Юрий Стоянов – о Сталине, предпочтениях в искусстве, духе Одессы и самой приятной зрительской реакции

Алексей Чаленко

Его миссия – дарить радость и надежду
Фото: Из личного архива

Публикуем окончание беседы с замечательным артистом, ставшим знаменитостью в 90-е и продолжающим активно сниматься сегодня.

– У вас в «Городке» нередко появлялся Илья Олейников в образе Сталина. Сейчас Сталин – одна из самых популярных исторических фигур в России. Как думаете, почему?

– Сначала объясню, почему мы с Ильёй выбирали для пародий того или иного персонажа. Мы руководствовались портретным сходством и способностью сделать пародию на конкретного человека, кто-то у нас просто не получался. Я и Ельцина играл, и Брежнева, других исторических личностей, а Илюша стопроцентно мог сыграть двоих – Горького и Сталина.

Почему популярен Сталин? Вы спрашиваете об этом у человека, у которого по материнской линии все рабочие. А по отцовской – крестьяне, положение которых в 30-е – 50-е годы было просто рабским, и тем не менее я отвечу. Потому что тревожно, опасно, пришла беда. У русского человека всегда есть потребность опереться на сильную личность. Шинель Сталина появляется, когда людям кажется, что нет справедливости, что нарушены важные социальные основы, которые только декларируются. Вот тогда и возникает потребность в опоре. Люди знают, что была Победа. Хотя и страшной ценой. Люди знают, через что прошла страна и каких результатов достигла. Легко рубануть с плеча, заявив, что у нас полстраны сталинисты. Но это не так. Среди тех, кого приписывают к сталинистам, есть и потомки пострадавших при Сталине. Но они же и потомки тех, кто победил в Великой Отечественной. Эта двойственность во многом и заставляет тосковать по сильной личности. Не по сталинским методам, а по сталинским результатам. Но давайте помнить, что все наши победы оплачены невероятной ценой и жизнью наших с вами предков! Не Сталин победил – победил народ.

Кое-кто из политиков говорит: «Сталина на вас нет!..» У меня есть ответ: а давайте вы будете жить как Сталин. Чтобы после вас остались не виллы, яхты и дети, обучающиеся за границей, миллиарды на счетах, а один френч и прокуренная трубка. Но! Я не разделяю этой тоски! Однако я готов порассуждать о причинах её возникновения.

– Думаю, вы согласитесь, что роль в фильме Никиты Михалкова «12» стала для вас этапной. Как эта работа вспоминается сегодня?

– Когда я снимался у Михалкова, он был в потрясающей творческой форме, не только выступал в качестве режиссёра, но и сыграл главную роль. Но Михалков не просто режиссёр-постановщик в привычном смысле. Он не просто нацелен на результат, он живёт процессом. И он в огромной степени режиссёр-педагог. Поэтому, когда ты снимаешься у него, продолжаешь учиться. Несмотря на приличный творческий багаж и актёрский опыт, я снимался у Михалкова как молодой киноактёр. Моё портфолио было не таким впечатляющим, как у Маковецкого или Гармаша, я уже не говорю про Алексея Петренко и Валентина Гафта. На площадке было одиннадцать монстров и я.

Фильм получился классный. Хотя для меня вершина творчества Михалкова – ранние картины: «Неоконченная пьеса…», «Раба любви», «Несколько дней из жизни Обломова», «Пять вечеров».

Лет через пять после съёмок «12» я оказался в актёрской компании, где, помню, стали перемывать кости всем, в том числе и Никите Сергеевичу. Слушал я, слушал, а потом задал вопрос… Представьте себе, что сейчас раздаётся звонок, на связи Михалков и он спрашивает: «Старичок, хочу предложить тебе роль…» Интересуюсь, как отреагируют. Ответ: «Конечно же, сразу говорю – да!» Что и требовалось доказать. Такой парадокс!

– А какое кино вам интересно? Как менялись вкусы?

– Я помешан на кино. У меня есть список фильмов, которые должен посмотреть каждый. Там 270 наименований. Перечислять, разумеется, не буду. Среди приоритетов огромное количество советских картин, а ещё итальянские, американские и немного английских. Сейчас список пополняется фильмами стран Востока, иранским и латиноамериканским кино.

В детстве решающую роль в формировании моих предпочтений сыграл Чарли Чаплин. Этот – любовь на всю жизнь.

С восприятием его творчества произошла удивительная метаморфоза. Чаплин был частью мирового масскульта, зритель выбирал между гамбургером и билетом на Чаплина, и многие голодные тратили свои 10 центов на кино, которое давало им что-то поважнее куска хлеба. А сейчас Чаплин – формат канала «Культура». Он перестал быть масскультом, и вовсе не потому, что его картины чёрно-белые. Возникло другое восприятие комедии – жанра, созданного Чаплиным. Это серьёзный и, возможно, опасный симптом.

– А в литературе какие предпочтения?

– Я принадлежу к поколению, которое привыкло держать в руках бумажные книги, а не планшет, а тем более слушать в наушниках. Часто ловлю себя на том, что, увы, всё меньше читаю. Поэтому рекомендую всем, кто значительно младше, набирать начитанность к тридцати годам. Главные книги нужно прочитать в молодости. Дальше будет всё меньше времени.

У каждого есть первые книги, которые запали в душу. Из моих самых ярких впечатлений – Шарль Де Костер «Легенда об Уленшпигеле», Джеймс Шульц с его книгами об индейцах, которые я ценил выше Фенимора Купера, и, конечно, «Три мушкетёра». Последней я увлекался ещё и потому, что занимался фехтованием и даже получил звание мастера спорта.

Позже у меня был период невероятного увлечения поэзией. Уже с седьмого класса я знал, куда буду поступать. Сначала погрузился в поэзию, чтобы подготовиться к театральному, потом забыл о первопричине и просто поглощал стихи, потому что не мог без этого жить. Большую часть поэзии я прочёл до 17 лет. Среди любимых – поэты фронтовой поры, студенты Литинститута, ушедшие на войну. Маяковского уважал, но полагал, что, в отличие от Есенина, он слишком энергично, задрав штаны, бежал за комсомолом. Я понимал, почему Маяковский всегда завидовал Есенину, которого мало издавали при жизни, в то время как Маяковского – томами. Через всю жизнь пронёс любовь к Пушкину. Пушкин для меня навсегда. Люблю Пастернака, Блока. Из прозаиков – Чехов, Довлатов, Марк Твен, Гоголь, Толстой. В этом списке нет Достоевского, признание к нему есть, любви нет.

В Одессе у нас была огромная библиотека – родители собирали. Знаете, чем в те годы дом с достатком, чисто внешне, отличался от обыкновенного? Количеством книг, а не количеством хрусталя.

Квартиры у всех были одинаковые, мы жили в хрущёвке в Черёмушках. У меня родители прилично зарабатывали, мама – директор школы, папа – известный хирург. И у нас было много книг, могли себе позволить. Сейчас у меня большая библиотека, но я не считаю себя библиофилом. Страсти к прижизненным изданиям классиков не испытываю, хотя прелесть коллекционирования понимаю. У меня другая страсть – гитара, а это недешёвый инструмент. Приходится выбирать. Из двадцати одной гитары сейчас осталось четырнадцать, что тоже немало. Но я не коллекционер, я не протираю пыль с инструментов-экспонатов, я на них играю.

– Дух сегодняшней Одессы сильно отличается от того, что был присущ городу вашего детства?

– Я не знаю сегодняшней Одессы, я не знаю, какой там дух. Я там не был очень давно. Могу сказать, что Одесса 2000-х, где я часто бывал примерно до 2012 года, уже сильно отличалась от Одессы моего детства и юности. Из Одессы уехало колоссальное количество людей, которых разбросало по миру. Я многих своих учителей, одноклассников встречал потом на гастролях за границей. Но что в Одессе оставалось неизменным – тебе обязательно в течение дня попадётся какой-нибудь парадоксально мыслящий весёлый человек, умеющий смачно, по-одесски, дать оценку любому явлению – от бытового до философского.

У нас почему-то многие представляли Одессу как столицу юмора, но в 70-е город был крупным научным и культурным центром, с огромным количеством вузов. Когда я приехал учиться в Москву, у меня не возникало никакого комплекса провинциальности. Одесса прививала ощущение самодостаточности, возможно, даже с перебором. Этот заряд помог мне позже в работе.

И, конечно, Одесса – это море, это порт, рассказы моряков, ведь в каждой семье были близкие, которые ходили в море. Как у нас говорили: «Ходили в загранку». Из загранки везли модные импортные шмотки, так что у нас не только вкусно ели, но и красиво одевались.

– Вы уже долго живёте в столице. А где вам комфортнее, в Москве или Петербурге?

– В Ленинграде-Петербурге прошла значительная часть жизни. Это очень важное для меня место. Хотелось бы жить на два города, но уже не всякую логистику выдержишь. Помотались мы с женой туда-сюда и устали. У меня жена москвичка, и я не то чтобы переехал в Москву, я переехал к жене.

Питер – особенный город! В нём ты ищешь работу, в Москве работа ищет тебя. А вообще, надо родиться в Одессе, промучиться в Питере и красиво жить в Москве, долго и счастливо.

– Какая реакция на ваше творчество больше всего вас радует?

– Для меня важно, что я дарю людям улыбку и надежду. Однажды ко мне подходит парень, слегка за тридцать, и говорит: «Спасибо за наше счастливое детство!»

Когда-то приучали говорить эту фразу, а тут – по собственной инициативе! А я ведь не Ленин, не Сталин, не Хрущёв. Счастливое – значит, я в чём-то скрасил его жизнь, дал повод улыбнуться. Вот это и ценю. Хочу, чтобы мне и впредь говорили: спасибо за нашу счастливую юность, зрелость, и дай бог дожить, чтобы кто-то поблагодарил за счастливую старость. Я, конечно, с юмором об этом говорю, но такая реакция чертовски приятна!

Беседу вёл
Алексей Чаленко

Человек из Советского Союза - Статьи - Литературная газета (lgz.ru)