ТАМАРА ДЬЯЧЕНКО


Меня пригласили провести творческую встречу в евпаторийском клубе любителей поэзии.
Так случилось, что я никогда прежде не бывала в Евпатории. Тем не менее, хорошо знала (или думала, что знала) этот город по книге Бориса Балтера "До свидания, мальчики!” Эта повесть, вышедшая в начале шестидесятых годов, для моего поколения явилась знаковой. Мы выросли на этой книге, зачитываясь ею так же, как "Коллегами” Василия Аксенова.
- Сергей, - попросила я председателя клуба Сергея Овчаренко, - когда приеду, покажи мне, пожалуйста, Евпаторию Бориса Балтера.
И вот мы идем по Евпатории. Поэты Сергей Овчаренко и Ольга Бондаренко наперебой рассказывают мне о родном городе, и я по-хорошему завидую тому, что они знают о нем так много. Улочки Старого города, памятник Ашыку Омеру, православный храм, татарская мечеть...
-А вот гимназия, в которой учился Борис Балтер.
Я ждала этих слов, и все же они прозвучали для меня неожиданно.
В Х1Х веке Евпатория была городом оживленной торговли. В ней проживало много купцов, на деньги которых была построена мужская гимназия. Она открылась 14 сентября 1876 года. Из ее стен вышло много известных людей. Впрочем, в те годы, когда там учился Борис Балтер, она называлась средней школой № 2, и обучение было совместным.


1.МАЛЬЧИК ИЗ ЮЖНОГО ГОРОДА

Борис Балтер родился в необычной семье. Его отец, Исаак Балтер, был героем русско-японской войны, за мужество и отвагу награжденным солдатскими Георгиевскими крестами. Это были высшие воинские награды, которые давали ему право жить в любых городах Российской империи и приходить на прием даже к министрам.
1912 год. Киев. Погромы: кровь, ужас, смерть.
«…Отец взял клячу водовоза-еврея и выехал навстречу погромщикам в мундире и при крестах, с палашом на бедре. Погромщики не посмели войти в дома и свернули в другую улицу, а казачьи офицеры отдавали отцу честь, но при этом, посмеиваясь, говорили казакам: «Лихой жид!» Отец спас от погрома маму и всю ее многочисленную родню.» - писал позднее Борис Балтер.
Чем могла отблагодарить своего спасителя бедная еврейская семья?.. Ничем. Да, но ведь ему ему так нравится их Соня!.. И юную девушку выдали замуж за человека, который был старше на 30 лет. Надо ли говорить, что брак не был удачным?!.. К тому же Соня еще в юности стала революционеркой, мужем и детьми почти не занималась, и это вносило в семью еще больший разлад.
Борис Балтер, родившийся в 1919 году, отца не помнил, так как он умер, когда сыну исполнилось всего лишь два года. Молодая женщина осталась с тремя детьми на руках. Характер у Софьи Соломоновны был крутой, она не могла простить матери свое неудачное замужество, и между ними часто возникали ссоры и стычки. Одну из них Балтер описал в неоконченной повести «Самарканд»:
«- Ты посмела вспомнить Исаака? – раздельно заговорила мама, стуча указательным пальцем по столу. – А кто умолял меня, шестнадцатилетнюю девочку, выйти заму за сорокалетнего человека? Кто умолял меня выйти за него замуж и спасти семью?»
Софья Соломоновна во многом явилась прототипом матери Володи Белова из повести «До свидания, мальчики!», которую литературоведы называют биографией автора с очень небольшой долей вымысла.

В 1936 году, после окончания восьми классов Балтер по комсомольскому набору поступает в Ленинградское Краснознаменное пехотное училище, в котором готовили общевойсковых командиров Красной Армии.
Будущее казалось ясным. Но все изменилось в один миг. Его маму – Софью Соломоновну Балтер, уважаемого человека, депутата городского Совета, видного профсоюзного деятеля Крыма обвинили в «экономической контрреволюции» - единственно за то, что в трудное для страны время она пыталась добиться повышения зарплаты санитаркам из грязелечебного санатария «Мойнаки». На те мизерные деньги, которые им платили за эту грязную, тяжелую работу, было невозможно существовать физически, и она даже писала об этом в Москву. Оттуда прислали ответ: разобраться на месте. Вот и разобрались. Она скрывалась, справедливо боясь ареста.
Балтера вызвали к комиссару училища, и на его столе он увидел свое «Личное дело».
«Дела» заведены для того, чтобы следить за «чистотой рядов» во всех учреждениях, органах и партийных аппаратов на территории всего государства… - писал он в «Самарканде». – Одна из догм, внушаемых нам, запрещала ложь, советский гражданин обязан был всегда говорить правду, какой бы горькой она ни была. Если он скрывал, что имеет родственников за границей, или свое социальное происхождение или не сообщал об аресте и осуждении кого-то из родственников по политическим статьям – это тоже считалось ложью. И если его разоблачали, то он подвергался публичной проработке за сокрытие правды, а потом следовало административное наказание – изгнание с работы, из учебного заведения, исключение из партии и комсомола. А если он ничего не скрывал, то становился гражданином второго сорта, без права занимать в обществе положение, соответствующее его способностям и желаниям. Именем общественной морали требовали честности не ради самой честности, а чтобы легче было блюсти «чистоту рядов».
Впрочем, эти слова он напишет гораздо позднее, с высоты пережитого, а тогда им владели отчаяние, страх и надежда – надежда на то, что там, наверху, разберутся.
Надежда не оставит Балтера и тогда, когда его исключат из училища. Лишенный права носить курсантскую форму, он все равно будет продолжать ходить в ней, цепляясь за эту тоненькую ниточку: пока на нем форма, он все еще курсант, стоит снять ее – и все, конец.
Он будет продолжать надеяться. С его мамой, самой лучшей в мире, самой честной из всех, кого он знал, такого случиться не могло! Да, время трудное! Да, врагов много!
«Я об арестах знал. Аресты проводились и среди командного состава училища. Во время моего дежурства у наружного входа из подъезда вывели майора Берга. Впереди по дорожке, выложенной плитами, шел дежурный по училищу, за ним майор и двое незнакомых мне командиров в форме НКВД. Майор шел без ремня, знаки различия были сняты, и на петлицах остались их отпечатки. А вот шевроны на рукавах забыли спороть. Я запомнил эти подробности, потому что все мы подражали майору в его умении носить форму. Всегда чисто выбритый, элегантно (другого слова не подберешь) подтянутый,в свои пятьдесят лет он сохранил безупречную выправку бывшего пажа, а потом офицера генерального штаба. На полевых занятиях – майор преподавал тактику – в тридцатиградусный мороз он стоял перед строем в хромовых сапогах, никогда не опуская наушники шлема. Только лицо его в резких морщинах принимало на ветру бурый оттенок. Мы подпрыгивали на месте, чтобы согреться, завидуя и удивляясь его выносливости и закалке. Дежурный по училищу, отодвинув меня плечом, молча распахнул калитку, первым выйдя на улицу. Майор посмотрел на меня, потом на улицу. У него был затравленный взгляд побитой собаки. Из-за угла выехал и резко затормозил перед воротами «черный ворон». На него и смотрел майор, невольно остановившись, и, тут же получив толчок в спину, вылетел на тротуар. Задняя дверь «ворона» с зарешеченным окошком распахнулась, я увидел только руки, подхватившие обмякшее и сразу постаревшее тело майора. Один из сопровождавших влез вслед за ним, а второй сел в кабину рядом с шофером. Все произошло очень быстро, но на тротуаре и под навес ом Гостиного двора, по ту сторону мостовой, мгновенно образовалась небольшая толпа любопытных. Дежурный по училищу, войдя, прикрыл за собой калитку.
-Доигралась белогвардейская гадина, - сказал он.
А что думал по этому поводу я? Мыслей и ощущений было так много, что сейчас мне трудно в них разобраться. Но среди прочих было и сочувствие. Правда, продержалось оно недолго, а возникло от впечатления растерзанного и поруганного у меня на глазах человека. Наверное учитывая все это, аресты, как правило, производились ночью.
Вечером состоялся митинг. Я на нем не был, так как еще не сменился с наряда. Запомнилась мне одна пересказанная подробность. Ее долго мусолили в ротных курилках. Оказывается, во время морозов майор надевал в хромовые сапоги чулки из шкурки нерпы, тогда как мои ноги, обернутые шерстяными портянками, коченели от холода. После этого у меня не осталось сомнения в том, что майор Берг – враг.»
И вот в этом положении оказалась его мама, он сам. Борис был убежден, что это ошибка, несправедливость. Исключенный из училища, он едет в Москву, пишет заявление в Политуправление Красной Армии. «В самом справедливом государстве мира допущена несправедливость!»
Мы не знаем, как удалось Балтеру убедить больших воинских начальников в том, что сын врага народа нужен армии и достоин того, чтобы быть военным. Но он продолжил учебу, уже в Киевском военном училище. А Софью Соломоновну арестовали. Она провела шесть лет в лагерях, тяжело заболела и вскоре после освобождения умерла.
Биография Бориса Балтера – в его книгах. И рассказывая о нем, все время хочется его цитировать. В повести «До свидания, мальчики!» он опишет сцену прощания с матерью. Он уезжает в училище. Все еще хорошо.
«Вагон вздрогнул, я встал на подножку и тогда увидел маму. Она шла от головы поезда. Она, наверно, понимала, что опаздывает, и потому шла от головы, чтобы не пропустить мой вагон. Поезд медленно катился, и слышно было, как буксовал паровоз. Я спрыгнул на перрон и побежал навстречу маме. В толпе не так-то легко было ее найти. Мы столкнулись неожиданно и обнялись. Мимо катился мой вагон. Сашка с Витькой кричали и протягивали мне руки. Я встал на подножку. Мама шла рядом, подняв ко мне лицо. Из-под кепи выбивались влажные седые волосы, и по вискам текли струйки пота. Мама начала отставать, вагон выкатился из-под вокзального навеса на солнце, мама шла и смотрела на меня и к концу перрона вышла впереди всех. Я помню маму на конце перрона в ее черных туфлях с перепонками, в канареечного цвета носках и длинной юбке. Ноги у мамы были как мраморные: белые в синих прожилках.
Больше я маму никогда не видел, даже мертвой…»
Он уезжает, она остается. Мы уже знаем, что случится дальше, - и потому эти строки тяжело читать.
В девятнадцать лет Балтер окончил училище. Финская война, два ранения. Великая Отечественная. В 1942 году, тяжелораненый, в кровавой мясорубке окружения он вступил в партию В двадцать три года он командовал полком. Войну закончил подполковником. В двадцать семь лет был комиссован по состоянию здоровья.
Что было делать человеку, надежды и будущее которого было связано только с армией? Как не потеряться в штатской, не знакомой ему жизни?..
Он начал писать стихи и рассказы. Ему самому они не очень нравились. Но у него были способности и опыт войны. На него обратил внимание Константин Паустовский. И в 1948 году Бориса Балтера приняли в Литературный институт имени Горького. Занимался в семинаре у Константина Паустовского. Балтер учился у Паустовского писательскому мастерству , и мудрый наставник не навязывал ему собственные взгляды, а старался помочь проявиться тому, что было присуще самому Балтеру. Это была большая школа.
В 1967 году, в статье, посвященной юбилею Константина Паустовского, Балтер написал:
«Вы никогда не терпели фальши. Правда всегда горьковата. Я благодарен вам за то, что люблю этот привкус.»
В 1961 году, по инициативе Паустовского, вышел в свет знаменитый сборник «Тарусские страницы», в котором наряду с произведениями Булата Окуджавы, Давида Самойлова, Наума Коржавина была опубликована и первая часть повести Бориса Балтера «Трое из одного города». А затем она появилась полностью в 8 и 9 номерах журнала «Юность» за 1962 год. Неудивительно, что Балтер посвятил ее Константину Георгиевичу Паустовскому.
Эта повесть о трех закадычных друзьях – Володе Белове, Сашке Кригере и Витьке Аникине, живущих в конце тридцатых годов в курортном городе, в котором легко угадывается Евпатория. Повесть наполнена морем, солнцем, ветром, южным колоритом.
Для города своей юности писатель находит проникновенные слова:
«Я любил наш город. По ночам он задыхался от душного дыхания цветов, а днем зной улиц продувало сквозными ветрами. И днем, и ночью он отдавал себя, свои пляжи и парки, свои дома и стертые плиты тротуаров, свое солнце и теплую прохладу моря тысячам людей, которые искали в нем короткое и легкое пристанище. Я любил его и знал его душу, потому что сам был частью этой души.»
После того, как Булат Окуджава посвятил Балтеру песню «Ах война, что ж ты сделала, подлая!», повесть получила название «До свидания, мальчики!» Она полна светлой щемящей ностальгии по первой, чистой юношеской любви. О повести писали многие, но лучше всех, наверное, сказал о ней сам Балтер:.
«Я знал одного восемнадцатилетнего мальчишку. Он очень любил шестнадцатилетнюю девочку. Она его тоже очень любила. Они полюбили друг друга, когда ей было четырнадцать лет, а ему шестнадцать. Им и в голову не приходило спрашивать родителей или учителей, можно ли им друг друга любить. Они просто любили, не нуждаясь ни в чем позволении. Они были хозяевами своей жизни, своего города, всего побережья с его золотыми пляжами. А на земле уже появился фашизм. Говорили о неизбежной войне. Говорили, что в тылу погибнет больше людей, чем на фронте, потому что ни фронта, ни тыла не будет, а будет сплошная война, будут самолеты и бомбы и страшной силы отравляющие вещества, которые изобрели ученые. Но и мальчишка, и девчонка, как и все их друзья, меньше всего думали о смерти, потому что очень любили жизнь. Они были счастливы, даже не задумываясь, счастливы они или нет, и это – подлинное счастье. Она была взрослее, хотя и была младше его на два года: девочки всегда взрослее. А он очень торопился стать взрослым и мечтал о том, что вырастет значительным человеком. Потом он испугался, что потеряет свою девчонку, и, не зная, как ее удержать, совершил то, что ни ему, ни ей не принесло даже короткого счастья. Эти мальчишка и девчонка – Володя и Инка – герои моей повести «До свидания, мальчики!»
Повесть «До свидания, мальчики!» стала главной книгой Бориса Балтера. Он написал еще повесть «Проездом», рассказы, пьесу «А у нас во дворе…», но все это было вокруг «Мальчиков», по поводу «Мальчиков», на ту же самую тему: с одной стороны, светлая юность, мечты, чистота помыслов – с другой стороны, крушение идеалов и веры.
К тому же все написанное до «Мальчиков» Балтер считал своей творческой неудачей. «Дело в том, что я пытался преодолеть непреодолимое противоречие между высокими идеалами и средствами их достижения. Я убеждал себя, что служу идеалам, а не средствам. Увлекательный, но бесплодный самообман», - писал он.
Повесть перевели на многие иностранные языки, по ней сделали инсценировки, режиссер Михаил Калик снял одноименный фильм, в котором снимались и молодые, и уже известные в то время актеры - Евгений Стеблов, Наталья Богунова, Михаил Кононов,
Николай Досталь, Виктория Федорова, Микаэла Дроздовская, Ефим Копелян, Эльза Леждей. Фильм снимали в Евпатории, в местах, о которых писал Балтер.

В 1968 году Борис Балтер был исключен из партии, потерял работу в престижном молодежном журнале «Юность», а вскоре был вынужден уехать из Москвы.
Что же послужило причиной?
История началась задолго до шестьдесят восьмого года и вначале касалась других людей.
Даниэль и Синявский – многие из тех, чья молодость пришлась на шестидесятые годы, прекрасно помнят эти имена и громкий политический процесс, связанный с ними. Андрей Синявский печатался в Париже под псевдонимом Абрам Терц. Известен был за границей и Юлий Даниэль под именем Николая Аржака. Десять лет водили КГБ за нос два писателя. По творческому почерку, по стилю, по словарю пытались мастера заплечных дел вычислить, кто же стоит за этими двумя именами и «пасквилями на советский образ жизни». В 1965 году Даниэля и Синявского арестовали. В феврале шестьдесят шестого состоялся суд, на котором их осудили по 70-й статье (бывшей 58-й).
Позднее ходили строки:
На тысячу академиков и членов-корреспондентов,
На весь на образованный культурный легион
Нашлась лишь только горсточка больных интеллигентов –
Вслух высказать, что думает здоровый миллион.
Процесс всколыхнул общественность. Выступления в защиту повлекли за собой новые «дела» и новые процессы. В частности, «процесс четырех». По нему проходили Александр Гинзбург (ему инкриминировали составление «Белой книги» - документального сборника материалов о деле Синявского и Даниэля), Юрий Галансков – составитель машинописного общественно-политического и литературно-философского альманаха «Феникс-66», Алексей Добровольский – автор одного из материалов альманаха и Вера Лашкова , виновная лишь в том, что перепечатала альманах на пишущей машинке.
«Четырех» обвиняли в антисоветской агитации и пропаганде, в валютных операциях и – самое главное! – в преступных связях с эмигрантской антисоветской организацией «Народно-трудовой союз».
Юрий Галансков получил 7 лет лагерей (погиб в 1972 году в мордовском лагере строгого режима, на шестом году заключения), Александр Гинзбург – 5 лет (впоследствии вынужден был эмигрировать и умер в Париже), Алексей Добровольский - 2 года. Вере Лашковой, как техническому исполнителю, дали 1 год.
«Процесс четырех» вызвал мощную волну протеста: митинги, обращение «К мировой общественности» филолога Ларисы Богораз и физика Павла Литвинова, подписные листы, письма в защиту, под которыми ставили свои подписи известные в Советском Союзе люди.
Одно из таких коллективных писем в адрес Л.И.Брежнева подписал Борис Балтер.
Сын врага народа, еврей, обвиненный в пятидесятые годы в космополитизме, немолодой уже человек с больным сердцем – понимал ли он, чем рискует?
Разумеется, понимал. Наверное, не одну бессонную ночь провел он, думая над тем, через что пришлось пройти его матери в лагерях, вспоминая друга детства, которого он вывел в «Мальчиках» как Сашку Кригера, привлеченного по «Делу врачей» и умершего на допросах оттого, что отказало сердце.
В начале шестидесятых, отвечая на вопрос десятиклассников из города Тавды, как им жить: не растрачивать себя на мелочи в ожидании главного или же жадно брать от жизни все, что предлагается сегодня, он рассказал им один памятный случай, который произошел на войне:
«Мы пришли ночью в полуразрушенную деревню. Только накануне деревню освободили от немцев и в нее вернулись жители. На рассвете наша дивизия должна была овладеть Сычевкой. Мы воевали не первый день и хорошо понимали, что не бывает атак, после которых все остаются в живых. Чья очередь завтра – никто, конечно, не знал. В избе, кроме моих разведчиков, спали хозяйка и ее семнадцатилетняя дочь. Ночью я неожиданно проснулся. Один из бойцов приглушенно и остервенело говорил:
-Пусти, зараза. Я, может, завтра копыта откину. Пусти…
За печкой всхлипывала девочка, а женщина торопливо уговаривала солдата:
-Ребенок она совсем. Пожалей. Не убьют тебя. Сердцем чую, не убьют, а убьют – человеком умрешь»
Тогда я не оценил суровой мудрости этих слов. Я просто встал и выгнал солдата на мороз, а часовому приказал не пускать его обратно в избу. Аналогия – вещь коварная, но когда я читал письмо школьников из Тавды, то вспомнил слова женщины: убьют – умри человеком.»
Когда читаешь книги Бориса Балтера, изучаешь его биографию, приходишь к убеждению, что это тот самый случай, когда слово не расходится с делом, когда писатель следует тому, что проповедует в своих книгах.
«…нельзя быть человеком и оставаться равнодушным к судьбе страны, в которой родился и живешь, так же, как нельзя безразлично относиться к любимой женщине и к тем, кто пулю, предназначенную тебе, перехватил своим сердцем.»
Это не просто высокопарные слова.
Евгений Сидоров, работавший в одно время с Балтером в журнале «Юность», в предисловии «Человек, который не сдался» к книге «До свидания, мальчики!», вышедшей через семнадцать лет после смерти Балтера, писал:
«Так и казалось, что это постаревший Белов сошел в жизнь со страниц «Мальчиков»…Написав эту повесть, он стремился полностью соответствовать идеалам своего юного героя и выдвигал по отношению к себе самые высокие, бескомпромсиссные нравственные и гражданские требования. И как к писателю, и как к человеку».
Ему советовали повиниться, признать свою ошибку. Но как в тридцатые годы он не отрекся от матери, так и сейчас не покаялся, не стал оправдываться, не просил снисхождения. Коммунисты журнала «Юность» отказались исключить Балтера из партии. Это сделали на бюро райкома. А вскоре опального писателя изгнали и из рядов Союза писателей. Последние годы он жил в Малеевке, на хлеб зарабатывал переводами восточных поэтов. Писал мало: видимо, не то состояние души было. Да и здоровья все это ему не прибавило.
В «Мальчиках» Балтер написал:
«С моей болезнью не живут дольше десяти лет… По ночам я слышу, как спотыкается сердце. Когда-нибудь, споткнувшись, оно остановится навсегда.»
Борис Балтер умер от сердечного приступа в 1974 году.

2.ПРИМЕТЫ ДАЛЬНИХ ЛЕТ

Мы сидим в гостеприимном и уютном евпаторийском доме. У меня в руках – книга Бориса Балтера «До свидания, мальчики!»
-Для меня эта книга – память о той Евпатории, которой, к сожалению, уже нет, - говорит Сергей.
Листаю страницы:
«Весь город делился на три части: Новый, Старый и Пересыпь. Наша школа была в Новом городе, в Новом городе был и курорт с пляжем, санаториями, курзалом. Курортники очень удивлялись, когда узнавали, что в нашем городе есть Пересыпь. Они почему-то воображали, что Пересыпь может быть только в Одессе. Чепуха. Море пересыпает пески, намывая вдали от берега песчаные дюны, не только в Одессе. И поселки, построенные на этих дюнах, называются Пересыпью во всех южных городах…»
-Володя Белов в повести – это сам Борис Балтер. А кто Инка?
-Инка списана с девочки, в которую был влюблен Боря Балтер. Ее семья эмигрировала, и до последнего времени она жила в Америке, переписывалась с Адой Харитоновной Эренгросс. Ада Эренгросс училась в параллельном классе, но она столько сделала для увековечивания памяти Балтера, что это как бы забылось, и все считают ее соученицей, - поясняет Сергей.- Интересно, что свою дочь Ада Харитоновна назвала Инной.
-Сергей, твоя юность пришлась на конец шестидесятых годов. Скажи, а чем ты и твои друзья были похожи на ребят тридцатых?
Что нас связывало с героями Бориса Балтера?.. Знаешь, есть в жизни какие-то необъяснимые вещи. Можно говорить о знаках, символах, но вот у моего друга Сашки Маслова, который сейчас живет в Минске, жил во время съемок фильма «До свидания, мальчики!» режиссер Михаил Калик. Сашкина мама сдала ему комнату, и он жил у них, пока снимал картину.
-Вы на съемки не бегали?
-Бегали.
-Ну, расскажи!
-Могу стихи прочесть.
Очень важные понятья
И морфемы и бином.
Но какие тут занятья,
Ведь снимается кино.

Пусть лежит закрытой книжка,
Будет чист тетрадки лист.
Там играет роль мальчишка.
Как, мальчишка? – Так, мальчишка,
Но уже, считай, артист.

Прибегал соседский Вовка,
По секрету рассказал,
Как участвовал в массовке.
Отлупили, чтоб не врал.

Правда, съемки шли открыто.
И поэтому наш двор
Видел яркий свет софитов,
Слышал громкий крик: - Мотор! –

Помнит стол в кафе у грека,
Где, как утверждал Колян,
Кушал с пивом чебуреки
Сам товарищ Копелян.

Мы потом дорогу к дому,
Наше море, школу, пляж
Долго звали по-другому:
Громким словом «антураж».

Сколько лет пройдет, не знаю:
Четверть века или треть,
Но однажды на трамвае
Мы поедем фильм смотреть.

Отсидев начало важно,
Ну толкать соседа в бок:
-Посмотри, у «Бориважа»
Ах, какие были пляжи!
А каков был «Поплавок»!


Нет, гляди, в панамке – Вовка,
Тот, что нынче генерал!
Точно, снялся он в массовке.
Получается, не врал.

Оживают на экране
Вновь приметы дальних лет.
Прячем мы платки в кармане
До того, как вспыхнет свет.

Ну, а после выйдем к морю.
Там, где раньше был песок,
С ветром и водою спорит
Лишь бетонный поясок.

Волны бьют в бетон уныло.
В «Бориваже» темень. Но…
Но мы помним, как все было.
А забудем – есть кино.
- Кстати, некоторые актеры, совсем юные учились в школе Балтера, потому что учебу нельзя было прерывать… И еще – о нашей похожести, о желании подражать, - продолжает Сергей. - Книжка вышла в шестьдесят втором году. Я учился во втором классе, книжку прочел позднее. Настольной она стала только сейчас. Но вот о чем думаю: у нас была большая компания, около двадцати человек. Нас разметало по разным городам и странам: это и Беларусь, и Россия, и Америка, и Израиль, и Германия… Но если мы до сих пор переписываемся, перезваниваемся, встречаемся, то это говорит о чем-то?! Конечно, если посмотреть на фотографию выпускников тридцать восьмого года – вот она, на ней Балтер в окружении соучеников и учителей, в год двадцатипятилетия окончания школы, - то можно понять, что для них эта книга была глотком воздуха, живой воды! А мы читали ее, словно старые фотографии смотрели. Но у нас были и Кригеры, и Витьки, и Володи, и Инки…
Как бы между прочим, задаю Сергею главный вопрос:-
-А скажи, Евпатория помнит Бориса Балтера?
- В конце девяностых энтузиасты объявили народную подписку на издание книги «До свидания, мальчики!». Евпаторийцы сдавали по десять гривень, были собраны деньги, на которые к восьмидесятилетию Бориса Балтера была издана карманного формата книжечка, тиражом всего лишь 500 экземпляров. Есть две мемориальных доски: одна – на гимназии, где он учился, другая – на улице Краевского, на доме, где жил… Понимаешь, может быть, так, как я, думают немногие, но мне жаль той Евпатории, которой уже нет. Потому что в моем понимании Евпатория всегда была провинциальной, но при этом интеллигентной дамой, такого несколько старомодного уклада. А сейчас она все больше и больше превращается в яркую базарную торговку. И ее, прежнюю, уже почти никто не помнит. Вот в этом году в Саках проходила конференция филологов. Они приехали к нам: ахматоведы, чеховеды, мицкевичеведы, и меня попросили провести для них экскурсию. Мы шли от кенасы. Я рассказывал, читал стихи – и они были просто поражены. Ничего этого они не знают. Сейчас даже тема Великой Отечественной войны выхолощена.
В автобусе, по дороге домой я все думала о Борисе Балтере. О писателе, написавшем книгу о довоенном поколении. Книгу, которая мгновенно облетела полмира, обожгла читателя своей необыкновенной чистотой и поэтической цельностью, вызвала горы писем, стала пьесой, а затем – и фильмом, который сегодня считается киноклассикой.

Р.S.
Когда-то Булат Окуджава посвятил Борису Балтеру песню «Ах война, что ж ты сделала, подлая?» А вот эти проникновенные строки были написаны им уже в память о безвременно ушедшем соратнике:
Не все ль равно, что нас сведет в могилу – пуля иль простуда?
Там, верно, очень хорошо: ведь нет дурных вестей оттуда.
Я жалоб не слыхал от них, никто не пожелал вернуться.
Они молчат, они в пути. А плачут те, что остаются.

Они молчат. Бог весть о чем – иные берега пред ними.
И нету разницы для них между своими и чужими.
К великой тайне приобщась, они уходят постепенно
Под скорбный марш,
Под вечный марш,
Под польский марш,
Под марш Шопена.


Евпатория - Севастополь