Артур Витер Луганск

Фенька 

Осень дышит в затылок, лето ушло с билетом, время сплелось из ниток мягким витым браслетом, тонкой рукой надетым. 

В прелести прелости Город измятой листвой засыпан, а где-то остались горы. Дома мята, немножко липы, можно добавить «Lipton». 

Калачиком кот на коленях о чем-то вечном мурлычет. У вечности день Рожденья. И уличный гомон птичий стирает шумов обличье. 

Все приснилось, быть может, или же все проснулось, возле запястья кожи  родная ладонь коснулась. Время в кольцо свернулось.

 Прогулка по городу 

Прошу, не спрашивай, куда грядеши я, пусть ведут неспешно городские лешие по путям-распутьям под сенью осени, где из листьев-судеб, здесь везде разбросанных, пасьянс тасуют три парки старые: одна седая, другая крашеная в фиолетовый, третья в платке с клюкою в руке, в сарафан цвета хаки одетая. 

Зеленоватым болотным пламенем светофоры манят, и дворники следом подметают следы моей тени и сдают в ломбард листьев золото. И я пойду дождем по городу, чтобы в квартире с видом на сумерки сварить кофе молотый.

Виола

У Виолы нет ни детей, ни внуков, - скоро сын приедет из-за границы, – говорит соседям старуха – и блестят от воды ресницы. у Виолы нет орденов, медалей, только старый портрет с серванта иногда подмигнет устало, а еще есть красное платье, что надевается в день Рожденья, который – когда - забыла, в вазе мертвый букет сирени паутиной покрыт да пылью.

в шесть или в пять примерно, рассвет пинает Луны жестяную банку, и отворятся подъезда двери, и уличные собаки все скопом бегут к старухе: ешьте, вот кости, мясо, а мне-то наполнить брюхо нет смысла, ведь я угасну. а выпившие подростки над Виолой станут смеяться, чья бессильная злость им - как воздух -  скользит сквозь пальцы.

 Виола выходит во двор нередко  и кормит своих блохастых, – говорит соседка соседке, та кивает, мол – ясно, ясно. но Виолу не видели дня четыре – говорит соседка соседке, и расходятся по квартирам на лестничной клетке. только с третьей маленький мальчик, срывая неспелые груши, увидит, как ангел со взглядом собачьим

 уносит душу.

Колыбельная моря №2  

Ночное море – открытая книга 

У спящего под подушкой -

Вечно бодрствует; волны тихо 

На отмель выволокли ракушку. 

Все размыто, не видно литер, 

Волны загнуты, как страницы, 

Мирозданье сомкнуло ресницы: 

Горизонт – это век прикрытье. 

И на лодке старик под утро 

Приплывет и найдет ракушку, 

Будто в рог из перламутра 

Заиграет о том, что нужно 

Красить Солнцу на переплете 

 В теплые тона названье книги: 

Узор заглавных букв заштрихован криком 

Чаек в контурах отчаянных полетов.

А.С. 

на шее бусины из янтаря,

окаменевшие слезы сосен,

вечнозеленая здравствуй, сестра

ветер, гуляющий в иглах

бессловесное "здравствуй" уносит.

-------

ты всем обязан этому прекрасному существу,

но "спасибо" будет звучать фальшиво.

самое лучшее, что ты сможешь сделать сейчас для него -

это сделать самое лучшее для себя и для Мира,

это идти своей дорогой, взяв с собой то, чему тебя научили,

тебе остается только идти

по тонкой серебряной проволке 

выбора "или - или".

--------

Мое сердце - серебряный колокольчик

В ее тонких ладонях,

Где изящная гравировка меняется с каждым звоном.

Мироздания песня в ее танце звучит.

На ее платье с каждым движеньем проступает новый рисунок.

...и мое сердце стучит.

***

Кто-то приручает лисят,

кто-то дрессирует тигров,

А я приручаю Хаос,

Делаю его более мирным.

Вот Хаос заходит в квартиру,

На уставших ногах шатаясь,

И хочет не чаю, а спирту,

Я тихонько, в усы усмехаясь,

Залажу ему на колени.

Он гладит меня –

и проявляется 

новой Вселенной.

Насыпает мне в миску еды,

Себе наливает чаю.

А я приручаю.

Всегда.

Непременно.

Ветер 

 Я мальчишкой часто сбегал из школы, но не был тупым раздолбаем и хулиганом, просто  терпкий привкус воли меня делал от счастья пьяным. Я долго бродил по парку и улицам, залитым сладким сиропом Солнца, и Город свою изнанку показывал, когда я шел, щекоча шагами его кожу – асфальт, и знал – он смеется, и время стекало вспять, и время сыпалось вверх, и было мне наплевать на всех, когда сердце вело, а ходили ноги, когда параллельно шли уроки. 

 Я книжки читал запоем о чудесах и героях, что бороздили миры, и пил эту жизнь насколько было возможно, но не любил портвейн «777» нисколько, и во время осенней поры расшифровывал прожилки рун, что начертаны на падших листьях, – это код наших жизней записан, разгадав его – я не умру, но я забывал, начиная другую игру… 

 Кончается сентябрь, как последняя сигарета, осень течет в крови, в голове, в волосах – ветер, и где-то еще шило, не разменянное на веревку и мыло, я иду по аллее, размышляя о листьях медово-медных кленовых – кто их, ну, кто их разбросал под березами, каштанами и там, где деревьев нету? – Наверное, ветер, все это - ветер, и сам не заметил, как сорвал с ветви клена у киоска охапку листьев резных, - раз, два, три, – и бегу, как лечу на крыльях весны, той, что внутри, – и пугаются голуби свино-птицы, и люди смотрят мне вслед, обалдев: я раскидал острые листья, пробежался по стенам, подхватил перо, и сам не заметил, как стал теперь ветром, что сам теперь ветер…