Ольга Берггольц (16 мая 1910-13 ноября 1975)

Стихи

* * *

Взял неласковую, угрюмую,

с бредом каторжным, с темной думою,

с незажившей тоскою вдовьей,

с непрошедшей старой любовью,

не на радость взял за себя,

не по воле взял, а любя.

Из блокнота сорок первого года

В бомбоубежище, в подвале,

нагие лампочки горят...

Быть может, нас сейчас завалит,

Кругом о бомбах говорят...

...Я никогда с такою силой,

как в эту осень, не жила.

Я никогда такой красивой,

такой влюбленной не была.

Бабье лето

Есть время природы особого света,

неяркого солнца, нежнейшего зноя.

Оно называется

бабье лето

и в прелести спорит с самою весною.

Уже на лицо осторожно садится

летучая, легкая паутина...

Как звонко поют запоздалые птицы!

Как пышно и грозно пылают куртины!

Давно отгремели могучие ливни,

всё отдано тихой и темною нивой...

Всё чаще от взгляда бываю счастливой,

всё реже и горше бываю ревнивой.

О мудрость щедрейшего бабьего лета,

с отрадой тебя принимаю... И всё же,

любовь моя, где ты, аукнемся, где ты?

А рощи безмолвны, а звезды всё строже...

Вот видишь - проходит пора звездопада,

и, кажется, время навек разлучаться...

...А я лишь теперь понимаю, как надо

любить, и жалеть, и прощать, и прощаться.

Бессонница

В предутрии деревня,

лесная сторона.

И слухом самым древним

бессонница полна.

Пыхтят и мреют кочки

у залежей озер.

Над кладом кличет кочет

в двенадцатый дозор.

А в чаще бродят лоси,

туман на их рогах,

глядят, обнюхав росы,

за синие лога.

К осокам тянут утки —

прохладны крылья всех;

и теплый заяц чутко

привстал в сыром овсе...

Мой милый где-то дрогнет

за кряквами пошел.

Тревожен пыж у дроби,

и холод словно шелк.

...Предутреннему зверю,

ночному ковылю,

тебе и кладу - верю,

как песне, и люблю...

<1927 или 1928>

Блокадная ласточка

Весной сорок второго года

множество ленинградцев

носило на груди жетон -

ласточку с письмом в

клюве.

Сквозь года, и радость, и невзгоды

вечно будет мне сиять одна -

та весна сорок второго года,

в осажденном городе весна.

Маленькую ласточку из жести

я носила на груди сама.

Это было знаком доброй вести,

это означало: "Жду письма".

Этот знак придумала блокада.

Знали мы, что только самолет,

только птица к нам, до Ленинграда,

с милой-милой родины дойдет.

...Сколько писем с той поры мне было.

Отчего же кажется самой,

что доныне я не получила

самое желанное письмо?!

Чтобы к жизни, вставшей за словами,

к правде, влитой в каждую строку,

совестью припасть бы, как устами

в раскаленный полдень - к роднику.

Кто не написал его? Не выслал?

Счастье ли? Победа ли? Беда?

Или друг, который не отыскан

и не узнан мною навсегда?

Или где-нибудь доныне бродит

то письмо, желанное, как свет?

Ищет адрес мой и не находит

и, томясь, тоскует: где ж ответ?

Или близок день, и непременно

в час большой душевной тишины

я приму неслыханной, нетленной

весть, идущую еще с войны...

О, найди меня, гори со мною,

ты, давно обещанная мне

всем, что было,- даже той смешною

ласточкой, в осаде, на войне...

1945

Борису Корнилову

...И все не так, и ты теперь иная.

поешь другое, плачешь о другом...

Б. Корнилов

1

О да, я иная, совсем уж иная!

Как быстро кончается жизнь...

Я так постарела, что ты не узнаешь,

а может, узнаешь? Скажи!

Не стану прощенья просить я,

ни клятвы

напрасной не стану давать.

Но если — я верю — вернешься обратно,

но если сумеешь узнать,—

давай о взаимных обидах забудем,

побродим, как раньше, вдвоем,—

и плакать, и плакать, и плакать мы будем,

мы знаем с тобою — о чем.

1939

2

Перебирая в памяти былое,

я вспомню песни первые свои:

«Звезда горит над розовой Невою,

заставские бормочут соловьи...»

...Но годы шли все горестней и слаще,

земля необозримая кругом.

Теперь — ты прав,

мой первый и пропащий,—

пою другое,

плачу о другом...

А юные девчонки и мальчишки

они — о том же: сумерки, Нева...

И та же нега в этих песнях дышит,

и молодость по-прежнему права.

1940

В Сталинграде

Здесь даже давний пепел так горяч,

что опалит - вдохни,

припомни,

тронь ли...

Но ты, ступая по нему, не плачь

и перед пеплом будущим не дрогни...

1952

* * *

Вечерняя станция.

желтая заря...

По перрону мокрому

я ходила зря.

Никого не встречу я,

никого, никого.

лучшего товарища,

друга моего...

Никуда не еду я

никуда, никуда...

Не блеснут мне полночью

чужие города.

Спутника случайного

мне не раздобыть,

легкого, бездомного

сердца не открыть.

Сумерки сгущаются,

ноют провода.

Над синими рельсами

поднялась звезда.

Недавней грозою

пахнет от дорог.

Малые лягушечки

скачут из-под ног.

1935

* * *

Во имя лучшего слова,

одного с тобою у нас,

ты должен

влюбиться снова,

сказать мне об этом сейчас.

Смотри, ты упустишь время!

Тяжелой моей любви

счастливое, гордое бремя,

не медля, обратно зови.

Ты лучшей не сыщешь доли,

высот не найдешь других,

ибо в ней - последняя воля,

последний воздух Двоих.

1949

* * *

Должно быть, молодости хватает,

душа, наверно, еще легка -

если внезапная наступает

на жажду похожая тоска,

когда становится небо чище,

и тонкая зелень мерцает везде,

и ты пристанища не отыщешь

в любимом городе, полном людей,-

тоска о любви, еще не бывшей,

о не свершенных еще делах,

о друзьях неизвестных, не приходивших,

которых задумала и ждала...

1935

* * *

Друзья твердят: "Все средства хороши,

чтобы спасти от злобы и напасти

хоть часть Трагедии,

хоть часть души..."

А кто сказал, что я делюсь на части?

И как мне скрыть - наполовину - страсть,

чтоб страстью быть она не перестала?

Как мне отдать на зов народа часть,

когда и жизни слишком мало?

Нет, если боль, то вся душа болит,

а радость - вся пред всеми пламенеет.

И ей не страх открытой быть велит -

ее свобода,

та, что всех сильнее.

Я так хочу, так верю, так люблю.

Не смейте проявлять ко мне участья.

Я даже гибели своей не уступлю

за ваше принудительное счастье...

1949

* * *

...Еще редактор книжки не листает

с унылой и значительною миной,

и расторопный критик не ругает

в статье благонамеренной и длинной,

и я уже не потому печальна:

нет, всё, что днями трудными сияло,

нет, всё, что горько плакало ночами,—

не выплакала я, не рассказала.

Я — не они — одна об этом знаю!

О тайны сердца, зреющего в бури!

Они ревнуют, и они ж взывают

к стихам...

И ждут, чело нахмурив...

1940

Листопад

Осенью в Москве на бульварах

вывешивают дощечки с надписью

"Осторожно, листопад!"

Осень, осень! Над Москвою

Журавли, туман и дым.

Златосумрачной листвою

Загораются сады.

И дощечки на бульварах

всем прохожим говорят,

одиночкам или парам:

"Осторожно, листопад!"

О, как сердцу одиноко

в переулочке чужом!

Вечер бродит мимо окон,

вздрагивая под дождем.

Для кого же здесь одна я,

кто мне дорог, кто мне рад?

Почему припоминаю:

"Осторожно, листопад"?

Ничего не нужно было,-

значит, нечего терять:

даже близким, даже милым,

даже другом не назвать.

Почему же мне тоскливо,

что прощаемся навек,

Невеселый, несчастливый,

одинокий человек?

Что усмешки, что небрежность?

Перетерпишь, переждешь...

Нет - всего страшнее нежность

на прощание, как дождь.

Темный ливень, теплый ливень

весь - сверкание и дрожь!

Будь веселым, будь счастливым

на прощание, как дождь.

...Я одна пойду к вокзалу,

провожатым откажу.

Я не все тебе сказала,

но теперь уж не скажу.

Переулок полон ночью,

а дощечки говорят

проходящим одиночкам:

"Осторожно, листопад"...

1938

Молодость

...Вот когда я тебя воспою,

назову дорогою подругою,

юность канувшую мою,

быстроногую, тонкорукую.

О заставских черемух плен,

комсомольский райком в палисаде,

звон гитар у кладбищенских стен,

по кустарникам звезды в засаде!

Не уйти, не раздать, не избыть

этот гнет молодого томленья,

это грозное чувство судьбы,

так похожее на вдохновенье.

Ты мерещилась всюду, судьба:

в порыжелом военном плакате,

в бурном, взрывчатом слове «борьба»,

в одиночестве на закате.

Как пушисты весной тополя,

как бессонницы неодолимы,

как близка на рассвете земля,

а друзья далеки и любимы.

А любовь? Как воздух и свет,

как дыхание — всюду с тобою,

нет конца ей, выхода нет,—

о крыло ее голубое!

Вот когда я тебя воспою,

назову дорогою подругою,

юность канувшую мою,

быстроногую, тонкорукую...

1940

* * *

На собранье целый день сидела -

то голосовала, то лгала...

Как я от тоски не поседела?

Как я от стыда не померла?..

Долго с улицы не уходила -

только там сама собой была.

В подворотне - с дворником курила,

водку в забегаловке пила...

В той шарашке двое инвалидов

(в сорок третьем брали Красный Бор)

рассказали о своих обидах,-

вот - был интересный разговор!

Мы припомнили между собою,

старый пепел в сердце шевеля:

штрафники идут в разведку боем -

прямо через минные поля!..

Кто-нибудь вернется награжденный,

остальные лягут здесь - тихи,

искупая кровью забубенной

все свои н е б ы в ш и е грехи!

И соображая еле-еле,

я сказала в гневе, во хмелю:

"Как мне наши праведники надоели,

как я наших грешников люблю!"

<1948-1949 гг.>

* * *

И я не могу иначе...

Лютер

Нет, не из книжек наших скудных,

Подобья нищенской сумы,

Узнаете о том, как трудно,

Как невозможно жили мы.

Как мы любили горько, грубо,

Как обманулись мы любя,

Как на допросах, стиснув зубы,

Мы отрекались от себя.

Как в духоте бессонных камер

И дни, и ночи напролет

Без слез, разбитыми губами

Твердили "Родина", "Народ".

И находили оправданья

Жестокой матери своей,

На бесполезное страданье

Пославшей лучших сыновей

О дни позора и печали!

О, неужели даже мы

Тоски людской не исчерпали

В открытых копях Колымы!

А те, что вырвались случайно,

Осуждены еще страшней.

На малодушное молчанье,

На недоверие друзей.

И молча, только тайно плача,

Зачем-то жили мы опять,

Затем, что не могли иначе

Ни жить, ни плакать, ни дышать.

И ежедневно, ежечасно,

Трудясь, страшилися тюрьмы,

Но не было людей бесстрашней

И горделивее, чем мы!

Обещание

...Я недругов смертью своей не утешу,

чтоб в лживых слезах захлебнуться могли.

Не вбит еще крюк, на котором повешусь.

Не скован. Не вырыт рудой из земли.

Я встану над жизнью бездонной своею,

над страхом ее, над железной тоскою...

Я знаю о многом. Я помню. Я смею.

Я тоже чего-нибудь страшного стою...

1952

Ответ (А я вам говорю, что нет...)

А я вам говорю, что нет

напрасно прожитых мной лет,

ненужно пройденных путей,

впустую слышанных вестей.

Нет невоспринятых миров,

нет мнимо розданных даров,

любви напрасной тоже нет,

любви обманутой, больной,

ее нетленно чистый свет

всегда во мне,

всегда со мной.

И никогда не поздно снова

начать всю жизнь,

начать весь путь,

и так, чтоб в прошлом бы - ни слова,

ни стона бы не зачеркнуть.

1962

Родине

1

Все, что пошлешь: нежданную беду,

свирепый искус, пламенное счастье,-

все вынесу и через все пройду.

Но не лишай доверья и участья.

Как будто вновь забьют тогда окно

щитом железным, сумрачным и ржавым...

Вдруг в этом отчуждении неправом

наступит смерть - вдруг станет все равно.

Октябрь 1939

2

Не искушай доверья моего.

Я сквозь темницу пронесла его.

Сквозь жалкое предательство друзей.

Сквозь смерть моих возлюбленных детей.

Ни помыслом, ни делом не солгу.

Не искушай - я больше не могу...

1939

3

Изранила и душу опалила,

лишила сна, почти свела с ума...

Не отнимай хоть песенную силу,-

не отнимай,- раскаешься сама!

Не отнимай, чтоб горестный и славный

твой путь воспеть.

Чтоб хоть в немой строке

мне говорить с тобой, как равной

с равной,-

на вольном и жестоком языке!

Осень 1939

* * *

Я никогда не напишу такого

В той потрясенной, вещей немоте

ко мне тогда само являлось слово

в нагой и неподкупной чистоте.

Уже готов позорить нашу славу,

уже готов на мертвых клеветать

герой прописки и стандартных справок...

Но на асфальте нашем - след кровавый,

не вышаркать его, не затоптать...

1946

http://libverse.ru/berggolc/list.html