Вот так задумаешься – что написать-то о человеке, которого давно знаешь? А написать-то и нечего, ибо он сам о себе всё пишет, поёт, а ещё лучше – отмалчивается. Недавно же в тоненькой книжице попытался концепцию своего молчания стишками передать. Пусть, мол, за него душа по имени Иван отдувается. А ей – душе – деваться некуда, вот она и трудится и день, и ночь, и круглые сутки. Хотя внешне автор её – души своей – непроницаем и флегматичен. Так, пошутит иногда, чтоб не забывали, что с чувством юмора у него всё норм, и дальше в своё глубоководное плаванье отправится по известному одному ему кругосветному маршруту внутри себя. В астрал уйдёт – астралопитек этакий. Позовёшь – эй, Иван, ты здесь? Он в ответ – не Иван я, Александр. А ведь и правда – вспомнишь, – и пока Иван-Александр на музыкальном инструменте играет, уткнёшься с головой в книжку его новорождённую – и погрузишься в неё мыслью и разумом, дабы понять и заново осмыслить-таки однажды слышанное, да не однажды понятое.
Почему-то с конца книжка открылась, – там ведь, сзади, и фотка и биография авторская, по-донбасски стандартная – с метаниями и поисками переломных «девяностых», костедробительных «нулевых», мозголомного 2014-го и – далее – по списку.
Ну, я и прочёл её так, как будто вздохнув и выдохнув – не понял даже – усвоилась духовная пища или нет. Но видать, в голове чтой-то задержалось – образы пластичные, текучие. Там, в конце (для меня – вначале) – рыбомужик в небо дует, тут – в начале (для меня – в конце) – рыбомладенец небо ртом ловит, и в реке-речи плывут слова, как глаза, - тонут, всплывают, чешуйками смыслов играют, отблесками воды любуются-медитируют, жизнь свою в одно сплошное мистерийное действо скатывают – будто в шарик, чтобы потом этот шарик то ли в небо отпустить, то ли в море швырнуть. Что, впрочем, в системе поэтических смыслов – равнозначно. Действие, не испытывая противодействия – расходится волнами, эфирными в том числе. И тогда предметы – названные и подразумеваемые – становятся понятиями и явлениями окружалящей действительности…
И тут, как только почувствовал я вкус нирваны, из глубин которой надеялся понять глубже и развить пространственнее скрытые смыслы, как Иван-Александр, голосом Махариши, не прерывая бренчания, выдёргивает меня из течения и речет, мол, – ты зачем, сучий внук, книгу вверх ногами держал и не с той стороны письмена читал? А ну-ка, давай заново, не зришь, что ли, там концепция построенная, вымученная и вылепленная любовной рукой на белых полях в подземных вагонах метро и в надземных вагонах электричек, на ходу и стоя, на бегу и сидя, и так далее, а ты, неразумный, колесо сансары вздумал не в ту сторону вращать. Ужель не понимаешь, что…
Но тут я препираться не стал, а книгу перевернул – и начал сначала заново читать. Правда, до этого приоткрывшийся смысл теперь несколько тоже перевернулся, и я, как муха в паутине словес, задёргался и зазапутывался. И чем более дёргался – тем более лип в паутину. Но сказал себе – стоп, пролистал первую часть (да, с лицевой стороны обложки) – и нырнул в общее бытие, даже подпрыгнул от знакомых реалий, кои я по первому прочтению как-то выпустил из сознания. Так вот же он – «Производственный роман из Тудырки, набитой злыми мужиками», собравшимися во дворах под серым небом во глубине сибирских руд». Родные приметы милого пролетарского Донбасса, маслом по холсту, но далее – кровью и грязью братоубийственной войны, от которой, как ни прячься в медитацию, как ни переназывай её, но – война – была, есть и будет – в тебе, и помрёт только с тобой. А пока – её можно запаковать в слово, преобразовать в символы и отправить в бесконечный путь в «двухстах вагонах покойников по запасной колее в поисках самого синего мо». Это – эпически-инфернальная составляющая, берущая читателя за шкирку и окунающая в суровый апокалипсис сегодня. Беда в том, что кишащие подтекстами из пережитого и прочувствованного стихи 2-й, 3-й, частично 4-й части (или – где я там ещё пропустил?) – будут непонятны «хипстерам с брадами в кока-коле». Хотя – беда ли это? В какие времена были понятны рядовому обывателю игры политиканов, ведущие к вооружённым конфликтам?.. А стихи такого уровня (уровней) – так тем более. Впрочем, о чём я?, - ничто не ново под светилом. И «переделывать мир под кошмарный сон», и утверждать, что «наша сила – в слове, а не в руках», и тут же опровергать – «слово снова пущено с молотка», и бесясь от бессилия, просить язык, чтобы он «загрыз кого-нибудь» – стандартный удел классического поэта, которому «повезло» жить в эпоху перемен. Ибо чем, кроме слова, он может воевать с миром внутренним и миром внешним? Ах, да – ещё музыкальным сопровождением к ритмически выстроившимся строкам. А в итоге из коротких стишков-картинок получается эдакая картина синергетического хаоса современного автору бытия, преображённая его понятийным аппаратом. Причём, иногда картинки достигают эпического размаха, благодаря употреблению сакральных образов – «Полфрейда за коня, полдетства за Эдипа!», «спит-богатырским-сном-богатырский-конь…», «Лежала во чистом поле мёртвая голова…». И хотя «теленовостей эпические сводки» постоянно стараются сбить этот внутренний авторский прицел на «большое, светлое, мирное, мифическое», тем не менее, оно всплывает из шахтных пластов детства и – «камешки перетираются» в волшебный порошок. Этим волшебным порошком, его микроблёстками, играют даже вызывающие щемящее чувство потери строки стихов «Старые фотографии листая..», «Сосед, умерший в прошлом году, зимой..». А «Говорила мне мама…» – это по сути повесть о жизни – попытка связать прошлое с будущим, чтобы состояние «междутам-междуздесь» соединилось в одно ёмкое целое «здесь и сейчас» в плане географическом, временнóм, событийном.
Уж и так и этак листал я книгу туда-сюда, вертел, то с середины читал, то по частям, то отдельные стихи выхватывал – с конца, с начала, и соединялась она во мне радужным полотном, составленным из лоскутов, будто одеяло, которым хочется укрыться от надвигающегося грохота всего мира, несущегося под откос поезда. Да, страшно, внешне – показательно сумеречно, а внутри, под одеялом – тепло, укромно, сказочно от радуг живого слова. Особенно, когда шестым чувством начитанного коллеги улавливаешь непередаваемую аллитерированную игру в игру с фантастическими персонажами, терминами, с приёмами их использования для создания неосемантики, своего поля новояза, на котором автор сам устанавливает правила и расставляет фигуры, соответственно, и действовать они должны по логике авторского сюжета.
Откидываешь полог… Тук да тук, трынь да брынь.
Стихает Слово, стекает стихами… Музыка лёгким дымком отлетает…
И бард земли донбасской речет: хватит письмена писать, пошли по прошпектам, по набережным, вдоль домов прогуляемся, к моренебу выйдем, да свежими облаками подышим.
-Дык я ж ещё не все мысли переработал, - растерянно отвечаю.
-Знаю я тебя – ты ещё месяц писать будешь, выискивая смыслы и выпотрашивая метафоры, нынче не то время на дворе, чтоб надолго в себя погружаться. Что успел, то успел, что в слова с языка мыслей переложил – того и достаточно. По крайней мере, мне. Закрывай гештальт, пошли променадить.
И вышли мы, и пошли, а переосмысленная вселенная авторского «Я» вслед за нами тенями разноцветными заклубилась. И сказать что-то хотелось весомое, значимое, будто ухватить словами и запечатлеть один большой жизнесмысл, а – нет слов – распались они на фрагменты, на буквы, на звуки, только – «тук да тук, трынь да брынь» - опять откуда-то доносится. А это человек сидит на лавочке. Тоже на гитаре бренчит. Присматриваюсь – уж не он ли? Оглядываюсь – он!, или – похож только? Не иначе – двойник, отставной Иван Душа собственной персоной?
-Всё верно, я это, - отвечает Александр.
Ох уж этот Санкт-Питер, ох и кудесник. Не иначе Гоголь с Достоевским нам весточку безумия шлют.
А вокруг чайки да галки летают, галдят. И вот одна – шлёпается на лавочку рядом. Толкаю в бок – глянь – это ж книжка твоя. Серо-чёрная, на ворону похожая – местная, прижилась, значит. Крыльями-страницами замахала – человек умолк, стал на фрагменты распадаться, растворяться и дымком в книгу всасываться, становиться персонажем – то ли мифическим героем, то ли лирическим обывателем. А мы присели на лавочку, я книжку взял, Александр – гитару, и колесо сансары вновь заработало под плеск волн, шорох камешков и чьё-то бормотание. Похоже, этот кто-то нашёптывал-напевал строки следующей книги – что-то про Алису, про грибы, про отражения отражений смыслов…
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.