Владимир Костров (1935-2022)


Возвращение
Как вступление к «Хаджи-Мурату»,
сторона моя репьём богата
(стойкий, чёрт, — попробуй, оторви!).
Да ещё грачами
да ручьями,
круглыми,
протяжными речами,
как ручьи, журчащими в крови...
Конский шар катну ботинком узким,
кто их знает, шведским ли, французким...
Дом родимый — глаз не оторвать!
Грустная и кроткая природа,
вот она —
стоит у огорода
маленькая седенькая мать.
Рядом папа крутит папиросу.
Век тебя согнул, как знак вопроса,
и уже не разогнуть спины.
Здравствуй, тётка, божий одуванчик,
это я — ваш белобрысый мальчик.
Слава богу, слёзы солоны.
Вашими трудами, вашим хлебом
я живу между землёй и небом.
Мамочка, ты узнаёшь меня?
Я твой сын!
Я овощ с этой грядки.
Видишь — плачу, значит, всё в порядке:
если плачу, значит, это я.


Не трогайте жанр,
Излучающий жар.
Поленья рассудка в пыланье напева.
Поверьте, проверьте – поэзия шар,
Поедешь направо – приедешь налево.
В ней ясный неясен
И глупый неглуп.
В ней чувство и мысль –
Словно конь и подпруга.
Поверьте, проверьте – поэзия куб
Той комнаты, где вы любили друг друга.
Простого кумира себе сотворю,
Слеза на щеке – вот её откровенье.
Поэзия – угол, я вам говорю,
Где редко, но мы преклоняем колени.
?

Две берёзы над жёлтою нивой,
Три иконы на чёрной стене.
Я родился в земле несчастливой,
В заветлужской лесной стороне.

Деревянная зыбка скрипела,
Кот зелёно сверкал со скамьи,
Белой вьюгою бабушка пела
Журавлиные песни свои.

Отгорит золотая полова,
Дни растают в полуночной мгле.
Ничего слаще хлеба ржаного
Не едал я потом на земле.

Ухожу под другое начальство,
Только буду жалеть о былом.
Слаще русского горького счастья
Ничего нет на шаре земном.
?


Полон взгляд тихой боли и страха.
Что тебе я могу обещать?
На пространстве всеобщего краха
Обещаю любить и прощать.

Всей судьбою своей окаянной
Обещаю не прятать лица.
Обещаю любить постоянно,
Обещаю прощать до конца.

Ты в глазах у меня не седая,
Ты смеёшься, беду отводя,
Вся желанная, вся молодая
В тонких линзах из слёз и дождя.

Прогони эту злость и усталость.
Нас вдвоём и судьбе не избыть.
Всё пропало, а сердце осталось,
Обещая прощать и любить.


Не полюбить
Так горько, как бывало,
Но снова каждый миг
Неповторим.
Пора пришла.
И осень запылала,
Леса горят,
Давай и мы сгорим.
Давай взойдём и бросимся
С обрыва
На острые метёлки камыша.
Горит река.
Горит на леске рыба.
Так, может быть,
Займётся и душа.
Огнём займётся,
Соловьём зальётся,
Зажжётся от ликующих ракит.
Осенней уткой
Из осок взовьётся
И полетит.
Дымят мои туманные угодья,
Мои хоромы...
И на колосник
Просыпались весёлые уголья
Коч клюквенных
И боровых брусник.
Ах, всё пылай,
Что плакать не умеет,
Ах, всё иди к весёлому концу!
Давай сгорим,
И ветер нас развеет, как семена,
Как память, как пыльцу.


Громок ты и успеха достиг,
и к различным эстрадам притёрся.
Только русский лирический стих
вроде как-то стыдится актёрства.
Словно скрежет железа о жесть,
словно самая пошлая проза,
неуместны заученный жест,
модуляция, дикция, поза.
Словно бы не хотел, а соврал,
словно фальшь протащил в эти залы.
Словно и не поэт ты, а Карл,
Карл, укравший у Клары кораллы.


Как ты в себе слила,
воздушное созданье,
изящные слова,
красивые страданья.
Хоть пишешь ты, как встарь,
печально и объёмно,
но мысли, и словарь,
и чувства - всё заёмно.
Совсем не наугад, -
приём тут найден древний, -
всё взято напрокат
у Анны Андреевны.
Пусть стиль её тобой
усвоен на «отлично»,
но было там впервой, -
а у тебя вторично.
И всё наоборот,
что мы навытворяли, -
дворяне шли в народ,
а мы назад - в дворяне.
Не буду, так сказать,
всё объяснять подробно.
И можно так писать,
да как-то неудобно.



Над землёй кружится
первый снег.
На землю ложится
первый снег...
Пишут все - печатают не всех.
Иногда печатают не тех!
Пишут про зелёные глаза
или про рюкзачные волненья.
Образы стоят, как образа,
по углам в иных стихотвореньях.
Только есть стихи как первый снег!
Чистые, как белый первый снег!
Есть они у этих и у тех,
ненаписанные - есть у всех!


Один графоман в солидный журнал
прислал корявый стишок.
Совсем таланта не было в нём,
и стиль был весьма смешон.

Но чтобы вывод под стих подвесть,
в нём были такие слова:
«Жизнь такова, какова она есть,
и больше - никакова!»

Младший редактор сказал: «Пустяки!
Ступай-ка в корзину, брат!»
Но чем-то тронули сердце стихи,
и он их вернул назад.

- Вчера я пришёл весёленький весь,
и жена была неправа.
Но «жизнь такова, какова она есть,
и больше - никакова!»

Редактор отдела, увидев стих,
наморщил высокий лоб.
Стихи банальные. Автор псих.
А младший редактор жлоб.

Но строчки вошли, как благая весть,
до самого естества.
«Жизнь такова, какова она есть,
И больше - никакова!»

И свой кабинет озирая весь,
подумал любимец богов:
«А может, и я таков, как есть,
И больше совсем никаков».

И страшная мысль, как роса с травы,
скатилась с его головы:
А может, и все таковы, каковы,
И больше - никаковы?