«Может быть, через пять поколений,// Через грозный разлив времен // Мир отметит эпоху смятений// И моим средь других имен…» Да, ей выпала доля творить в эпоху смятений. И имя Барковой все чаще вспоминается среди тех, кто предпочел «кремлевским звездам» лагерную баланду. И с количеством поколений она практически угадала. Напророчила? Предвидела. Так же, как и многие политические события в своих произведениях. Более тридцати лет жизни под гулаговским знаком: три «лагерных» путешествия (1935 — 1939; 1947 — 1956; 1957 — 1965), административный надзор в Таганроге, в Ростове Великом, Калуге в редкие паузы между отсидками и т. д. А ее произведения часто фигурировали в качестве «вещдоков» в следственных делах. В луганском деле Барковой — дневники, письма, 60 произведений в прозе, более 500 стихотворений. Именно луганское дело, как ни кощунственно это звучит, «открыло» Баркову-прозаика…
После отбывания второго срока Анна Александровна, надеясь на хрущевскую оттепель, добивалась реабилитации по первым двум делам и жила тогда (1956 — 1957 годы) в поселке Штеровка, недалеко от Красного Луча. Сюда она приехала по приглашению одной из своих бывших солагерниц Валентины Семеновны Санагиной. «Домоседы, сторонящиеся людей, постоянно державшие свою дверь на запоре», — так о них отзывались соседи, как следует из материалов следственного дела. По доносу одной из соседок и арестовали. Через несколько дней после того, как Баркова узнала о своей реабилитации. Оттепель же! Правда, для арестованных она продлилась недолго. В постановлении на арест Барковой указано, что она, «дважды привлекавшаяся к уголовной ответственности за контрреволюционные преступления, не отказалась от своих антисоветских убеждений, осталась на враждебных позициях и является автором ряда рукописей злобного антисоветского содержания».
Как отмечает представитель группы общественных связей УМБ Российской Федерации по Ивановской области В. Панов, подробно изучивший все три следственных дела в отношении поэтессы, последнее (луганское) неоднократно продлевалось и было довольно обстоятельным. В материалах этого дела много ценных сведений о жизни Барковой в воркутинский (1948—1956) и кемеровский периоды (1957—1965), что характеризуют личность, образ жизни писательницы, ее отношение к собственному творчеству.
Почему же арестовали штеровских «затворниц»?
Оказывается, повод для возбуждения нового дела дало семейство Пархоменко, обитавшее по соседству. Поругавшись с мужем, Матрена Пархоменко попросила приюта у Санагиной и Барковой. Те не отказали и даже вместе с ней держали в своей «крепости» осаду воинственного мужа. Тогда муж попросту написал анонимку в отделение связи на несдававшихся соседок. Дескать, приобрели радиоприемник и не зарегистрировали его. Начались проверки. Напуганная ими Матрена бежала из своего укрытия и поведала проверявшим о том, что спасшие ее соседки назвали своего кота именем руководителя партии и правительства. И приемник они купили специально для того, чтобы, просыпаясь в шесть часов утра, слушать «Голос Америки». А еще обе женщины постоянно что-то пишут…
Вот и помогай после этого ближнему! На самом деле напарница Барковой, видимо, глядя на свою постоянно занимающуюся сочинительством подругу, для коротания вечеров тоже решила что-то написать и в нескольких ученических тетрадях изложила нечто биографическое. А поскольку жизнь ее была далеко не сладкой, этот безграмотно и коряво написанный опус был окрещен в обвинении «антисоветским произведением реакционного характера, в котором автор клевещет на коммунистов, а образ няни-реакционерки показан положительно».
13 ноября 1957 г. Баркову и Санагину арестовали, а 21-го начались регулярные допросы Анны Александровны. Она не соглашалась с предъявленным обвинением в проведении антисоветской деятельности. Отрицала занятие литературной деятельностью после освобождения из лагеря в 1956 году. При аресте у нее не было обнаружено никаких рукописей, и Баркова наивно думала, что следствие не располагает сколько-нибудь изобличающими ее данными. Она заявила, что «писала, но затем, никому не читая, уничтожала, так как в них отражались слишком личные взгляды на проблемы, которые не приняты в Советском Союзе». При этом пояснила: «Я считаю, что пройденный советской страной период не является ступенью к коммунизму, в смысле идеологии и демократии Советский Союз шел не вперед, а назад. Такое явление в нашей стране началось, по моему мнению, с 1935—36 годов…» На вопрос следователя «Зачем же писать заведомо непригодное к печати и подлежащее уничтожению?» Баркова отвечала: «Я писала для себя, чтобы дать отчет своим мыслям. Кроме этого, я надеялась, что со временем в Советском Союзе будет более демократический режим, и тогда мои произведения в несколько переработанном виде будут издаваться».
Расчеты Барковой на неосведомленность следствия по поводу ее рукописей были иллюзорными. Среди изъятых при обыске документов оказались квитанции на отправлявшиеся в Москву посылки, в том числе и на ту, которая не успела еще уйти из Штеровки. С прокурорского ведома она была осмотрена в отделении связи. В ней, наряду с непримечательным скарбом, были обнаружены рукописи: 5 толстых общих тетрадей, 6 ученических, 3 блокнота и почти 400 разрозненных листов. В их числе почти вся никому не известная проза Барковой, впервые увидевшая свет только после смерти писательницы. По специальному постановлению посылка была изъята для передачи в управление КГБ.
На допросах в конце декабря Баркова признала своими все предъявленные ей следователем рукописи. Факт сокрытия отправки их в Москву объяснила нежеланием причинить получательнице неприятности. Призналась, у кого в Москве хранятся ее рукописи. Но категорически не соглашалась с утверждением следователя, что написанные ею произведения являются «антисоветскими по содержанию, клеветническими по адресу партии, опошляющими советский народ и извращающими в злобной форме советскую действительность». Она официально, под запись в протоколе, говорила, что «ее произведения — только описание событий, имевших место в период режима, созданного Сталиным».
21 декабря Барковой было объявлено о назначении по ее делу научной экспертизы. Она не высказала на этот счет никаких возражений и не дала отводов никому из членов предполагавшейся комиссии специалистов. Интересен список экспертов. Возможно, кто-то из наших читателей, несмотря не требуемую конфиденциальность в подобных вопросах, все же обратит внимание на профессиональный состав комиссии. Сложно судить о том, что двигало этими людьми, отправлявшими на каторгу 56-летнюю больную женщину…
В состав комиссии вошли кандидат философии, старший преподаватель одной из кафедр Ворошиловградского педагогического института Ж., заместитель редактора областной газеты «Молодая гвардия» Д. и заведующий одним из отделов областной газеты «Ворошиловградская правда» Б. Они два месяца разбирали рукописи произведений Барковой. На основе детального исследования содержания, характеристик, действий и образа мыслей персонажей, вкладываемых автором в их уста выражений, используемых метафор, комиссия вынесла вердикт: «Все рукописные материалы Барковой А. А. имеют антисоветский характер, чернят советскую действительность и своим острием направлены против социалистического строя». Даже в литературном опыте Санагиной комиссия увидела то же «клеветническое, враждебное изображение советской действительности».
С предъявленными выводами экспертов Баркова не согласилась и вновь заявила о том, что ее «произведения не являются антисоветскими, они направлены не против социалистического строя, а против определенной эпохи». Кстати, пока специалисты препарировали творчество Барковой, сама она проходила назначенную следствием судебно-психиатрическую экспертизу в Украинском НИИ психоневрологии. Появившийся в результате месячного исследования акт с довольно широким анамнезом содержал заключение: «…Инкриминируемое ей правонарушение Баркова А. А. совершила в состоянии психического здоровья, когда могла отдавать себе отчет в своих действиях и руководить своими поступками».
7 марта 1958 года было вынесено решение о приобщении в качестве вещественных доказательств преступной деятельности Барковой ее рукописей. Свидетельствовать против своего создателя должны были «Восемь глав безумия», «И всюду страсти роковые», «Освобождение Гынгуании», «Как делается луна», «Последние дни Распроединова», «Чужой человек», «Странствования», «Утопия», «Мой сосед по нарам», «Грехи», «Смерть большого человека», «Портрет и рукопись», дневник, стихи «Заупокойная месса», «Верь», «Необыкновенный случай», «Разговор со свахой», «Бернард», «Бог», «Ты дребезжишь, любимая поэма». В этот список вошли, без перечисления по названиям, рукописи стихотворений Анны Александровны, изъятые следствием в Москве у В. С. Филиц: 40 листов печатного текста, 115 разрозненных листов, девять блокнотов и двадцать три тетради.
13 марта 1958 г. долгое и объемное следствие по делу Барковой и Санагиной было закончено, и через две недели они предстали в качестве обвиняемых по ст. 54—10 п. I УК УССР перед Луганским областным судом.
На судебном заседании Баркова, не признав себя виновной в инкриминированных ей преступлениях (ее примеру последовала и Санагина), отказалась от услуг защитника, объяснив, что тот некомпетентен в вопросах разбора представленных суду в качестве доказательств обвинения рукописей ее произведений. В своей защитной речи Баркова сказала: «Я не знала, что можно привлекать к ответственности за черновики. Все, что есть в моих рукописях, направлено против прежнего руководства Я считаю, что сейчас руководитель правительства ведет двойственную политику: сначала ругал прежнее руководство, а после стал защищать его. Я знаю, что за три-четыре года трудно изменить прежнюю политику, и мы еще и сейчас боимся говорить всю правду — как и раньше, за все судят. Я раньше печаталась и считаю себя писателем. Свои рукописи я сохраняла для того, чтобы в дальнейшем их переработать. Меня судил Берия и, естественно, я была недовольна порядками в нашей стране и не была благодарна за то, что меня сажали в тюрьму, сломав мою литературную карьеру».
После того как Баркова и Санагина отказались от предоставленного им последнего слова, суд удалился на совещание. Менее чем через час прозвучал приговор.
В нем в отношении Барковой записано: «Будучи враждебно настроенной против существующего в СССР строя, являясь заклятым врагом советской власти, написала большое количество произведений резкого антисоветского содержания, в которых клеветала на коммунистическую партию, советское правительство, ленинский комсомол, клеветала на советскую действительность, на жизненные условия трудящихся СССР, клеветнически отзывалась о руководителях коммунистической партии и советского правительства. В ряде писем и дневников опошляла советскую действительность, клеветала на советскую печать и радио». Отметив, что Баркова виновной себя не признала, суд счел ее вину полностью доказанной и приговорил к 10 годам лишения свободы с последующим ущемлением в правах на 5 лет. Такая же кара постигла и Санагину.
Сразу же после суда Баркова обратилась с кассационной жалобой в Верховный Суд Украины, в которой аргументированно доказывала несостоятельность формулировок приговора Луганского областного суда. Утверждая, что она не является заклятым врагом советской власти в демократическом понимании, ставила под сомнение ряд деталей, инкриминировавшихся ей в качестве обвинения следствием и судом, и выражала сомнение в законности ее преследования за изложенные в черновиках беллетристики и дневниках мысли и настроения.
15 мая 1958 года судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда УССР, рассмотрев кассационную жалобу Барковой, оставила ее без удовлетворения. ГУЛАГ вновь открыл ей свои двери, на этот раз в Мордовии.
Третье следственное дело Барковой проливает свет и на обстоятельства, связанные с завершением ее гулаговской одиссеи. Там есть документы о действиях заместителя прокурора Украины Симаева, направившего 12 апреля 1965 г. Пленуму Верховного Суда УССР протест по делу Барковой — Санагиной. Считая вынесенный в 1958 году приговор Луганского областного суда чрезмерно суровым, он просил снизить наказание до фактически отбытого. Заслуживает внимания и приложенная к протесту характеристика на заключенную Баркову, полученная от администрации лагеря, где она отбывала наказание, и относящаяся к осени 1964 года. По свидетельству стражей порядка, А. А. Баркова с 1961 года «ведет себя скромно, не допускает нарушений лагерного режима, посещает все проводящиеся в учреждении культурно-просветительные мероприятия, много читает художественной, политической литературы, газет и журналов, избрана в совет коллектива отряда и тактична в общении с администрацией». Видимо, до 1961 года Баркова не была дисциплинированным и послушным заключенным. Кстати, в этой же характеристике отмечено, что осужденная «состав своего преступления не признает, в беседах заявляет, что считает свое осуждение незаслуженным, допуская достаточным простое предупреждение за неправильные мысли».
Надо полагать, что такая характеристика была не какой-то специально выписанной лагерной администрацией индульгенцией, а добросовестной констатацией собственных оценок личности Барковой. Сама того не ведая, администрация лагеря подтвердила крепость духа в больном теле поэтессы, а исследователям лишний раз дала возможность утвердиться во мнении о том, что она прожила свою жизнь, не подлаживаясь ни ко времени, ни к очередным вождям, ни к литературным временщикам.
Есть сведения и о том, что толчком к действиям заместителя прокурора Украины стал депутатский запрос поэта Александра Твардовского, появившийся сразу после публикации писем Луначарского, где тот восторженно отзывается о поэзии Барковой.
15 мая 1965 года Пленум Верховного Суда УССР отменил приговор Луганского областного суда от 27 марта 1958 года и определение Верховного Суда Украины от 15 мая 1958 года, а дело в отношении Барковой и Санагиной прекратил за недоказанностью предъявлявшегося обвинения. Полная реабилитация.
После освобождения Анна Баркова получила пристанище в Зубово-Полянском доме инвалидов в Мордовии, но ее мечтой было возвращение в Москву. Только благодаря ходатайствам Союза писателей СССР Анна Александровна получила московскую прописку и обрела комнатку на Суворовском бульваре, где и дожила до своего последнего — 1976 — года. (В Дом книги на Калининском (Новом Арбате) ходила, как в клуб: стоя в очередях за книжным дефицитом, разговаривала с людьми и поражала их потрясающей эрудицией и бедной одеждой.) Урна с ее прахом захоронена на Николо-Архангельском кладбище, о чем в регистрационном удостоверении записано: «Колумбарий 3. Секция 3-Б. Ниша 58…» Три, три… Три срока в ГУЛАГе — в той самой нише 58-й статьи…

Марина КИРИЛЛОВА