, конечно, догадывался. Шпиономания, возведенная в ранг высокой политики, не была, как это может показаться, высосана из пальца усыхающей руки вождя. Другое дело, что в первую очередь искали среди своих, на поверхности, а не там, где глубже. Но и «там» искали тоже, и находили.

Несмотря на плотный «железный занавес», фашистская агентура в СССР постоянно пополнялась, особенно в последние предвоенные годы: в 1939 году на западной границе было задержано гитлеровских агентов в несколько раз больше, чем в 1935-м. Поскольку общей границы у Германии с Советским Союзом не было, использовались рубежи других стран: например, из Румынии шпионы переходили на Украину, из Финляндии – в Ленинградскую область. Многих задерживали и разоблачали наши пограничники, но кто-то проскальзывал.

Уже в первые недели войны город был наводнен немецкой агентурой и осведомителями. «Всплыли» до поры до времени «законсервированные» шпионы. Затем в Ленинград пошли беженцы из Прибалтики, потом – из Псковской и Новгородской областей. Среди этих людей абвер вербовал новые кадры. Но и чекисты, надо сказать, работали довольно эффективно: за годы блокады в Ленинграде было обезврежено около 200 шпионско-диверсионных и террористических групп.

Остановленные на окраинах города, немцы решили взять Ленинград на измор. По плану главы абвера адмирала Канариса, необходимо было разрушить основные узлы жизнеобеспечения города бомбардировками и артобстрелами, а с помощью имевшейся агентуры организовать в голодающем городе панику и массовые беспорядки. В ход шли самые разные средства: с самолётов разбрасывались провокационные листовки, в хлебных очередях распространялись разнообразные слухи – о банкетах в Смольном и бутербродах с икрой, которые на самолётах привозят товарищу Жданову (эти слухи дожили до наших дней). В этот же план входили нарушения светомаскировки и запуск световых ракет во время авианалётов.

Вот в такой обстановке, помогая старшим, и действовали юные герои «Тарантула». Романа-трилогии, который написал не фантаст, а проживший все военные годы в Ленинграде писатель Герман Матвеев. Очевидец, книгу которого ведь тоже читали его современники и очевидцы. И если бы это была неправда, так или иначе, рано или поздно, нашлись бы люди, которые изобличили бы «фантазии» автора.

И тут я возвращаюсь к тому, с чего начал: есть очевидцы, есть мемуаристы, есть историки, ищущие истину, но есть и доктора наук с концепциями, которые в архивах ищут лишь то, что хотят найти, то, что укладывается в их теорию. И по этой теории, например, не было и не могло быть в блокадном городе никаких Тарантулов-диверсантов и «перебежчиков-коллаборационистов» с фонариками и световыми ракетами, а были… «фобии власти» – то есть страхи городских руководителей, что такое может быть («Фонтанка.ру», 11.02.2021. «Фонариков не было, были фобии власти. Есть они и сейчас»).

Так кто же прав: историк-архивист или писатель-блокадник? Мне, с моим послевоенным детством, ближе Герман Матвеев.

х х х

Кто и когда объективно опишет механизм и масштабы той гигантской агентурной паутины, сплетённой из заброшенных и завербованных в СССР агентов фашистской Германии? Кто расскажет о безымянных героях – контрразведчиках, милиционерах, чекистах, сражавшихся с ними, и ежедневно, как на фронте, рисковавших жизнью?

Очевидцев уже почти не осталось. Одна надежда, опять же, – на архивы. Может быть, кто-то и занимается ими всерьёз, а не в духе изобретённого горбачёвскими идеологами «плюрализма». В память о прошлом. И – как не зловеще это прозвучит – в назидание потомкам.

«Никто не забыт и ничто не забыто»… Нам хочется, чтобы было так. Особенно в такие дни, когда мы отмечаем даты, связанные с той войной. Не только победные, но и печальные.

Фрагмент из книги «100 лет с правом переписки. Народный роман».