Юрий Васильевич Бондарев – писатель, сценарист, фронтовик, общественный деятель, многолетний начальник в Союзе писателей – был во времена СССР «зализан» угодливой критикой.

За статьи о его творчестве брались в основном авторы, умело совмещавшие в своих сочинениях твёрдую советскую идейность и осторожную (в дозволенных границах) «русскость». Признанным вождём «русской партии» в литературе считался Шолохов. Через него шли письма в ЦК и лично Леониду Ильичу Брежневу о творившихся в культуре безобразиях, зажиме патриотов и неоправданных послаблениях литераторам, которых позже назовут русскоязычными. Всё как сейчас. Нобелевский лауреат Шолохов был живой иконой, но власть не особо реагировала на его (им подписанные) обращения. Другой бесспорный классик – Леонид Леонов был на всю жизнь травмирован сталинизмом, а потому сторонился литературной борьбы, избрав роль озабоченного космическими проблемами мудреца. Литературоведы Феликс Кузнецов, Юрий Идашкин, Николай Федь обнаруживали в произведениях Бондарева немыслимые глубины, сопрягали их с вершинами мировой литературы и (одновременно) с верностью идеалам социализма. Они как бы подсказывали: вот он, новый современный лидер русского общественного движения – талантливый, с героическим военным прошлым, кристально чистой биографией и уже сейчас при власти. Но увенчанный всеми мыслимыми отличиями (ордена, Ленинская и государственные премии, Герой Социалистического Труда, депутат Верховного Совета СССР) Бондарев держал паузу под звуки многоголосой осанны. Похоже, писатель уверовал в собственную значимость, право существовать в родной стране «поверх барьеров». «Слово да пребудет вечно!» – написал он в книге почётных гостей на литературном форуме в одной из европейских столиц, где присутствовали всемирно известные авторы.
Бондарев, возведённый критиками в гении, а властью – в литературные начальники, жил по принципу совмещения статусных благ. Хотя, конечно, никто не станет отрицать популярность Юрия Бондарева у массового читателя, равно как и его полезные дела в Союзе писателей, где он смягчал оргвыводы по забежавшим за флажки в своём «русизме» (термин Ю.В. Андропова) литераторам – Юрию Селезнёву, Михаилу Лобанову, Аполлону Кузьмину.
Был ли Юрий Бондарев реальным продолжателем классических традиций великой русской литературы? В этом сильно сомневались критики либеральной ориентации: Игорь Дедков, Лев Аннинский, Алла Латынина. Был ли он столь же народным и необратимо русским по своей природе писателем, как, допустим, прозаики Василий Белов, Валентин Распутин, Василий Шукшин, поэты Николай Тряпкин и Николай Рубцов?
Начал Бондарев книгой рассказов «На большой реке» как крепкий середняк из семинара Константина Паустовского в Литературном институте. Были там авторы, стартовавшие поярче: Юрий Трифонов, Владимир Тендряков, Борис Балтер. Бондарев как один из представителей «лейтенантской прозы» состоялся в годы хрущёвской оттепели, находясь в одной шеренге с Григорием Баклановым, Константином Воробьёвым, Василем Быковым, Виктором Курочкиным. Ему, как и другим писателям-фронтовикам, удалось вплавить вечную тему взросления в жестокие будни войны, вплести в суровый канат прозы цвета хаки светлые нити юношеских мечтаний о любви, правде, смысле жизни и справедливости, взвесить личность юного героя на весах жизни и смерти. В повестях «Юность командиров», «Последние залпы», «Горячий снег» Бондарев проявил себя как настоящий художник, способный задеть неизменно откликающиеся на то, что можно назвать военной романтикой, струны в душе читателя. Молодые офицеры Виктора Некрасова, Юрия Бондарева, Григория Бакланова, Владимира Богомолова стали едва ли не самыми чистыми и искренними, не заляпанными идеологией и прочими издержками соцреализма героями в русской советской прозе. Их родила жестокая, но своя (её не выбирают) мать-война. Этой правды и этой матери у Юрия Бондарева – офицера, фронтовика, героя (две медали «За отвагу) – никто не отнимет.
Термин «амбивалентность» просочился в литературоведение после того, как критик Владимир Бондаренко объединил группу писателей в «поколение сорокалетних». В творчестве этих писателей амбивалентность преломилась в умении жить (и по возможности хорошо) при советской власти, но не любить её, пребывать в подобии внутренней эмиграции. Увы, амбивалентность была скрытым родовым признаком всей, разве что за исключением Николая Островского, советской литературы. Есенин, Маяковский, Фадеев ушли от неё известным способом. После возвращения в СССР она душила Горького. Поставленный перед выбором: смерть или советская власть, Шолохов выбрал советскую власть, погрузившись в многолетнее молчание.
В счастливые годы застоя амбивалентность в литературе превратилась в наживку, которую жадно хватал массовый карась-читатель. Мерилом популярности того или иного произведения стало отношение автора к советской действительности. Чем хуже – тем лучше! 

Юрий Бондарев тоже колебался между либеральным (интеллигентским) «Новым миром» и почвенническим (народным) «Нашим современником». Бондарев не был ни либералом, как Даниил Гранин, ни почвенником, как Василий Белов. Он, как и писавшие о нём критики, сочетал в себе две эти тенденции под уравнивающим определением «советский». Были ли провозглашённые вершинами «психологического соцреализма» романы «Выбор», «Берег», «Игра» философскими откровениями? Нет. Бондарев, как художник, чувствовал колебания общественной почвы, но объяснял их читателю посредством велеречивых рассуждений и длинных диалогов. Куда раньше, резче и точнее эти колебания препарировал Всеволод Кочетов в не одобренном властью романе «Чего же ты хочешь?». Там, где Бондарев играл в советский психоанализ, Кочетов ставил беспощадный диагноз: это не игра, это начало конца! Он понимал, что речь идёт не только об СССР, но и об альтернативном проекте развития человеческой цивилизации, пока ещё удерживающем мир в относительном равновесии. Боль по этому проекту была его личной болью. Юрий Бондарев в своём творчестве не поднимался до такой пророческой боли, предпочитая сюжетные страсти. Иногда в духе Достоевского, когда оставшийся после плена в Германии Илья Рамзин делится с художником Васильевым интимными воспоминаниями о пригревшей его горбатой немке.
На XIX партийной конференции Бондарев сравнил перестройку с самолётом, взлетевшим без точного маршрута и места приземления. Казавшаяся несокрушимой стена, давшая Бондареву как писателю и чиновнику всё, что он только мог пожелать, закачалась, пошла трещинами. Он привык быть начальником при благосклонном внимании власти, госбюджете и выполняющем его команды аппарате. В дни разгрома Союза писателей СССР, разграбления имущества Литфонда Бондарев и другие писательские руководители не смогли противостоять напору новоявленных демократов.
Новая власть в качестве совести нации и витринного фронтовика выбрала не Бондарева (едва ли не самого уважаемого после многосерийной эпопеи «Освобождение» летописца Великой Победы), а Даниила Гранина. Написанные в конце девяностых и начале двухтысячных годов романы Бондарева «Бермудский треугольник», «Непротивление», «Без милосердия» успеха не имели. Предпочтения массового читателя теперь определяли частные издательства и другие люди. Никто больше не писал восторженных статей о творчестве Юрия Бондарева. Но он не сдавался: открыто презирал новую власть, искренне ненавидел утвердившийся в стране олигархический капитализм, подписывал протестные письма, демонстративно отказался принять от Ельцина «юбилейный» орден. В последние десятилетия жизни Бондарев, говоря библейским языком, «приложился к народу своему» в его скорби, стремлении пережить тяжёлые времена, тоске по некогда могучей и великой, но им же, народом, отвергнутой стране.
Когда Бондареву на дачу звонили вечером, жена часто отвечала, что он вышел из дома «посмотреть на звёзды». Отойдя от литературной суеты, писатель обрёл гармонию в малом. И умер в библейском (девяносто шесть лет) возрасте.
Однажды, включив на кухне радио, я слушал на канале «Звезда» («странное сближенье») литературное произведение, автора которого никак не мог определить. Слова сухо щёлкали, как костяшки домино, отражая страсти и переживания людей ушедшей эпохи. Это была какая-то иная, напоминающая гербарий жизнь, точнее, некая её пространственно-временная проекция. Но сквозь стук неживых слов в ней ощущалось мужество, преодоление чего-то грозного, нависшего над персонажами, как вина без вины, любовь без взаимности, война без победы. Это была запечатлённая в прозе, как в камне, немая правда страны под названием СССР. «Главы из романа Юрия Бондарева «Тишина», – сообщил диктор. Всё так, Юрий Васильевич Бондарев был одним из лучших советских писателей.
Юрий КОЗЛОВ

Звёзды и тишина / Литературная газета (lgz.ru)