Евгений Степанов

  Книга интервью с известными российскими поэтами
  М.: "Вест-Консалтинг", 2012

Говорят, что для умственного усилия, тем более для интеллектуального прорыва, требуется импульс, толчок извне. Когда тебя направляют, дают зацепки, и… вдруг чувствуешь: мысль заработала. Это зависит не только от целей и задач разговора — от интеллектуального уровня беседы. Непревзойденные интервью Татьяны Бек, не интервью даже, а беседы — на самые разные темы, вне зависимости от "информационного повода", интересны и своей непредсказуемостью, и прямо-таки космическим масштабом поднимаемых проблем (вырастающий порой совершенно из ничего!).
В новой книге Евгения Степанова "Диалоги о поэзии" (М.: "Вест-Консалтинг", 2012), в которую вошли интервью с известными российскими поэтами, не ставится задач объять необъятное, зато автор максимально близко подбирается к извечным, волнующим и поэтического обывателя, и профессионала, вопросам: "В чем суть поэзии?", "В чем разница между поэтом и графоманом?", "Кто такие авангардисты, а кто такие традиционалисты?" и др. Известно, что человеческое мнение — субстанция субъективная и легко разрушаемая контрдоводами или контрмнениями. Но как быть, если на поставленный вопрос дает ответ не один, не два человека (уважаемых человека!)? Что тогда значит твое мнение — несогласного? Всего лишь еще один голос в этом противоречивом, но едином (потому что разговор о литературе всегда едино-противоречивый!) ансамбле голосов.
О сути поэзии говорит добрая половина собеседников Евгения Степанова. Кирилл Ковальджи, например, считает, что и графоман, и поэт — суть одного и того же явления, "только одно — со знаком минус, другое — со знаком плюс". Елена Кацюба отождествляет поэзию с сотворением мира; Андрей Коровин — с поиском Истины, Абсолюта (при этом видит поэзию божественным веществом в чистом виде). Что уж говорить, если Слава Лён предложил целую концепцию, при должном раскрытии достойную монографии или диссертации.
А вот у Игоря Панина определения поэзии нет. "Я не знаю, что такое поэзия", — честно признается собеседник Степанова. И добавляет: "Это надо чувствовать. Попробуйте дать определение любви. Все понимают, о чем речь, но у каждого свои критерии".
Действительно, критерии разные. А если посмотреть на временной охват книги, окажется, что разнится, помимо прочего, и мировоззрение. Первые интервью (хронологически), представленные в книге, взяты Евгением Степановым в конце 1980‑х, в разгар Перестройки, а значит: новых надежд, стремлений, преодолений.
Олег Хлебников рассуждает о застойных временах: "Мы все получили прививку скептицизма, неверия в высокие слова, отвыкли дышать полной грудью, разучились додумывать и дочувствовать, не научились быть раскованными, привыкли удовлетворяться малым". У кого сейчас беседы о застое вызовут повышенный интерес? А вот в 1989 году тема была более чем актуальна.
Бахыт Кенжеев, эмигрировавший в Канаду в 1982 году, делится особенностями выживания в чужой стране: "Всех моих литературных заработков за семь лет тамошней жизни хватило бы лишь на то, чтобы оплатить проживание в квартире за два месяца". Тогда это выглядело дико — всем было известно, что писатель в СССР, естественно, публикуемый, вполне мог прожить "на литературу". А вот сегодня удивит ли кого мизерный гонорар в газетах и журналах? Налицо мировоззренческий сдвиг.
Александр Иванов, всесоюзный Сан-Саныч, ставший собеседником Степанова в 1990 году, еще тогда предупреждал (небезосновательно) об опасности перехода к рыночной экономике (а мы знаем, чем это аукнулось в 1990‑е): "Ясно одно, к ней (рыночной экономике. — В. К.) нужно готовиться. Но поспешать надо, согласно латинской поговорке, медленно. Представьте себе: завтра у ребенка день рождения, ему исполняется пять лет. Но вдруг выходит указ, согласно которому ребенку исполнится не пять, а двадцать пять лет. Разве такой указ осуществится?! Перепрыгивать через ступеньки еще никому не удавалось". К сожалению, указ "осуществился". И не один. И сейчас — у разбитого корыта некогда великой страны — боровшейся за свободу в начале 1990‑х, остались уставшие романтики, поборники демократии, которую заменили непонятно чем, и неясно куда уходит обворованная и обнищавшая страна. Парадоксально, но это отмечается и журналом "Континент", известного своей антисоветской миссией. Но… времена изменились, а истинной свободы, истинной демократии как не было, так и нет: "Август 91‑го был для меня и для очень многих периодом надежд и открытий, невероятным временем, потому что советская система вдруг грохнулась, хотя вероятность этого казалась фантастической. И в очередной раз мы не смогли до конца воспользоваться данным нам историческим шансом сделать жизнь лучше и чище. Жалко. И обидно, что так бездарно растранжирили созидательную энергию многих простых и хороших людей, поверивших в чудо, но вскоре почувствовавших себя жестоко обманутыми" (Анатолий Бернштейт, "Континент", № 149, 2012). И это далеко не самое категоричное, по отношению к 1990‑м годам, высказывание.
Почему так много политики, почему так много разговора о временах и судьбах народа? — спросит рецензента читатель. Да потому, что писатель испокон веков был рупором общества, его голосом, совестью и честью. И нет такой литературы, которая отвергала бы свои времена, нет истинного Слова, которое не разносилось бы над закосневшим в своих проблемках мирком. Мы помним о народных мыслях, чаяниях и событиях в эпоху Шекспира, Гёте, Вольтера. Но все ли отыщем на стеллажах памяти это же самое, если перед нами ляжет список Филиппов и Луи? Писатель — выше и важнее любого правителя/царя/господина — хотя бы тем, что он ближе к народу. И имеет право (это его право первой ночи!), отражаясь от мнений миллионов, говорить единолично. По праву духовному, а не материальному.
В этом аспекте "Диалоги о поэзии" Евгения Степанова не только и не столько литературно-публицистическая книга — это историческая книга, книга о нашем обществе; срез эпохи, отразившийся в обществе, менталитете, культуре и т. д.
И страница за страницей, год за годом (книга, впрочем, скомпонована не по хронологическому принципу, а по алфавиту) перед нами проходят эмиграция и Перестройка, рыночная экономика, ситуация на книжном рынке (и в душах наших сограждан — они же потребляют эту литературу!) в России и за рубежом, наконец, ситуация в издательском процессе. И, конечно, поэзия — традиционная и авангардная! Эта многоплановость и многовариантность придает книге некую трехмерность (или даже многомерность) — мы можем посмотреть на жизнь изометрически, а кое-где и всесторонне объемно.
Среди изюминок — монолог изрядно подзабытого ныне Олжаса Сулейменова (Евгений Степанов отправил собеседнику вопросы почтой, однако тот откликнулся не списком ответов, а полноценным эссе). Это эссе, монолог человека не просто умного — мудрого, не потерявшего лицо и не отрекшегося от себя самого и своего прошлого в перестроечные годы. Показательно его отношение к мартовскому (1987 г.) Пленуму ЦК КП Казахстана, на котором были сорваны многие маски и вместо лиц были явлены миру личины: "… заговорили о "культе личности Кунаева (первый секретарь ЦК Компартии Казахской ССР с 1960 по 1962 и с 1964 по 1986 гг. — В. К.)". Он сидел уже в зале как на скамье подсудимых. И те, кто вчера еще, задыхаясь от волнения, пели ему осанну, сейчас бежали на трибуну, чтобы успеть бросить свой камень. Меня мать воспитывала пословицами. "Когда волк бросается на горло, твоя собака хватает тебя за штаны". Я — не собака. Я взял слово и сказал, что о них всех думаю". Тогда, надо полагать, это было не меньшей смелостью, чем попытки Фадеева помочь сыну Ахматовой, только риск — меньшим.
Также из "изюминок" книги отметим интервью (несколько, на мой взгляд, затянутое) с Юрием Беликовым (с обилием его горячо любимых дикороссов), беседу в "сквате" с Алексеем Хвостенко (ставшего "своим" в Париже) и разговор с Мариной Саввиных (взявшей неподъемную, казалось бы, ношу руководства провинциальным литжурналом), и… Впрочем, каждый собеседник Евгения Степанова тем-то и интересен, что интервьюер позволяет ему выговориться (это совсем не беседа, как в случае с недостижимой Татьяной Бек, а именно интервью), что и лицо его — совсем не общего выражения… Последнее не просто словесная форма — Евгений Степанов чаще прочих выбирал в собеседники не легитимно признанных поэтов (хотя и последних немало), а авангардистов, представителей поэтического класса, не всегда понимаемого (и принимаемого) обществом: Константина Кедрова, Сергея Бирюкова, Бориса Левита-Броуна, Евгения В. Харитонова и др. В какой-то мере они — отверженные. Отлученные от советской писательской кормушки, отлученные от широкой читательской любви (имеется в виду именно СССР; сейчас о широкой читательской любви к поэзии говорить и вовсе смешно).
Нет и границ для совершенствования. На мой взгляд, интервьюер мог точнее выразить гражданскую позицию, тогда как при ближайшем рассмотрении он чаще скрывается за голосами собеседников (или это единственно верная форма интервью?). Да и вопросы — напрашивающиеся, самые актуальные, раскрывающие типичную парадигму интересов и взглядов интервьюируемого. Хорошо это или нет — вопрос вкуса и субъективного восприятия. Леонид Костюков, например, вообще рекомендовал начинать интервью с вопроса о любимых писателях (метод, примененный Степановым в одной из бесед).
Одно точно — представленная на читательский суд книга в известной степени уникальна. Как уникальна любая беседа с человеком думающим, мыслящим, имеющим позицию и готовым ее отстаивать.
Наконец, эта книга — еще и летопись нашей жизни. Не только литературной — социальной. И складывается она благодаря беседам, состоявшимся в разные годы, показывая российскую историю глазами подлинных историков — поэтов — за последние два с половиной десятилетия.

Владимир КОРКУНОВ