Михаил Луконин (1918-1976)

Луконин Михаил Кузьмич (29 октября 1918, село Килинчи Астраханской губернии - 4 августа 1976, Москва; похоронен на Новодевичьем кладбище), русский поэт, журналист, военный корреспондент.

Печататься начал с 1935. Окончил Сталинградский учительский институт (1937), учился в Литературном институте имени М. Горького (1937-41). Участник советско-финской войны 1939-40 (стрелок лыжного батальона) и Великой Отечественной войны 1941-45 (военный корреспондент). Значительная часть фронтовых стихов Луконина собрана в его первой книге «Сердцебиение» (1947). Мирный труд недавних бойцов - одна из главных тем поэмы «Рабочий день» (1948; Государственная премия СССР, 1949). Антивоенным пафосом пронизана поэма «Дорога к миру» (1950). Повесть в стихах «Признание в любви» (1959) воссоздаёт картину революционного преобразования страны. Автор «Поэмы возвращения» (1962), поэмы «Обугленная граница» (1968), нескольких сборников лирических стихов, книга статей «Товарищ поэзия» (1963). Выступает также с очерками, рецензиями, переводами. Луконину, поэзия которого была вначале отмечена прямым влиянием В. В. Маяковского, свойственно стремление к эпичности, к широкому охвату разнообразных жизненных явлений. Свободный интонационный стих чередуется у него с традиционными размерами. Его произведения, начиная с 60-х годов, характеризуются большей простотой построения, усилением лирического начала. За книгу стихов и поэм «Необходимость» (1969) удостоен Государственной премии СССР (1973). Член СП СССР с 1946 года. Секретарь правления СП СССР с 1971 года. Награжден орденом Ленина, орденом Трудового Красного Знамении, медалями.

Соч.: Лирика, Сталинград, 1950; Стихи дальнего следования, М., 1956; Клятва. Стихи и поэмы. [Предисловие К. Симонова], М., 1962; Преодоление, М., 1964; Лирика, М., 1969: Избранные произведения, т. 1-2, М., 1973.

 Лит.: Денисова И., Чистый ветер тревог. (О творчестве М. Луконина), Волгоград, 1968; Киреева А., Так ли живу? [О творчестве М. Луконина], М., 1970; Симонов К., О двух поэтах, «Правда», 1973, 9 марта.

 Л. М. Вольпе

БСЭ

Спите, люди

Спите, люди,

Отдохните.

Вы устали.

Отдохните от любви и маеты.

Млечный Путь усеян звёздными кустами,

Ваши окна

отцветают, как цветы.

Наработались, устали ваши руки,

Нагляделись

И наискрились глаза,

И сердца, устав от радости и муки,

Тихо вздрагивают,

встав на тормоза.

Спите, люди,

это просто ночь покуда,

Вы не бойтесь -

день проснётся, снова жив.

Спите, люди,

Ночь такая - просто чудо,

Отдыхайте,

Пятки-яблоки сложив.

Я на цыпочках хожу,

и мне счастливо.

Вспоминаю,

Как цветасто спит Париж,

Спит Марсель у знаменитого залива.

И тебя я помню, Прага, -

сладко спишь.

Вспоминаю ночи Дели и Рангуна.

К пальмам голову -

некрепко спит Ханой.

И Пном-Пень, устав от солнечного гуда,

Спит на ложе красоты своей земной.

В Таиланде

тихо спит вода Сиама.

Спят плавучие базары. Ночь в порту.

«Тише, тише! -

Я шептал над ухом прямо. -

Берегите, люди, эту красоту!..»

Спали в Хельсинки.

Ногами снег сминаю

И хожу так осторожно, словно лось…

Тишина.

Я всё хожу и вспоминаю,

Как в Пекине

что-то очень не спалось.

Вот и ты теперь уснула под Москвою,

Спи, родная,

Спи с ладонью под щекой.

Я взволнован

Красотой

И добротою.

Ты прости мне этот сложный неспокой.

Снова Волгу звёзды крупно оросили,

Здесь, у хутора Глухого, спать пора.

Снюсь я дочери своей Анастасии,

Тише, тише -

не будите до утра.

Спите, люди, сном предутренним одеты,

Отдыхайте

Для работы,

Для игры,

Привязав на нитке дальние ракеты,

Словно детские зелёные шары.

Чтобы дети и колосья вырастали,

Чтоб проснуться

в свете дня,

а не во мгле, -

Спите, люди,

Отдохните,

Вы устали.

Не мешайте жить друг другу на земле.

 1964

Обелиск

Вы думаете - нет меня,

что я не с вами?

Ты, мама, плачешь обо мне.

А вы грустите.

Вы говорите обо мне,

звеня словами.

А если и забыли вы…

Тогда простите.

Да. Это было всё со мной,

я помню, было.

Тяжёлой пулей разрывной

меня подмыло.

Но на поверхности земной

я здесь упрямо.

Я только не хожу домой.

Прости мне, мама.

Нельзя с бессменного поста

мне отлучиться,

поручена мне высота

всей жизни мира.

А если отошёл бы я -

иль глянул мимо -

представьте,

что бы на земле могло случиться!

Да, если только отойду -

нахлынут, воя,

как в том задымленном году,

громя с разбега,

пройдут мимо меня

вот тут,

топча живое,

кровавым пальцем отведут

все стрелки века.

Назад - во времена до вас,

цветы детсада,

за часом час -

до Волжской ГЭС ещё задолго,

так - год за годом -

в те года у Сталинграда,

в года,

когда до самых звёзд горела Волга.

В год сорок…

В самый первый бой,

в огонь под Минском,

в жар первой раны пулевой,

в год сорок первый…

Нет,

я упал тогда в бою с великой верой,

и ветер времени гудит над обелиском.

Не жертва, не потеря я -

ложь, что ни слово.

Не оскорбляйте вы меня

шумихой тризны.

Да если бы вернулась вспять

угроза жизни -

живой,

я бы пошёл опять навстречу снова!

Нас много у тебя, страна,

да, нас немало.

Мы - это весь простор земной

в разливе света.

Я с вами.

Надо мной шумит моя победа.

А то, что не иду домой,

прости мне, мама.

 1963

Про это

Вот это и есть то,

что называют любовью?

Так это зовётся?

Так пишется?

Это и есть?..

Вы руки тяжёлые закинете к изголовью,

ночь не ответит.

Дождь забарабанит об жесть.

Будут зимы, и вьюги, и росы на травах,

и звёзды, и радости будут.

Разрывы придут,

И только не будет ни виноватых,

ни правых,

ни знающих,

ни умудрённых,

ни лечащих тут.

Никогда, никого не расспрашивайте об этом -

ни друга, ни ветер, ни самую умную ночь.

Ликуйте или страдайте одни

и не верьте поэтам,

поэты

и сами себе-то не могут помочь.

Берите всю радость себе,

не отдавайте и муку,

это только вдвоём открывают,

уж если любовь.

Воспоминания о любви не годятся в нaуку,

всё не так.

Всё по-новому, снова,

не снова, а вновь.

Нельзя объяснить -

что это, со мной или с вами.

Один среди поля,

под ливнем,

и ходит гроза.

Об этом никак невозможно чужими словами,

слова не приходят -

молчите глазами в глаза.

Молчите,

чтобы ресницы задели ресницы,

чтоб сердце услышало

сердце другое в громах.

Любите друг друга.

Не думайте - явь это всё или снится,

любите друг друга,

не бойтесь,

не ройтесь в томах.

Ни адреса нет, ни параграфа нету, ни Госта,

будет она неотступна, мучительна,

как и со мной.

Не пишется это,

не слышится.

Дышится просто.

Так и поэзия -

дышится

жизнью самой.

 1960

Напоминание

Самый светлый,

Самый летний день в году,

самый больший день Земли -

двадцать второго.

Спали дети,

зрели яблоки в саду.

Вспоминаем,

вспоминаем это снова.

В Сталинграде Волга тихая плыла

и баюкала прохладой переплеска.

С увольнительной в кармашке

дня ждала

пограничная пехота возле Бреста.

Спал Матросов.

Спал Гастелло в тишине.

На рыбалку Павлов шёл тропой недолгой.

В Сталинграде мать письмо писала мне

и звала меня домой,

манила Волгой.

Талалихин по Тверскому шёл в ту ночь,

у Никитских попрощался -

ночи мало -

с той, которой я ничем не мог помочь

в день,

когда она на улице рыдала.

Вспоминаем эту ночь и в этот час

взрыв,

что солнце погасил в кромешном гуле,

сквозь повязки неумелые сочась,

кровь народа заалела

в том июне.

Шаг за шагом вспоминаем,

день за днём,

взрыв за взрывом,

смерть за смертью,

боль за болью,

год за годом, опалённые огнём,

год за годом, истекающие кровью.

Вспоминаем торжество,

как шли и шли

и Берлин огнём открыли с поворота,

и увидели просторы всей земли,

проходя

сквозь Бранденбургские ворота.

Сами звери поджигали свой рейхстаг,

дым последний очертанья улиц путал,

но Егоров и Кантария наш стяг

водрузили на шатающийся купол.

Вспоминаем всех героев имена,

все победы называем поимённо.

Помнит вечная кремлёвская стена,

как валились к ней

фашистские знамёнa.

Нам бы только этот май и вспоминать,

но июнь ещё стоит перед глазами,

если жало начинают поднимать

и охрипшими пророчить голосами.

Мы не просто вспоминаем

день войны,

не для слёз и мемуаров вспоминаем.

Люди мира вспоминать о нём должны.

Мы об этом

всей Земле напоминаем.

 1955

Мои друзья

Госпиталь.

Всё в белом.

Стены пахнут сыроватым мелом.

Запеленaв нас туго в одеяла

и подтрунив над тем, как мы малы,

нагнувшись, воду по полу гоняла

сестра.

А мы глядели на полы.

И нам в глаза влетала синева,

вода, полы…

Кружилась голова.

Слова кружились: «Друг, какое нынче?

Суббота?

Вот, не вижу двадцать дней…»

Пол голубой в воде, а воздух дымчат.

«Послушай, друг…» -

И всё о ней, о ней…

Несли обед.

Их с ложек всех кормили.

А я уже сидел спиной к стене,

и капли щей на одеяле стыли.

Завидует танкист ослепший мне

и говорит

про то, как двадцать дней

не видит.

И - о ней, о ней, о ней…

- А вот сестра, ты письма пpодиктуй ей!

- Она не сможет, друг, тут сложность есть.

- Какая сложность? Ты о ней не думай…

- Вот ты бы взялся!

- Я?

- Ведь руки есть?!

- Я не смoгу!

- Ты сможeшь!

- Слов не знаю!

- Я дам слова!

- Я не любил…

- Люби!

Я научу тебя, припоминая… -

Я взял перо. А он сказал: - «Родная!» -

Я записал. Он: - «Думай, что убит…»

- «Живу», - я написал.

Он: - «Ждать не надо…» -

А я, у правды всей на поводу,

водил пером: «Дождись, моя награда…»

Он: «Не вернусь…»

А я: «Приду! Приду!»

Шли письма от неё. Он пел и плакал,

письмо держал у просветлённых глаз.

Теперь меня просила вся палата:

- Пиши! - Их мог обидеть мой отказ.

- Пиши! - Но ты же сам сумеешь, левой!

- Пиши! - Но ты же видишь сам?! - Пиши!..

Всё в белом.

Стены пахнут сыроватым мелом.

Где это всё? Ни звука. Ни души.

Друзья, где вы?..

Светает у причала.

Вот мой сосед дежурит у руля.

Вcё в памяти переберу сначала.

Друзей моих ведёт ко мне земля.

Один мотор заводит на заставе,

другой с утра пускает жернова.

А я?

А я молчать уже не вправе.

Порученные мне горят слова.

- Пиши! - диктуют мне они. Сквозная

летит строка. - Пиши о нас! Труби!..

- Я не смогу! - Ты сможешь! - Слов не знаю…

- Я дам слова!

Ты только жизнь люби! 

1947

Сталинградский театр

Здесь львы

стояли

у крыльца

Лет сто

Без перемен,

Как вдруг

кирпичная пыльца,

Отбитая дождём свинца,

Завьюжила у стен.

В фойе театра

шёл бой.

Упал

левый

лев,

А правый

заслонил собой

Дверей высокий зев.

По ложам

лёжа

немец бил

И слушал долгий звон;

Вмерзая в ледяной настил,

Лежать остался он.

На сцену -

за колосники,

Со сцены -

в первый ряд,

Прицеливаясь с руки,

Двинулся наш отряд.

К суфлерской будке

старшина

Припал

И бил во тьму.

И история сама

Суфлировала ему.

Огнём поддерживая нас,

В боку зажимая боль,

Он без позы и без прикрас

Сыграл

великую

роль.

Я вспомнил об этом,

взглянув вчера

На театр в коробке лесов.

Фанерную дверь его по вечерам

Сторож берёт на засов.

Строители утром идут сюда,

Чтоб весной

Театр засиял,

как никогда,

Красками и новизной.

Я шёл

и шёл,

и думал о тех,

Кому на сцене жить.

Какую правду

и в слёзы

и в смех

Должны они вложить!..

Какие волнения им нужны,

Какие нужны слова,

Чтоб после подвига старшины

Искусству

вернуть

права!..

 1946

Пришедшим с войны

Нам не речи хвалебные,

нам не лавры нужны,

не цветы под ногами,

нам, пришедшим с войны.

Нет, не это.

Нам надо,

чтоб ступила нога

на хлебные степи,

на цветные луга.

Не жалейте,

не жалуйте отдыхом нас,

мы совсем не устали.

Нам - в дорогу как раз!

Не глядите на нас с умилением,

не

удивляйтесь

живым.

Жили мы на войне.

Нам не отдыха надо

и не тишины.

Не ласкайте нас званьем:

«Участник войны!»

Нам -

трудом обновить

ордена и почёт!

Жажда трудной работы

нам ладони сечёт.

Мы окопами землю изрыли,

пора

нам точить лемехи

и водить трактора.

Нам пора -

звон оружья

на звон топора,

посвист пуль -

на шипенье пилы

и пера.

Ты прости меня, милая.

Ты мне жить помоги.

Сам шинель я повешу,

сам сниму сапоги.

Сам тебя поведу,

где дома и гроза.

Пальцы в пальцы вплету,

и глазами - в глаза.

Я вернулся к тебе,

но кольцо твоих рук -

не замок,

не венок,

не спасательный круг.

 1945

Приду к тебе

Ты думаешь:

Принесу с собой

Усталое тело своё.

Сумею ли быть тогда с тобой

Целый день вдвоём?

Захочу рассказать о смертном дожде,

Как горела трава,

А ты -

и ты жила в беде,

Тебе не нужны слова.

Про то, как чудом выжил, начну,

Как смерть меня обожгла.

А ты -

ты в ночь роковую одну

Волгу переплыла.

Спеть попрошу,

а ты сама

Забыла, как поют…

Потом

меня

сведёт с ума

Непривычный уют.

Будешь к завтраку накрывать,

И я усядусь в углу,

Начнёшь,

как прежде,

стелить кровать,

А я

усну

на полу.

Потом покоя тебя лишу,

Вырою щель у ворот,

Ночью,

вздрогнув,

тебя спрошу:

- Стой! Кто идёт?!

Нет, не думай, что так приду.

В этой большой войне

Мы научились ломать беду,

Работать и жить вдвойне.

Не так вернёмся мы!

Если так,

То лучше не приходить.

Придём работать, курить табак,

В комнате начадить.

Не за благодарностью я бегу -

Благодарить лечу.

Всё, что хотел, я сказал врагу,

Теперь работать хочу.

Не за утешением -

утешать

Переступлю порог.

То, что я сделал, к тебе спеша,

Не одолженье, а долг.

Друзей увидеть,

в гостях побывать

И трудно

и жадно жить.

Работать - в кузницу,

спать - в кровать,

Слова про любовь сложить.

В этом зареве ветровом

Выбор был небольшой, -

Но лучше прийти

с пустым рукавом,

Чем с пустой душой.

 1944

Хорошо

Хорошо перед боем,

когда верится просто

в то,

что встретимся двое,

в то,

что выживем до ста,

в то,

что не оборвётся

всё свистящим снарядом,

что не тут разорвётся,

дальше где-нибудь, рядом.

В то,

что с тоненьким воем

пуля кинется мимо.

В то,

чему перед боем

Верить необходимо.

 1942

В вагоне

Как странно всё-таки: вагон.

Билет. Звонок. Вокзал. Домой.

И свет и гром со всех сторoн.

Kолёcа бьются подо мной.

Шестнадцать месяцев копил

я недоверие к тому,

что кто-то жил, работал, был,

болел и спал в своём дому.

Шестнадцать месяцев подряд

окопом всё казалось мне.

В вагоне громко говорят

о керосине и вине.

А у меня всего три дня.

Я вслушиваюсь в их слова.

Вздыxaют, горестно кляня

дорoговизну на дрова.

А мне ведь дорог каждый час.

Жилет раскинув меховой,

я по вагону, напоказ,

пошёл походкой фронтовой.

Я был во всей своей красе

(Блестит на левой стороне!).

- Оттуда? - спрашивают все.

- Да, тяжело вам на войне…

Шёл, улыбался и кивал,

молодцеватый и прямой.

- В боях бывали?

- Да, бывал.

- Куда же едете?

- Домой!

- Из госпиталя? На, сынок… -

Беру, жую мякинный кус.

- Kури. - Глотаю я дымок,

соломой отдаёт на вкус.

- Ложись, устал… Мы ничего,

мы тут пристроимся в углу.

У вас там трудно с ночевой,

мы перебьёмся. Мы в тылу.

- Ложись и спи…

- Слаба кирза,

как они там зимой, в бою! -

Прикрыла женщина глаза,

упрятав ноги под скамью.

- Спи… -

А колёса всё галдят.

- Спи…

Все живём одной бедой…

- Спи. Исхудал-то как солдат…

А был я просто молодой.

 1942

***

Власть её

не изучена,

значительно преуменьшена,

пока что во всяком случае -

всесильна над нами

женщина.

Водительство пресловутое,

нам данное от рождения,

наше главенство дутое -

чистое заблуждение.

Укоренилось ложное

представленье привычное.

Женщина -

дело сложное,

явление необычное.

Эта простая истина

не каждому открывается.

Застенчиво

и таинственно

женщина улыбается.

Приходим, бедой отмечены,

подвигами небывалыми,

мы всё равно для женщины

детьми остаёмся малыми.

На взлёты и на крушения,

на все наши игры шумные

смотрят, даря прощение,

Женщины - люди умные.

Спорится или ссорится,

любится или трудится,

забудется или вспомнится -

женщину надо слушаться.

Она одарит надеждами,

осмеивает сомнения.

Врачует руками нежными

тягостные ранения.

 1933