Евгений Золотаревский



Из книги судеб. Арсений Александрович родился 25 июня 1907 года в Елисаветграде – уездном городе Херсонской губернии. В семье преклонялись перед литературой и театром, все домашние писали стихи и пьесы для «внутреннего употребления», а глава семьи, Александр Карлович, помимо занятий журналистикой (он сотрудничал в одесских и елисаветградских газетах), писал стихи, рассказы и переводил для себя Данте, Леопарди, Гюго и других поэтов.
Маленьким мальчиком Асик Тарковский вместе с отцом и братом посещает поэтические вечера столичных знаменитостей – И. Северянина, К. Бальмонта, Ф. Сологуба. По словам самого Тарковского, писать стихи он начал «с горшка». Всерьёз к его первым опытам относился из окружающих лишь друг отца доктор А.И. Михалевич, который познакомил Арсения с творчеством Григория Сковороды.
В 1923 году судьба привела его в Москву, где в то время уже жила его сестра по отцу. До поступления в 1925 году на Высшие литературные курсы, возникшие на руинах закрытого после смерти В.Брюсова его Литературного института, Тарковский живёт на случайные заработки (одно время был распространителем книг)… Вместе с Арсением на курсе учились Мария Петровых, Юлия Нейман, Даниил Андреев. В 1931 году Тарковский работает на Всесоюзном радио «старшим инструктором-консультантом по художественному радиовещанию». Пишет пьесы для радиопостановок. Примерно с 1933 года Тарковский начинает заниматься художественным переводом. Г.А. Шенгели, тогда сотрудник Отдела литературы народов СССР Государственного литературного издательства, привлекает к переводческому делу таких поэтов, как В. Звягинцева, М. Петровых, М. Тарловский, А. Штейнберг, А. Тарковского и других…
В 1940 году Тарковский был принят в Союз советских писателей. Осенью этого года он знакомится с Мариной Ивановной Цветаевой. Начало войны застает АТ в Москве. В первых числах сентября 1941 года поэт узнает о трагической гибели Марины Цветаевой и отзывается на неё горестными стихами.
Он ждёт направления в Действующую армию, которое получает в самом конце года. 3 января 1942 года Приказом Народного Комиссариата Обороны за № 0220 он «зачислен на должность писателя армейской газеты», и с января 1942 по декабрь 1943 работает как военный корреспондент газеты 1б-й армии «Боевая тревога». (На передовую для сбора информации ходил или ездил через день. Военному корреспонденту Тарковскому доводилось не раз участвовать в боевых действиях. Он был награждён орденом Красной Звезды.
13 декабря 1943 года под Городком Витебской области Тарковский был ранен разрывной пулей в ногу. В страшных условиях полевого госпиталя развивается самая тяжёлая форма гангрены – газовая. Его жена Антонина Александровна с помощью А. Фадеева и В. Шкловского достаёт пропуск в прифронтовую полосу и привозит раненого в Москву, где в Институте хирургии, ставшим на время войны госпиталем, Тарковскому производят шестую ампутацию. В 1944 году он выходит из госпиталя. В то время, когда Тарковский находился в госпитале, умирает от рака его мать, которая так и не узнала о несчастье, постигшем её сына. Для Тарковского наступает новая жизнь, к которой он с трудом приспосабливается. За ним самоотверженно ухаживает его вторая жена Мария Ивановна, навещают друзь, и дети.
В 1945 году поэт по направлению Союза писателей едет в творческую командировку в Тбилиси, где работает над переводами грузинских поэтов. В Тбилиси он знакомится с поэтами, писателями, актёрами… В том же году Тарковский готовит к изданию книгу стихов, которая получила одобрение на собрании секции поэтов в Союзе писателей (Присутствовали М. Алигер, П. Антокольский, Л. Ошанин, П. Шубин и другие.) Но судьба всё-таки догнала книжку Тарковского. После Постановления ЦК ВКП(б) «О журналах "Звезда” и "Ленинград” 1946 года» печать книги была остановлена…
1946 год ознаменовался для Тарковского важнейшим событием его жизни – в доме Г.А. Шенгели он знакомится с великим русским поэтом Анной Андреевной Ахматовой. До момента знакомства они уже были связаны общей судьбой – Постановление партии, призванное уничтожить Ахматову, жестоко ударило и по Тарковскому – лишило и его возможности печататься. Дружба поэтов продлится до кончины Ахматовой.
В 1962 году, когда Арсению Александровичу было уже пятьдесят пять лет, вышла его первая книга. В конце августа того же года его сын кинорежиссёр Андрей Тарковский получает Большой приз Венецианского международного кинофестиваля. Таким образом, отец и сын дебютировали в одном году. Книга «Перед снегом», вышедшая небольшим по тому времени тиражом в 6000 экземпляров, мгновенно разошлась, стала открытием для читателя и подтвердила репутацию поэта среди братьев по цеху. А.А. Ахматова отозвалась на неё хвалебной рецензией.
В шестидесятые годы выходят ещё две книги Тарковского: в 1966 году – «Земле – земное», в 1969 – «Вестник».
В 1971 году Тарковскому присуждается Государственная премия Туркменской ССР имени Махтумкули. В 1974 в издательстве «Художественная литература» выходит книга «Стихотворения». В связи с семидесятилетием (1977) советское правительство награждает Тарковского орденом Дружбы народов. В следующем году в Тбилиси в издательстве «Мерани» выходит книга «Волшебные горы», в которую наряду с оригинальными стихами включены переводы грузинских поэтов.
Начало восьмидесятых годов знаменуется выходом трёх книг поэта: 1980 – «Зимний день» («Советский писатель»), 1982 – «Избранное» («Художественная литература»), 1983 – «Стихи разных лет» («Современник»). Самое значительное из этих изданий – книга «Избранное» (Стихотворения, поэмы, переводы) – наиболее полная книга поэта, вышедшая при его жизни.
В связи с восьмидесятилетием его награждают орденом Трудового Красного Знамени. В юбилейном, 1987 году, выходят сборники Тарковского «От юности до старости» («Советский писатель») и «Быть самим собой» («Советская Россия»).
Последние годы АТ проводит в Доме ветеранов кино… Он скончался в больнице вечером 27 мая 1989 года. В ноябре 1989 года Постановлением Правительства СССР поэту присуждается посмертно Государственная премия за книгу «От юности до старости».

Первоисточник: биографический очерк,
написанный Мариной Тарковской.

45: Каждый ли имеет право на воспоминания о великих? По совести, конечно же, не тот, кто знавал поэта или писателя мимолетно, и не тот, кто выпивал с ним, и даже не тот…
Блудить пером по бумаге многие охочи. Так и мелькают фамилии: Пастернак, Ахматова, Кирсанов… Но здесь – особый случай.
В день столетия Арсения Александровича и в год 75-летия его сына, Андрея, мы публикуем притчи-воспоминания о Поэте, автор которых, считаем, имел право на своё слово о Тарковском-старшем. Именно ему, Евгению Золотаревскому, были посвящены многие автографы АТ, в том числе и такой:

«Евгению Золотаревскому с пожеланиями счастья и любовью к его поэзии.
23 июня 1981. А. Тарковский».

Свои давние записи Евгений предварял вот какой преамбулой:

«С Арсением Александровичем Тарковским мы впервые встретились ещё в середине 70-х. Переписывались, частенько я наезжал в нему в гости…
Почему из всего, что было, воспроизвожу эти эпизоды? Да кто ж меня знает!
Итак, зимой он с женой жил в Москве на Садово-Триумфальной рядом с посольством Аргентины. Летом выезжал в Голицыно и Переделкино…
Скажу ещё, что последние свои годы Арсений Александрович и Татьяна Алексеевна жили в Матвеевском, на даче ветеранов кино… Что-то типа дома старости…»
Притча об отмычке
Тарковский был глубоко верующим человеком. Более того, я могу назвать его одним из крупных русских христианских поэтов. И не только послеоктябрьского периода.
Но если говорить о его поэзии, то при всей изысканности формы, необычайной красоте и точности метафор, поразительной глубине мысли его стихи казались мне усложнёнными и потому доступными пониманию лишь элиты.
Свои собственные стихи, которые досужие критики обзывали «кроссвордами», я и сам считал ещё сложнее его стихов… Однако мог предложить ключ к их тайному смыслу…
В поисках такого ключа к творчеству Тарковского я и отправился из Москвы в Псков.
По словам моего тогдашнего духовного отца Александра, там жил некий священник, входивший в десятку наблюдателей за правами человека в СССР.
А перед этим я изложил идею о возможной передаче моей рукописи через этого наблюдателя в какое-нибудь зарубежное издательство Арсению Александровичу и его жене, Татьяне Алексеевне Озерской-Тарковской. Они начали дружно меня отговаривать, пугая всевозможными неприятностями, но, видя мою настойчивость, уступили, махнув, что называется, на меня рукой…
В голодном Пскове я быстро нашёл нужный частный дом и, ведомый его хозяином, поднялся на второй этаж – по деревянной лестнице.
Заговорил наблюдатель лишь за пологом, отгораживающим меня от него в огромной комнате. Одновременно что-то писал, листал нехотя мою рукопись и хулил Иоанна Кронштадтского. Сказал:
– В поэзии я плохо разбираюсь, но считаю, что Ваши стихи «там» не пойдут. Очень просты...
О ночлеге и помышлять не стоило.
Уже на остановке хозяин сунул в руку пару талонов на проезд до автовокзала и спросил:
– А как Вы относитесь к стихам Мандельштама?
– Прекрасный поэт!
Наблюдатель за правами человека помялся и:
– Дело в том, что Мандельштам жил у нас в доме... Не знаю, не знаю... Я к нему не очень-то… Сидел, видите ли, на шее у жены... Она в школе работала…
У меня на лбу выступила испарина и застучало в висках: «Я только что вышел из дома, где жил Осип Мандельштам!»
В горле пересохло, я заговорил, еле ворочая языком:
– Скажите, а после него у Вас ничего не осталось?
– Знаете, всё написанное им, издано.
– Да я не про то… Может, калоши хоть какие старые… на чердаке… а?..
Но после Мандельштама в доме этого человека не осталось ничего!
«У Осипа Эмильевича стихи тоже были не из простых, – размышлял я по дороге в столицу. – А может, сложные стихи – наша обычная трагедия? Народ-то, вишь ты, не очень понимает?»
Но почему тогда наблюдатель сказал про мои стихи, что они простые? Сказал – как оскорбил…
Я уже корил себя, что не остался внаглую на ночёвку в Пскове.
«Хрен с ним, с псом эти! – размышлял я. – Утром хотя бы кусок штукатурки отломал…»
Я теребил в кармане мятый оставшийся талон. Он, принятый от наблюдателя, был теперь, как измена. Нет, не Мандельштаму!.. Сложности и простоте…
«Искатель ключей!» – ворчал я на себя.
И этот поганый талон стал для меня как ложный ключ, который только и подходил что к подпольной хате с падшей девкой.
…Вскоре я уже жаловался Тарковскому.
Арсению Александровичу в то время везло: его печатали грузины, и было устроено платное выступление в Киеве. Он курил свои любимые сигареты «Кольт» и пил приличный чай. Был воспрянувший духом, улыбающийся, подтянутый, с чудесным перстеньком на пальце.
– Да разве плохо, когда стихи написаны просто? – посочувствовал он мне. – Это очень хорошо!
Но, однако, это уж слишком! И в то же время я почувствовал на мгновение, что моей ладони коснулся холодок того самого искомого ключа. И сказал:
– И такое я слышу от Вас? А как же быть с этим?
И процитировал его стихи:

Куда вы плывёте, в ладьях накренясь,
Косарь и псалтырщик, и плотничий князь?..

– Это что – верх простоты?
– Конечно! – произнёс Тарковский с удовольствием. – Это же я о Христе написал. – И протянул мне в подарок пачку «Кольта».
Я, как матёрый ворюга, крепко сжал в руке долгожданную отмычку.
Притча о банальной дороге
Как-то осенью я приехал в Голицыно, на дачу к Тарковским. Это была обыкновенная изба с небольшим садиком возле неё.
Шли затяжные, хотя и не сильные дожди, обильно питающие стынущую землю. Потёк жёлтый лист. Он был ещё не ссохшийся, а тонкий и прямой.
Слоёный пирог осени (грязь, листва, дождь) уже парил туманом и неотразимо пах ароматами торжественного увядания природы.
А Тарковский любил, чтоб солнышко светило и на небе – ни облачка. В Ставрополе такое бывает нередко, и потому я мог информировать его так: погода у нас, Арсений Александрович, стоит Тарковская.
...Было ещё рано, и я разбудил дачников стуком в окно.
Тарковский – со своей гипертонией – отходил ото сна долго, тяжело и болезненно. Я помог заварить ему чай. Почитали стихи. Говорили недолго. Мне нужно было на электричку и – в Москву.
Я пообещал Арсению Александровичу листья тутовника, который он называл ласково шелковицей, и плоды боярышника, заверив, что это лучшее народное средство при повышенном давлении.
Он вызвался меня проводить и, несмотря на увещевания, вышел в сад. Здесь время от времени гулко падали на землю чудесные яблоки.
Ещё в комнате я заметил, что стены несколько угнетали его. В саду он ожил. Яблоки вызывали у него детский восторг.
Я вспомнил: «И круглого яблока круглый язык...» И показалось, что он мысленно общается с ними на этом «круглом языке» – как с живыми существами.
– Откройте свой дипломат! – попросил он и стал, ловко нагибаясь и виртуозно опираясь на костыль, собирать золотые плоды с земли и бросать в чемоданчик.
Мне было как-то радостно от его внезапной ловкости, но и неудобно.
– Арсений Александрович! Хватит… – пытался я остановить его, человека уже в летах, потерявшего на войне ногу, больного. Но он весело смотрел на меня, пока не накидался яблоками в своё удовольствие.
Вышли за калитку. Я думал распрощаться, но он пошёл дальше.
– Вот там, – показал Тарковский вперёд костылём, – видите – киноафиша. Если под неё подлезть – Вы минуете грязь и выйдете на асфальт.
Видно, воспоминания о детских озорствах придали ему сил, и он шагал ещё и ещё. Грязь на дороге была разворочена машинами. Опять начал моросить препротивнейший дождь.
У Тарковского был обыкновенный примитивный протез, но при всей неуклюжести искусственной ноги осанка его хранила достоинство. Мы шли, чавкая и хлюпая дорожной жижей, в которую там и тут были вкраплены жёлтые листья. Дороги этой, казалось, не будет конца. И вдруг я понял, что это, к сожалению, единственная дорога!
У меня сердце сжалось…
Банально, но у нас, в нашей стране, другой-то дороги и нет!
Дождь моросил всё напористей. Туман проносился в вершинах дерев. Дорога ещё продолжалась…
Потом он возвратился назад. А я пошёл на свою электричку…
Яблоки в моём дипломате молчали до самой Москвы.
Тарковская погода ещё не царила в России.
Притча о юбилеях и осиновом коле
Приближалось 25 июня. День его рождения. К Тарковскому заходили улыбчивые друзья, поклонники. Арсений Александрович и Татьяна Алексеевна пачками получали корреспонденцию. В правительственной телеграмме из Грузии его поздравляли как выдающегося поэта… Правительство России молчало... Но это всё же был юбилей. Он любил свой день рождения. Это был юбилей!
Татьяна Алексеевна зазвала меня в свою комнату, показала дарённые ей когда-то розы, которые, как чудесные талисманы, стояли у неё годами, высохшие, но не теряющие своей привлекательности. Показала полку переведённых ею книг. И сказала:
– А ведь у нас тройной юбилей! У Арсения Александровича, у его сына (она имела в виду, – конечно, Андрея Арсеньевича, о котором говорила, что некоторые его фильмы отмечены печатью гения) и... у меня.
– А что за юбилей у Вас? – поинтересовался я.
– 20 лет назад мы перевели с подругой книгу Маргарэт Митчелл «Унесённые ветром». Но в Россию приехал Гэс Холл, лидер компартии США, и сказал, что эту книгу в Союзе он не хотел бы видеть.
И вот теперь только её издали. Правда, маленьким тиражом, но всё же!
Я от души поздравил её и пошёл к Арсению Александровичу.
– А Вы знаете, – сказал он, завидев меня, – когда-то в России была дикая, так называемая «живая обновленческая церковь». Так я знал митрополита этой церкви. Это был типичный вампир! У него была, видно, нехватка энергии. И он так иногда болел, что не мог подняться с постели. Так вот, к нему приходила его любовница (кажется, её звали Варей), он брал её за руку, отходил, и у него появлялся румянец на щеках! Она же после этого начинала болеть. Мне и хоронить его пришлось, – сказал он с отвращением. – Жаль, что не забили ему тогда осиновый кол в сердце!
Я вспомнил, что, по народному поверию, так должны поступать с мёртвыми вампирами, чтобы они не шатались потом по ночам и не пили из людей кровь.
А «живая обновленческая церковь», созданная под эгидой большевиков, чтобы вредить православию, была действительно мерзейшим явлением. Поэтому мне было понятно негодование ласкового, доброго и сдержанного Тарковского.
И я подумал, что у нас у всех не тройной, а четверной юбилей. Ведь 25 июня – День Владычицы мира! Это Она хранит нас от всех «враг видимых и невидимых».
А вурдалаки ходили по всей стране, лезли в окна и подслушивали у дверей…
О, если бы мне пришлось кое-кого из них хоронить – я бы уж непременно воспользовался тем самым колом!
А похороны-то будут не сегодня, так завтра.
Ходатайствуй о нас пред Богом, Пресвятая Дева Мария, и храни!
Только про осиновый кол не позабыть бы, упаси меня Бог!

Евгений Золотаревский

Ставрополь

© Евгений Золотаревский, 1991–2007.

Первоисточник – ежемесячник «45-я параллель», 1991.

PS-45: 5 июня 2007 года прошла поминальная служба за упокой раба Божьего Евгения в одной из грустных православных часовен… Прекрасный и практически никому не известный в России поэт Золотаревский похоронен в Ставрополе, на самом дальнем городском кладбище…