Николай Ушаков (1899-1973)

 Стихи

Родился 25 мая (6 июня) 1899 года в городе Ростове Ярославской губернии в семье военного. В 1924 году окончил юридический факультет Киевского института народного хозяйства, но по специальности не работал.

Печатался с 1923 года. Некоторое время принадлежал к конструктивистам.

Печатался в русскоязычных изданиях УССР. Кроме ряда сборников стихотворений и прозаических произведений в официальном духе, переводил на русский И. Франко, Лесю Украинку, М. Коцюбинского и др. украинских авторов; редактировал русские издания произведений Т. Шевченко (1939, 1949—1956), М. Коцюбинского (1951).

В 1973 году получил Государственную премию УССР имени Тараса Шевченко за сборники стихов «Мои глаза», «Я рифмы не боюсь глагольной» и многолетнюю плодотворную деятельность в области переводов с украинской литературы.

Награждён орденом Ленина (1967), Трудового Красного Знамени (1959), "Знак Почёта", а также медалями.

Умер 17 ноября 1973 года в Киеве.

КИЕВ

В синеве — каштаны,
липы, клены.
Лист каймой
очерчен золотой.
Киев, Киев,
город наш зеленый,
тронутый осенней краснотой.
Осень в Киеве
у нас такая,
что ее
не описать пером.
Тридцать лет
я эту осень знаю,
с нею я знаком,
и как знаком!
Сколько в ней
прозрачности и света!
Сколько в ней
сиянья и тепла!
Протянув мне руку,
осень эта
в класс меня
однажды отвела.
Осень в город
шла из всех предместий
(это было
через восемь лет),
с ней — студенткой —
мы входили вместе
в красный милый
университет.
Пурпурная
эта колоннада
навсегда
осталась нам мила.
Мы едва ль
не в пору листопада
начинали
все свои дела.
Здесь мы строили,
здесь мы любили —
и взаимность
ожидала нас.
По осенним скверам
отводили
здесь мы внуков
в самый младший класс…
Снова на деревьях
позолота,
и от листьев
воздух золотист,
в Золотые
древние ворота
огненный
опять влетает лист.
Будто выстроенные
по нитке,
всюду
золотые деревца.
Лист осенний —
вот он на зенитке,
вот он
на шинели у бойца.
А бойцов проходит
много-много.
Пожелаем,
чтоб для них была
боевая
трудная дорога
все-таки
не слишком тяжела.

ТЫ В ХОДИШЬ В САД...

Ты входишь в сад,
у сторожа спроси,
зачем как бы нечаянно сложили
разбитый винт,
разбитое шасси
на этой тихой и простой могиле.
Дощечка с надписью — сверкает медь.
Но разве не видать тебе, прохожий?
Здесь
даже куст желает улететь,
листами машет
и лететь не может.
Здесь летчик похоронен.
Он умел
узнать просторы ястребиной воли.
Над белыми штабами он летел,
и бомбы вздрагивали на гондоле.
И, перегнувшись за высокий край,
он наблюдал,
как вдалеке пылали,
занятнее, чем дровяной сарай,
товарные составы на вокзале.
И летчик гнал домой,
но аппарат
вдруг разучился облаками реять.
И летчик гнал домой,
и был он рад,
что падает за наши батареи.
А ты пришел сюда,-
среди аллей
остановись,
прохожий торопливый,
подумай о полете голубей
и о земле -
упрямой и ревнивой.

1925



Ты мне сказал, небрежен и суров,
что у тебя —
отрадное явленье! —
есть о любви четыреста стихов,
а у меня два-три стихотворенья.

Ярослав Смеляков

А я писал все время о любви —
к глухим разъездам,
к старым счетоводам,
к полузаросшим,
но проточным водам,
и все тропинки вдаль меня вели.
И малый куст на диком косогоре
вдруг чувствовал себя
как великан,
и все канавки пробирались к морю,
все лужицы стремились в океан.
Моя любовь
была веков разведка...
Пусть не всегда звенели соловьи,
пусть розы расцветали слишком редко,
но о любви писал я,
о любви!



Уже кончается июнь —
застенчивая радость лета...

Прозрачность где —
где эта юнь?

Крылом невидимым задето,
пышнеет
и темнеет лето.

На одуванчик только дунь
и улетит быстрее света
воспоминаний эстафета...

Еще недавно был июнь —
и вот уж осени примета:
все ярче,
все рельефней
лето.



ФРУКТОВАЯ ВЕСНА ПРЕДМЕСТИЙ

Разъезд,
товарная,
таможня...
И убегает под откос
за будкой железнодорожной
в дыму весеннем абрикос,
еще не зелен,
только розов.

И здесь,
над выдыхом свистков,
над жарким вздохом паровозов,
воздушный холод лепестков.

В депо трезвон
и гром починок,
а в решето больших окон
прозрачным золотом тычинок
дымится розовый циклон.

И на извозчичьем дворе
хомут и вожжи на заборе
в густом и нежном серебре,
как утопающие в море.

В депо,
в конюшни
и дома
летит фруктовое цветенье.
И сходят лошади с ума
от легкого прикосновенья.

1926

ВИНО

Г. В. Шелейховскому

Я знаю,
трудная отрада,
не легкомысленный покой,
густые грозди винограда
давить упорною рукой.

Вино молчит.
А годы лягут
в угрюмом погребе, как дым,
пока сироп горячих ягод
не вспыхнет
жаром золотым.

Виноторговцы — те болтливы,
от них кружится голова.
Но я, писатель терпеливый,
храню, как музыку, слова.

Я научился их звучанье
копить в подвале и беречь.

Чем продолжительней молчанье,
тем удивительнее речь.

1926

ЛЕДИ МАКБЕТ

Стали звать ее Леди Макбет.
Лесков

1.

Из объездов по округам
налетел лесник домой.
Бурку с плеч,
арапник в угол,
шапку под щеку —
да крой
храпом флигель.

Ночь и, кроме
храпа,
«мышья беготня».
Леди Макбет бродит в доме,
свет ладонью заслоня.

2.

Вы живая, без сомненья,
но зачем вас привели
в сонное нагроможденье
страхов,
тени,
мебели?

Я не прежний завсегдатай
честолюбия
и той,
что в одних чулках когда-то
кралась лесенкой крутой,
что кармином губ кормила
и на лесенке тайком
говорила:

- Будешь, милый,
вместо мужа лесником.

3.

Петушок охрип
и стонет.
В чашку
рукомойник бьет.
Леди на свои ладони
смотрит
и не узнает.

И светелка поседела,
посинела лесенка.
На ларе большое тело
окружного лесника.
Он лежит на шубах чинно,
против меловой печи.
Кровь стекает по овчинам
и по лесенке
журчит.

4.

Леди Макбет,
что такое?
Бор идет из-за реки,
дышат листья,
дышит хвоя,
дышат папоротники.
Киноварью и зеленым
наступая все быстрей,
выпускают
по району
черно-красных снегирей.

Мимо вика,
мимо школы
свищет сучьев темных дых.
Вот уже у частокола
вся опушка
понятых.
Леди Макбет,
где патроны,
где револьвер боевой?
Не по честному закону
поступили
вы со мной.
То не бор в воротах,
леди,-
не хочу таиться я,-
то за нами,
леди,
едет
конная милиция.

1926



УКРАИНА ГЛУХО ВОЛНОВАЛАСЬ
( Из поэмы Сказания старых времен)

Как быстро время протекло —
уже январь не за горами.
Начальник станции в стекло
глядит сквозь тощие герани.

Каких-то паровозов дым,
каких-то эшелонов волок,—
и на площадках голубых
оглобли задраны двуколок.

На кукурузе снег повис,
и в инее лесные дачи.
Неведомый кавалерист
по шпалам
на восток проскачет.

Летят теплушки кверху дном,
мосточки головы срывают,
Солдат в буфете ледяном
от черной оспы умирает.

Он мертвой матери сказал,
что вылечить его не поздно.
Луна в нетопленный вокзал
плывет торжественно
и грозно.

Слепец частушки говорит,
и «яблочком» рокочет лира.
Начальник станции зарыт
перед крыльцом своей квартиры-

Глядят по-прежнему в стекло
сквозь кисею
его герани...
Как быстро время протекло,-
уже февраль не за горами!

1928-1930

ТЫСЯЧА ДЕВЯТЬСОТ ПЯТНАДЦАТЫЙ

Танцует прапорщик пехотный,
под Луцком будет он убит,—
и дева юная охотно
ему о страсти говорит.

Она твердит ему о страсти
такой небесной, неземной.
— Настасья Федоровна,
Настя,
что делаете вы со мной?

Они горячими устами
прижались к льдистому окну,
иную видят над снегами
неугомонную страну.

Деревни крыты черепицей,
меж ними фабрики гудят,—
все им — химическим — не спится,-
военный производят яд.

А бедный фендрик недоволен,—

стоит в готическом окне-.
— О фрейлейн Мильда,
либес фрейлейн,
не забывайте обо мне!

1958

ДВАДЦАТЫЙ ВЕК

Этот век мы открывали,
мы,
я с этого начну,
в англо-бурскую играли
и в японскую войну.
Как рожки нам были сладки,
как тогда пленяли нас
возле церкви две палатки —
ярмарка на Теплый Спас!
Л неделя за неделей,
будто бабочка, вилась,
будто в цирке Чинизелли
пестрый клоун
или вальс.
В толстых стеганках маньчжуры
кочевали по дворам,
хитро скалясь,
абажуры,
веера совали нам.
Ладный шарик на резинке
ловко прыгал в рукава.
Перелистывать картинки
успевали мы едва.
Лето выпало сухое
перед первой мировой.
Вдруг зарезался косою
Николая рядовой.
Может,
Варя изменила,
может,
суд грозил ему,—
все, что издали манило,
стало близких потому.
На заводе аммиачном
нам служить хотелось — им -
этим стариках невзрачным,
этим девушкам седым.
Нам хотелось наше слово
так в стихе установитъ,
чтобы слово било ново,
чтобы каждое готово
было землю обновить.

1959.



Я не философ...
Боже мой,
я алгебру не помню,
но мир, на образ множимый,
все шире,
все огромней.
А вертолет снижается —
такой стрекозовидный,
а дети обижаются: из-за цветов
не видно.
Над маковой коробочкой
дыхание левкоя,
как маленькое облачко...
Но что это такое?
В полупустыне здания,
деревья — вот так штука!
Поэзия, ты знание,
но в чем твоя наука?




Моя Вселенная — мой дом,
и то не весь —
одна квартира.
Что же осталось мне от мира,
который за моим окном?

Остался юг,
остался север,
остались запад и восток,
остались искры в стратосфере
моих надежд,
моих тревог.

Все стороны,
все государства
глядят ко мне в мое стекло.
Не ограничено пространство,
но время,
время
истекло.