Сергей Кривонос 

Дворы в огне. Пожарищная хмарь

Дворы в огне. Пожарищная хмарь.
И снова полный хаос в нашем стане.  
На то, как в страхе мечутся славяне, 
Глядит самодовольно хан Мамай.

И лики опечаленных святых 
Скривились на задымленных иконах.  
В полоне честь, и мужество в полоне,
И ждет аркан славянок молодых.

Мы убегаем. Про себя клянем 
Врага сплоченность и ожесточенность, 
И нашу вечную разъединенность,
И «хаты с краю», где всегда живем.

Над нами — стрел каленых косяки, 
Но замер я меж топота людского, 
Чтоб вдруг увидеть Дмитрия Донского,
Ведущего на правый бой полки.

И показалось — вместе мы давно.
Вот полк один татар обходит с края,
И заболело сердце у Мамая,
Предощущений гибельных полно.

Победный крик заполнил пустыри,
Встряхнув замшелые устои ханства,
И двигалось сплоченное славянство, 
 Неся на шлемах отблески зари.

Дворы в огне. Пожарищная хмарь

               
Сжигающее пламя. Горький дым.
Но вдруг всплывает истина простая:
Все то, что отжило и умирает,
Надеется когда-то стать живым —

Упавшая звезда, весенний снег,
Поникшая осенняя травинка,
Смешной паук и даже паутинка,
И на одре на смертном — человек.

И в мире каждый день и каждый час
Под шум дождя, под свист шального ветра
Несем загадочно сквозь гул столетий:
«Что было до и будет после нас?»

Горит заря. Ей каждый день — гореть.
Вдали над Млечным пыль веков клубится.
Кому-то суждено сейчас родиться,
 Кому-то — умереть.

Облетают мечты, но когда-то…

Облетают мечты, но когда-то,
Как четырнадцать строчек к сонету,
Ты придешь из угрюмых закатов,
Ты придешь из веселых рассветов.

Ободренный рокочущим громом,
Веря в то, что душою воскресну,
Лягу я над вселенским разломом,
Чтобы ты перешла через бездну.

И помчатся стихи по просторам,
И, взглянув из немыслимых далей,
Отразятся в глубоких озерах
 Две звезды, что над нами сияли.

Дым костра - словно выдох веков

Дым костра - словно выдох веков, 
Он к созвездьям плывет постепенно,
Растолкав череду облаков,
Растворяется в бездне Вселенной.

И теплеет безбрежная высь
Над уютом вечерних просторов,
Превращая вселенскую жизнь
В тему наших земных разговоров.

Сколько будет их - просто не счесть,
Завершится беседа не скоро.
Но порою вся суть разговора
 Состоит только в том, что он есть.

Оцепенела грустная окрестность                      

Оцепенела грустная окрестность,
И даже звезды, перестав мерцать, 
К земле спустились ниже, чтоб согреться 
У твоего спокойного лица.

Не то ропща, не то прося прощенья,
Ручей дремотно бормотал у ног, 
И мы вдруг ощутили единенье 
И радостей, и болей, и тревог.

Пылали вновь сердца неутомимо.
Мы знали: если вдруг сгорят они,
То пепел их развеется по миру,
Укрыв его живым теплом любви.

Не чудилось все это, не казалось.
Струили фонари свой добрый свет.
И вновь на небе скромно обживалась 
 Луна среди согревшихся планет.

Все до крохи растрачено. Сели на мель

— Все до крохи растрачено. Сели на мель.
Ветер уличным  псом  завывает.
Но постой, посмотри, то не ветер — метель.
— А какая метель?
— Бунтовская.

— Что же с нашей судьбой?
Что ж она так слаба?
Дни — как птиц перелетные стаи.
Моросит. Это слезы роняет судьба.
— А какая она?
— Грозовая.

— Мне б куда-то шагать, да не знаю куда.
Погляди — новый день рассветает.
Верю, путь мне надежно укажет звезда.
— А какая звезда?
— Золотая.

— Дни проходят — и все начинается вновь.
Удаляются  светлые дали.
Умирает любовь. Но — приходит любовь.
— А какая любовь? 
— Колдовская.

— И шатается мир. И  шатается высь.
И озера сердец — под песками.
И ворует надежды у времени жизнь.
— А какая она? 
— Плутовская.

Мир заполнит трава, и воспрянут слова,
Скуку робких сердец разрывая.
И сквозь темень проступит мечты синева.
— А какая мечта?
 — Молодая.

Тонких лепестков осенний цвет

Тонких лепестков осенний цвет
Вновь укрыт разбросанными росами,
И крадется по лугам рассвет,
Синевой туманов заполосканный.

Слышен скорбный голос тополей
В шорохах сентябрьских разорений.
Как ни странно, но судьба людей
Схожа иногда с судьбой деревьев.

Проползет вдали холодный скрип
И в шуршаньи лиственном растает.
Знаю я, что это горький хрип
Из души деревьев вылетает.

Растеряв весеннюю красу,
Не оставив молодую поросль,
Вместе выросли — в одном лесу,
А страдают, как и люди, — порознь.

А сентябрь замечательный был

А сентябрь замечательный был.
Мы с тобою в лесу за Кабаньем
Круг забот разрывали кабальный,
Доверяясь покою ходьбы.

Меж привычно звучавших стихов
Огонек нефальшивого чувства
Становился частицей искусства
В мире сосен, берез и грибов.

И следы сохраняла трава,
Теплотою рассветной наполнясь,
И выстукивал мчавшийся поезд
Оживлявшие осень слова.

Лишь растерянно ветер ослаб,
Все печали засыпав листвою,
И казался спасеньем сентябрь,
 Потому что пришел он с тобою.

Вечер так нетревожен и нежен сейчас…

Вечер так нетревожен и нежен сейчас,
Так упруг и пронзителен воздух,
Что охота в стог сена с разбегу упасть
И рассматривать теплые звезды.

А когда упаду, сразу станет светло 
И подумаю, свежесть вдыхая:
Ночь, наверно, прошла и проснулось село,
И заря над селом полыхает.

Будет ветер гудеть, будут мчать поезда,
Будет память вести за собою.
Я потом лишь пойму, что светила звезда,
 Наклонясь над моей головою.

В любой войне, в сражении любом

В любой войне, в сражении любом,
В молчании суровом обелисков
Есть острая, особенная боль,
Которая зовется материнской.

Конечно, нелегко писать про боль,
Но видно так предрешено судьбою,
Что даже материнская любовь
Нередко вся и состоит из боли.

И, проходя среди невзгод и драм,
Среди надежд, оборванных, как нитки,
Не добавляйте боли матерям,
У них ее достаточно, с избытком.

Лишь только звездный свет заря потушит

Лишь только звездный свет заря потушит,
Едва успеет мир глаза открыть,
Выходит сразу же Иван под грушу
О жизни помечтать и покурить.

И тянется завеса шлейфом длинным, 
На улице становится темно, 
Не зря ведь во дворе от никотина
Вся гусеница вымерла давно.

С утра ему и курится, и пьется, 
Стакан чайку - и сразу жизнь бодрей.
А если что другое подвернется, 
Не обойтись стаканом, хоть убей.

Пока мы с пьянством бились безысходно,
И не один в том зубы обломал,
Иван помог, как мог, борьбе народной -
Спиртное каждый день уничтожал.

Ему до фени золотые вещи, 
Душа другой заботою полна:
Мечтать он любит про красивых женщин,
Но свято помнит: дома есть жена.

Ну, а сейчас - в раздумьях правду ищет.
И вьется дым. И на душе покой.
Что говорить - он признанный курильщик,
 Да и мечтатель вовсе не плохой.

Лишь только звездный свет заря потушит

Лишь только звездный свет заря потушит,
Едва успеет мир глаза открыть,
Выходит сразу же Иван под грушу
О жизни помечтать и покурить.

И тянется завеса шлейфом длинным, 
На улице становится темно, 
Не зря ведь во дворе от никотина
Вся гусеница вымерла давно.

С утра ему и курится, и пьется, 
Стакан чайку - и сразу жизнь бодрей.
А если что другое подвернется, 
Не обойтись стаканом, хоть убей.

Пока мы с пьянством бились безысходно,
И не один в том зубы обломал,
Иван помог, как мог, борьбе народной -
Спиртное каждый день уничтожал.

Ему до фени золотые вещи, 
Душа другой заботою полна:
Мечтать он любит про красивых женщин,
Но свято помнит: дома есть жена.

Ну, а сейчас - в раздумьях правду ищет.
И вьется дым. И на душе покой.
Что говорить - он признанный курильщик,
 Да и мечтатель вовсе не плохой.

Море

Накоплены тобой, как будто про запас,
В загадочном синеющем безбрежье
И отраженья гор, и отраженья глаз,
И переменчивых небес и гнев, и нежность.

Разнообразен мир. И все его грехи,
Печали, радости, расцветы, увяданья
В тебе бурлят, как будто пишешь ты стихи,
И гонит волны-мысли бурное дыханье.

Пирамида

Камней гора я, но людей
Прельщают горы.
И все-таки гора камней —
Не горы горя.

И ни друзей, и ни врагов.
Мелькают даты.
А в чреве дремлет фараон,
Укрытый златом.

Из века в век, из года в год
Я на планете
Стою и наблюдаю ход 
Тысячелетий.

Вокруг, Вселенную дразня, 
Бушуют грозы,
А тихой ночью на меня
 Ложатся звезды.

Мужчины

Они то мятые, то клятые,
Сражали их и месть, и лесть,
Но даже на крестах распятые —
Хранили мужество и честь.

Пусть поражения кручинили,
Но вновь манила высота,
И заставляла быть мужчинами
Любимых женщин красота!

Горизонт

Да, я — граница, я — предел,
Я — жилка у виска планеты.
Пускаю ночь, пускаю день
Ходить-бродить по белу свету.

Я — зарево, я — край земли.
Границам, что за мной — завидно:
На мне заметны корабли,
А дальше — их уже не видно.

Лежу, просторы единя,
Но достигать меня нелепо.
И навалилось на меня,
Всей тяжестью своею небо

Череп

Как два ноля — огромные глазницы,
Недаром говорят, что смерть слепа.
А где-то рядышком — живые лица,
Собой скрывающие черепа.

Что лица? Грим костей. Но в мире этом
Случается, что гриму нет цены.
У каждого лица — свои приметы,
А черепам приметы не нужны.

Среди земной нестройной круговерти,
Напоминая о грядущей смерти,
В музее — череп. Не пусты слова, 
Что все проходит — праздники и даты,
Что, может, это стала экспонатом
 Отрубленная чья-то голова.

Палач

 Приснится вой, приснится плач,

 Приснится, как толпа клокочет,
 И я, "бесчувственный палач”,
 Проснусь в поту холодном ночью.

 И мысленно вернусь назад:
 Колода... снятая рубаха...
 Беспомощно глядят глаза,
 Объятые предсмертным страхом.

 И вновь - толпы тяжелый вздох...
 Вокруг — взъерошенные лица.
 Пусть честно исполняю долг,
 Но понимаю, я — убийца.

 И кажется, достойна цель —
 Казнить отъявленного вора.
 Но маска на моем лице
 Напоминает грим актера.

 Вот выпью водки и — плевать,
 Что этот вор — еще безусый.
 Моя работа — убивать,
 И я не должен промахнуться.

 Топор... Удара звук  глухой...
 И состраданье... и злорадство...
 И голова, как шар земной,
 Летит сквозь время и пространство.