Любовь ЦАЙ


Обзор одного перевода из Христо Ботева

                                       Если хочешь испортить пишущего человека, захвали его.
                                       Если хочешь ему успеха в творчестве – критикуй.
                                        Инесса Соколова
                                       http://www.stihi.ru/2012/03/24/9392


     У меня есть большой и легко объяснимый интерес к болгарскому языку.
    Я всегда с большим удовольствием листаю страницы болгарских книг, а теперь, когда Интернет дарит возможность в любое время зайти на литературные сайты, прикосновение к болгарской литературе становится возможным и приносит удивительные минуты наслаждения. Мне интересны переводы с болгарского языка на русский, украинский. Пользуясь случаем, выражаю искреннюю благодарность «Стихам.ру» за его болгарские страницы. Однажды я случайно попала на страничку со стихотворением Христо Ботева «Пристигнала» («Беглянка») и прочитала его маме. С первых же строк мама перебила меня и сказала: я это знаю! На мой вопрос – откуда? – она безошибочно назвала автора и сказала, что они это учили в школе (она учила болгарский язык в школе, это было перед войной). Итак, объяснение моей любви к болгарскому просто – происхождение.
    И вот моим глазам открывается страничка с замечательным, искренним и щемящим стихотворением Христо Ботева «На прощание 1868 г.» («На прощаване 1868 г.»). Оно написано в духе лучших песенных традиций болгарского народа, оно мелодично, содержательно, ёмко – в нём целая жизнь героя, уходящего из отчего дома на борьбу с поработителями и готового отдать за правду и свободу свою жизнь.
    Это произведение действительно очень заметно не только в болгарской, но и в мировой литературе. Помню, что приятное впечатление оставил русский перевод «На прощание», который начинается так: «Не плачь, моя мать, не сетуй, что стал я, твой сын, гайдуком...» (к сожалению, не помню автора этого перевода).
    В 2006 году вышла в свет «Антология болгарской поэзии» на украинском языке. Автор украинских переводов «Антологии» – замечательный поэт, переводчик, языковед Дмытро Павлычко. Его перевод, в частности «На прощання 1868 р.», как, впрочем, и всех двадцати стихотворений Христо Ботева, размещён на страницах упоминаемой антологии. Переводы Дмытра Павлычка музыкальны, колоритны, необычайно точны и созвучны оригинальным текстам.
    И вот на страницах сайта «Стихи.ру» вижу перевод Инессы Соколовой. Предварю свои размышления информацией о том, что, судя по скорости «выкладывания» на сайт частей перевода (их было 4), работа у переводчицы продвигалась очень быстро (в первые числа ноября каждый день по одной части перевода появлялось на авторских страницах сайта «Стихи.ру»). Складывается впечатление, что переводчица торопится, гонится за валом и буквально, что называется, «на-гора» выдает переводческую продукцию. Среди комментариев и откликов на перевод вижу исключительно положительные отзывы с высшей степени выспренными эпитетами и хвалебными прилагательными. Так ли это на самом деле? Думаю, стоит прочитать перевод и составить своё собственное мнение о нём.

    Мне обидно за непревзойдённый текст Христо Ботева. Чтобы не быть обвинённой в предвзятости, приглашаю вместе со мной внимательно прочитать текст оригинала и перевода (К сожалению, не смогла расположить здесь тексты в две колонки, поэтому привожу их последовательно, выделив красным болгарский, синий - русский).

Не плачи, майко, не тъжи,
че станах ази хайдутин,
хайдутин, майко, бунтовник,
та тебе клета оставих
 за първо чедо да жалиш!

Не надо, мама, не тужи,
что стал я дерзким хайдуком,
хайдук же, мама, бунтовщик,
не надо слез, мне дорог дом,
 я первый сын, сдержи свой стон!

    Дословный перевод с болгарского выглядит так: «Не плачь, мама, не тужи, что я стал гайдуком, повстанцем, и тебя, несчастную, оставил, заставив горевать о своём первенце». В традициях у большинства народов, у болгарского в том числе, велико значение первенца-сына в семье – с ним связывают надежды на сохранение рода, традиций. Поэтому понятно такое щемящее обращение сына к матери. Обратимся теперь к переводу: мелодика песни здесь утрачена, хотя переводчица пытается отобразить рифму (даже там, где в оригинале её нет). «Хайдук же, мама, бунтовщик» – в этой частице «же» у лирического героя по отношению к его матери прорезается какой-то менторский тон, он будто бы объясняет ей что-то, втолковывает. Последние две строчки тоже сухи, неэмоциональны, излишнее уточнение «мне дорог дом», это повелительное «сдержи свой стон» не имеет ничего общего с сыновней любовью к матери. Искусственно нагромождены сочетания «не надо слёз», «мне дорог дом», «я первый сын», «сдержи свой стон», и от этого всё предложение получается отрывистым, нелогичным, грубым. А напоминание матери о «первом сыне» и вовсе вызывает неприятие. Ко всему этому просится повелительное «я сказал!» Думаю, от такой тирады мама была бы в шоке.

Но кълни, майко, проклинай
таз турска черна прокуда,
дето нас млади пропъди
по тази тежка чужбина –
да ходим да се скитаме
 немили, клети, недраги!

Клянусь, что буду проклинать
турецкий таз бродячей жизни,
в неволе трудно доказать,
как предан я родной отчизне,
не сладко жить за рубежом,
 мне часто снится отчий дом!

    «Но кляни, мама, проклинай эту турецкую неволю, что нас, молодых, погнала по тяжким чужбинам – обрекла нас, страдальцев, на горькие скитания», – так выглядит содержание этого фрагмента.
«Клянусь, что буду проклинать»... Не знаю, найдётся ли такой русскоговорящий человек, который бы «клялся проклинать», согласитесь, что это словосочетание требует доработки, исправления.
     У переводчицы, напротив, лирический герой обещает проклинать ... «турецкий таз бродячей жизни». Проклинают врага, чужбину, тяжёлую жизнь. Безусловно, этот список можно продолжить, но «проклинать таз» – это что-то невообразимое. Могу предположить, что при переводе Инесса Соколова скорее всего пользовалась компьютерным переводчиком, а он, к сожалению, не знает слова «таз» или «тази», что означает «это». Вот робот-переводчик и оставил видимо, этот «таз» непереведённым. Но неужели не шевельнулась искорка сомнения, к чему в этом возвышенном тексте может быть таз, да ещё в таком словосочетании – «таз бродячей жизни» – это просто становится насмешкой. Хотя насмешкой ли? Читать грустно. И больно. Попробуйте вытянуть эти шесть строк в одно предложение (а оно по сути и составляет одно предложение). Возникает вопрос: кому в неволе нужно доказывать преданность родной отчизне? А из «несладко жить за рубежом» просто бьёт наотмашь сухой официозный канцелярский стиль: «за рубежом» говорят в новостях, пишут в газетах, так говорят сегодня о поездках в другие страны. Но это «за рубежом» никогда бы не прозвучало в доверительном разговоре матери с сыном в конце ХІХ века. Для чужого края во многих языках, в русском – тоже, есть огромное количество поэтических эпитетов, передающих настроение, сердечную боль, переживание: чужбина, чужбинушка, чужедалье, чужая земля, чужой край, мачеха-земля...

Аз зная, майко, мил съм ти,
че може млад да загина,
ах, утре като премина
 през тиха бяла Дунава!

Ты говоришь, что мил тебе,
что младость можно загубить,
но завтра в путь пора идти
 через Дунай, он тих, прости!

    Переложение этих четырёх строк выглядит так: «Я знаю, мама, как я мил тебе, что я могу погибнуть молодым, как только завтра перейду через белый Дунай».
    Обратимся к русскому прочтению. Куда делась сыновняя любовь? Может ли любящий сын говорить матери «ты говоришь, что мил тебе»? Эти слова ставят под большое сомнение материнскую любовь. Неуместна здесь и форма «младость», которую можно «загубить». К чему уточнение по поводу Дуная, что «он тих»? Тих ли на самом деле? А вот почему он белый, видимо, вопрос должен был заинтересовать переводчика, если, конечно, переводчик – исследователь, если он хочет как можно ближе передать национальный дух переводимого им произведения. Попутно замечу, что в болгарском народном творчестве река Дунай называется «тихий белый Дунай». В этом широко известном словосочетании, слово «белый» может быть синонимом определения «болгарский», а также «широкий, добрый, благородный». С точки зрения древности это вполне оправдано, так как примерно с VI по XV век река Дунай проходила по болгарской этнической территории и могла бы с полным основанием носить название «болгарская», т.е, «белая».
    И обращение к матери со словами «прости», если оно, конечно обращено к ней, несколько отдалено невразумительной вставкой о Дунае – «он тих», поэтому и не воспринимается как нижайшее слово, обращённое к самому близкому и родному человеку на свете. Может даже показаться, что герой просит прощения у матери за то, что «Дунай тих»...

Но кажи какво да правя,
кат си ме, майко, родила
със сърце мъжко, юнашко,
та сърце, майко, не трае
да гледа турчин, че бесней
над бащино ми огнище:
там, дето аз съм пораснал
и първо мляко засукал,
там, дето либе хубаво
черни си очи вдигнеше
и с онази тиха усмивка
в скръбно ги сърце впиеше,
там дето баща и братя
 черни чернеят за мене!...

Ты говоришь, что я не прав,
что зря такого родила,
что сердца нет, крутой мой нрав,
не доведет он до добра.
Мой гнев пошёл от подлеца,
глумленьям не было конца.
Тот турок унижал тебя,
отца, мой дом, в котором рос,
где с молоком корнями врос,
где милые глаза нашёл,
но от любви своей ушел,
сейчас тоскую от разлуки –
отец и братья, мамы руки…
 От тяжких мыслей мрачным стал.

    Обратимся у болгарскому тексту. Его переложение имеет вид: «Но скажи, как мне быть, если ты мне, мама, при рождении дала сердце юноши, мужчины, и это сердце не может вынести того, чтобы спокойно созерцать, как турок бесчинствует в отчем доме: там, где я вырос, где я припал впервые к материнской груди, там, где милая взглянула на меня своими чёрными глазами и с такой тихой улыбкой в скорбное сердце их обратила, там, где печальные отец и братья скорбят, тужат обо мне!»

    Теперь проследим за метаморфозами, сделавшими русский перевод таким, каким его видит здесь читатель. Напомню, что герой стихотворения обращается к матери с вопросом, как ему быть, и сам даёт на него ответ, что другого пути, чем борьба за отчий дом и отчий край у него нет. При этом замечу, что у матери героя и в мыслях не было сказать сыну, что он неправ в этом своём героическом решении, что у сына «сердца нет»... И уж тем более вложить в уста или мысли матери посыл «зря такого родила» – это, по меньшей мере, кощунственно. Возникает резонный вопрос: от какого подлеца пошёл гнев главного героя? Понятно, что при переводе можно было и употребить слова, говорящие о том, что турок унижал мать – тут несоблюдение дословного перевода было бы вполне допустимым и приемлемым, но упоминание про «дом, в котором рос, где с молоком корнями врос» – это просто ужасно, и комментарии тут, как говорится, излишни... По мнению Инессы Соколовой, лирический герой от «тяжких мыслей мрачным стал», у Христо Ботева же по герою страдают и тужат его отец и братья.

Ах, мале – майко юнашка!
Прости ме и веч прощавай!
Аз вече пушка нарамих
и на глас тичам народен
срещу врагът си безверни.
Там аз за мило, за драго,
за теб, за баща, за братя,
за него ще се заловя,
пък... Каквото сабя покаже
 и честта, майко, юнашка!

Ты, мама, – доблестного мать!
Прости меня, прощай навеки!
Свою винтовку поднял я,
и не скрываю от народа,
против врагов иду безверных
за милое и дорогое,
за вас: тебя, отца и братьев.
Возможно, буду я захвачен,
риск есть… но знай, что я не тать*
 и честен, горестная мать.

    «Веч прощавай» переводчица превратила в «прощай навеки», не оставив герою шанса вернуться домой живым, хотя далее по тексту мы убедимся в том, что герой не теряет надежды вернуться с победой в родной дом, и об этом замечательно звучат строки Христо Ботева. Но это будет несколько ниже.
3. С этого момента. Никога вече няма да ти помагам. 4. для подчеркивания усиления. Вече няколко пъти ти обръщам внимание.

    «...и на глас тичам народен срещу врагът си безверни» – так пишет Христо Ботев.
    «...и не скрываю от народа, против врагов иду безверных» – вторит Инсесса Соколова. Но она не совсем точна в переложении: слово «тичам» – спешить, заботиться о ком-то, чём-то усердно, усиленно – в оригинале уместно, ведь речь идёт о неуклонном стремлении лирического героя выступить на борьбу за правое дело, т.е. спешить на зов народный. У Соколовой почему-то употреблён глагол «скрывать» (в строке «И не скрываю от народа»).
    Переводчица в слове «залавям» (здесь – «начинаю», т.е. приступаю к борьбе) услышала только значение «поймать», из всего этого и появились строки-предположения «возможно, буду захвачен».
    Обращенные к матери слова героя о том, что только честь и сабля помогут проявить истинные качества героя, т.е. только в бою будет ясно, каким он покажет себя в этой борьбе. У Соколовой же герой провозглашает матери, что он не «тать». И даже сноска переводчицы с толкованием слова «тать» не улучшает положения – оно звучит здесь неуместно и непривлекательно. Какой смысл был в употреблении этого слова? Неужели только ради того, что оно рифмуется со словом «мать»? Замечу, что никогда болгарский сын не обратится к матери так сухо «мать» – он скажет «мама»! А сухое, расчётливое «риск есть»... Разве не режет слух это сочетание в контексте такого трогательного произведения Христо Ботева?

А ти, га чуеш, майнольо,
че куршум пропей над село
и момци вече наскачат,
ти излез, майко – питай ги,
де ти е чедо остало?
Ако ти кажат, че азе
паднал съм с куршум пронизан,
и тогаз, майко, не плачи,
нито пък слушай хората,
дето ще кажат за мене
«Нехранимайка излезе»,
но иди, майко, у дома
и с сърце всичко разкажи
на мойте братя невръстни,
да помнят и те да знаят,
че и те брат са имали,
но брат им падна, загина,
затуй, че клетник не трая
пред турци глава да скланя,
 сюрмашко тегло да гледа!

А вороны уже кружат,
как пули над селом, их много,
но нет в борьбе пути назад,
твой сын готов идти на ад,
тревога знаю, что огромна.
Но если скажут, что сражён,
ты знай, что дух не побежден,
не надо слезы проливать.
Людей не слушай, мама, тех,
кто может попросту соврать,
что дух грабителя мой грех.
Ты лучше, мама, в дом войди,
прислушайся к своей груди,
там сердце трепетное бьется,
и братьям правду расскажи,
за что я голову сложил.
Про то, что не был подлецом,
любил семью, тебя, наш дом,
но голову не мог склонить,
 шел на борьбу, чтоб лучше жить.

    Приведу текст этого фрагмента на русском языке: «А ты когда услышишь, мама, как пуля пропоёт над селом, и молодцы наступают, ты выйди, мама, спроси у них, где твой сын. Если тебе скажут, что я упал, пулей сражённый, то и тогда, мама, не плачь, не слушай людей, что назовут меня невнимательным сыном («нехранимайка» – буквально «не кормит мать», т.е., тот сын, который бросает мать, не заботится о ней), но иди, мама домой, и расскажи моим братьям младшим, чтоб помнили и знали, что у них был брат, но их брат погиб, потому что не терпел подлецов и перед турками не склонял головы, не мог видеть горемычных мук [своего народа]».
    Читатель легко может сделать вывод о правильности «переложения» текста. Вопиющей безграмотностью назвала бы сочетание «идти на ад». Пренебрежением веет от строки «кто может попросту соврать».

Кажи им, майко, да помнят,
да помнят, мене да търсят:
бяло ми месо по скали,
по скали и по орляци,
черни ми кърви в земята,
 земята, майко, черната!

Чтоб не забыли, всем скажи,
чтоб знали, где умру, нашли
мои останки, их собрать
на сопках надо, где орлы,
от крови черная земля,
 и пропиталась ей сполна!

    В совершенно несуразное предложение складываются последние 6 строк русского перевода. Полагаю, что над разбором этого предложения и филолог сломал бы себе голову, ведь выполнить этот разбор практически невозможно.
    Русский вариант «сопка» вместо болгарского «скала» не совсем точен. Как утверждают словари, слово сопка – это небольшая гора, могила. Сопка – есть общее название холмов и гор с округлой вершиной в Забайкалье, на Кольском полуострове, на Дальнем Востоке. Да и об орлах в тексте оригинала нет и упоминания, а «орляк» – это стая (птиц), группа, совокупность чего-либо. Здесь – совокупность горных вершин, скал.
    В двух последних строчках этого фрагмента герой говорит о том, где можно найти его кровь – в земле чёрной. В переложении же видим очередное искажение Ботевских слов.

Дано ми найдат пушката,
пушката, майко, сабята,
и дето срещнат душманин
с куршум да го поздравят,
а пък със сабя помилват...
Ако ли, майко, не можеш
от милост и туй да сториш,
то 'га се сберат момите
пред нази, майко, на хоро
и дойдат мойте връстници
и скръбно либе с другарки,
ти излез, майко, послушай
със мойте братя невръстни
моята песен юнашка –
защо и как съм загинал
и какви думи издумал
 пред смъртта си и пред дружина...

Винтовку, может быть, найдут,
возможно, меч мой подберут,
с которым я на битву шел,
и пулю, что нашла меня
к великой радости врага.
Ты, мама, всё же соберись,
чтоб добрым словом помянуть,
девчат с округи пригласи,
с которыми плясал давно
и к сверстникам моим зайди,
с кем были разные пути.
Я к ним душою прикоснусь,
братишки вспомнят, будет грусть.
и песни будут, в них герой
поведает, как пролил кровь,
что думал перед тем как в бой
 вести на верну смерть дружину…

    Частица «дано», с которой начинается этот фрагмент, переводится как «только бы», «хорошо бы», «хоть бы», «пусть». Т.е., не «может быть, найдут», как полагает Инесса Соколова, а «хорошо бы, только бы» найти винтовку и саблю лирического героя, чтобы продолжить начатую им героическую борьбу с врагом-поработителем. И ещё один маленький вопрос к переводчице: Что там с пулей, которая настигла лирического героя? Её надо найти или что? Или как?
    У Христо Ботева лирический герой просит маму вместе с его братьями выйти к собравшимся на хоро молодым людям, юношам и девушкам, среди которых будет и его любимая, чтобы послушать повстанческую песню о том, как и за что он, герой, погиб, какие слова вымолвил в свой предсмертный час перед своей дружиной (отрядом). «Какви думи издумал» – по русски значит: «какие слова произнёс».

Тъжно щеш, майко, да гледаш
и на туй хоро весело,
и като срещнеш погледа
на мойто либе хубаво,
дълбоко ще ми въздъхнат
две сърца мили за мене –
нейното, майко, и твойто!
И две щат сълзи да капнат
 на стари гърди и млади...

Но тяжко хоро** наблюдать,
коль без меня, навеселе,
и взгляд возлюбленной под стать,
вздыхаю с грустью в тишине.
Вздыхаю с грустью и в тоске
о двух сердцах, что милы мне –
твоё и девушки моей.
И слезы навернутся вдруг,
 о вас родных, давить начнут

    «Тяжело тебе будет, мама, смотреть на весёлое хоро, и когда встретишь взгляд моей любимой, глубоко вздохнут обо мне два милых мне сердца – её, моей любимой, и твоё. И две слезы падут – на грудь старую (матери) и молодую (возлюбленной)» – таков смысл этого отрывка из текста.
    К чему здесь наречие «навеселе»? Под стать чему взгляд возлюбленной? И совершенно неверно переложены две последние строки этого отрывка: у Соколовой герой вздыхает о двух милых сердцах. И слёзы навернутся на глаза героя.

Но туй щат братя да видят
и кога, майко, пораснат,
като брата си ще станат –
 силно да любят и мразят...

Жаль не увидеть братьев мне,
расти как будут и взрослеть,
а мама, с временем, стареть,
 страдаю в злости и люблю…

    В приведенном четверостишии Христо Ботев говорит о том, что его братья увидят, и когда вырастут, то станут такими, как их старший брат, научатся сильно, страстно любить и ненавидеть. У Соколовой же лирический герой сетует, что он больше не увидит своих братьев, как они будут взрослеть, а мама со временем стареть, поэтому он в злости страдает и любит. Совершенно лишено поэтики сожаление не видеть, как «мама будет со временем стареть». Страдание в злости тоже режет слух.

Ако ли, мале, майноле,
жив и здрав стигна до село,
жив и здрав с байряк във ръка,
под байряк лични юнаци,
напети в дрехи войнишки,
с левове златни на чело,
с иглянки пушки на рамо
и с саби-змии на кръста,
о, тогаз, майко юнашка!
О, либе мило, хубаво!
Берете цветя в градина,
късайте бръшлян и здравец,
плетете венци и китки
 да кичим глави и пушки!

Но, ежели останусь жив,
приду героем я домой,
в моих руках увидишь флаг,
как символ славы боевой.
В военной форме буду я,
со всеми атрибутами
с мечом, змеёю на кресте
с винтовками, что на плече,
и радостью, не круто ли ?!
Услышу: Милый мой, родной! –
до этого одна в саду,
плести ты будешь из цветов
венок, и собирать букет
 для встречи доблестного сына.

    Ботевские символы борьбы и победы – «... дрехи войнишки, с левове златни на чело» – превратились в «военную форму со всеми атрибутами». А выражение «не круто ли?» просто нет желания комментировать, настолько оно здесь чужеродно, неестественно, неуместно.

И тогаз с венец и китка
ти, майко, ела при мене,
ела ме, майко, прегърни
и в красно чело целуни –
красно, с две думи заветни:
 свобода и смърт юнашка!

Я подойду, скажу: Привет!
Для счастья есть у нас причина, –
прижму тебя к себе, любя, –
О, мама милая моя!
Слова завета вспомню я,
 что за свободу или смерть.

    «И тогда с венком и цветком ты, мама, подойди ко мне, подойди, мама, обними, и в милое чело поцелуй с заветными словами: свобода и смерть» – так у Христо Ботева. Предположить невозможно, что вернувшийся после тяжёлых, но праведных боёв сын обратится к матери так, как сегодня приветствуют друг друга беззаботные подростки: «Привет!». О каком завете вспоминает герой не Христо Ботева, а Инессы Соколовой? Перечитайте внимательно текст стихотворения и увидите, что ни о каком завете матери нет и в помине. Есть трогательное и нежное обращение сына к матери, главная мысль которого – долг перед матерью, родиной, своим народом, желание и готовность умереть, их защищая.

А аз ще либе прегърна
с кървава ръка през рамо,
да чуй то сърце юнашко,
как тупа сърце, играе;
плача му да спра с целувка,
сълзи му с уста да глътна...
Пък тогаз... майко, прощавай!
 Ти, либе, не ме забравяй!

Прижавшись к теплому плечу,
услышу сердца сильный стук,
бывает в пьесах так и вдруг;
на миг притихну, замолчу,
наверно заглушу твой стон,
направив в губы поцелуй.
Прости! – скажу, – Я цел, не сон,
 люблю тебя, мой отчий дом!

    «И я обниму любимую окровавленной рукой, чтобы она услышала моё юное сердце, как оно стучит, играет; поцелуем остановлю плач любимой, слёзы её выпью... А потом, мама, прощай! И ты, любимая, не забывай меня!» – таков смысл процитированного. А теперь зададимся вопросом, к чему здесь пьеса? Осталось ли хоть капля поэтичного в этом «направив в губы поцелуй»? Откуда и к чему здесь слова: «я цел, не сон»?

Дружина тръгва, отива,
пътят е страшен, но славен:
аз може млад да загина...
Но... Стига ми тая награда –
да каже нявга народът:
умря сиромах за правда,
 за правда и за свобода...

Дружина тронулась, пошли,
дорога трудная, но к цели.
Могу погибнуть молодым…
Возможно, скажут: не сумели,
хотя в стремлениях горели.
В награду – вера от народа.
 Иду за правду и свободу…

    «Отряд мой отправляется, путь его труден, но славен: я могу погибнуть молодым... Но... Мне достаточно такой награды – когда-нибудь скажет народ: умер, сердечный, за правду и за свободу» – об этом нам рассказывает последний фрагмент текста. Хотелось бы разгадать, какую мысль вложила переводчица в предложение «Возможно, скажут: не сумели, хотя в стремлениях горели»?

    Исповедальное стихотворение «На прощание 1868 г.» покоряет удивительно прекрасным духовным миром лирического героя, повстанца. Его сокровенные переживания, раскрытые в виде исповеди перед родной матерью, и готовность сложить голову в борьбе против поработителей не входят в противоречие с его горячим желанием дожить до так желанных дней свободы и избавления родного народа от чужеземного рабства.
    К большому сожалению, от этих возвышенных чувств, от праведного гнева любящего свой народ лирического героя, от его щемящей любви к матери, от Христо Ботева, наконец, в русском переводе Инессы Соколовой ничего не осталось. Жаль, если по таким переводам у читателя будет складываться совершенно неправильное, искажённое мнение о болгарской литературе, о Христо Ботеве в частности.
    Мне искренне жаль, что эти строки увидели свет.
    Простите...