Вера Кимовна Зубарева — поэт, прозаик, литературовед. Родилась в Одессе. Преподает в Пенсильванском университете. Президент Объединения русских литераторов Америки (ОРЛИТА). Автор 16 книг поэзии, прозы и литературной критики. Пишет на русском и английском. Лауреат Международной премии им. Беллы Ахмадулиной. Публиковалась в журналах «Вопросы литературы», «Нева», «Новая юность», «Новый мир», «Посев», «Арион» и других. Живет в Филадельфии.

 

Свеча

Памяти зверски убитых 2 мая в Одессе

* * *
Это здание свечки-огарка,
Это пепла густого набат,
И подруга моя санитарка,
И домашний ее медсанбат.
Лик впечатан в пол размозженный,
В крест окна и в железобетон.
Это город мой обожженный,
Где на всех не хватило бинтов.
Будет страшно, замедленно сниться
Крик в церковные купола,
Но надежды нет дозвониться —
Отказали колокола.
То молчанье мрачней утраты.
Не звонили они по ком,
Знает двор, безымянные парты
И все небо над Вечным огнем…

* * *
Город спит под конвоем снов.
Город видит туннели дул.
Город гонят вдоль мостовой,
Чтобы он никуда не свернул,
Чтоб он двигался в массе тел
К точке ада, адом ведом,
Был насаженным на вер-тел,
В чреве мертвой кипел живьем,
Слушал плоти сжигаемый зов,
Ликованья победной орды,
И не вышел уже из снов —
Из последней своей беды.
А меня там давно уже нет.
И в окошке моем луна.
И в будильнике ждет рассвет.
А во сне у меня — война.

* * *
Черное море
Черное небо
Шепчут молитвы
Священник и ребе
Держит мужчина
В разбитом окне
Связку тюльпанов
(Дочке? Жене?)
Черное море
Черное небо
Черная лестница
Черного склепа
Блик на стене
Проступил и остыл
Пусто гестапо
Пепел и пыль
Черное море
Черное небо

Город-маяк
Капитана тебе бы

* * *
…Животом запрокинувшись к Господу,
упираясь ногами в пол,
она выгнулась на столе,
ощущая биенье в утробе,
пока горлом шел из нее вопль,
где душа отрывалась от плоти, а во гробе
ее шевелилось замурованное дитя.
И подумалось ей из предсмертного забытья,
что, наверное, снятся ему кошмары,
что страдает на этом кресте ни за что,
и молила Господа, чтобы Тот снизошел,
и cочилась вода из плохо отжатой швабры.
Кто-то снизу не выдержал: — Да кончай же ее скорей!
Горечь уксуса с желчью. Подумала: «Как же теперь?
пять комнат остались неубранными…
пять комнат не убраны на этаже».
Кто-то тронул дитя копьем, и в душе
Отозвалось эхом:
— Уже.

* * *
Одесса в цвету. Развороченных улиц безлюдье.
На булыжниках солнечных зайчиков чехарда.
Пароходов тоскливое перегудье
Провожает время, отчалившее навсегда.
На скамейках воркуют на идише старые голуби.
По витрине извилистой трещиной Лета стекла.
И клюют воробьи с поминальной нептичьей скорбью
Второмайскую черствую булочку в блестках стекла.

Минотавр
В этом здании
мраком завис угар,
и вповалку лежит
млад и стар,
а над ними — выхлопы
победных литавр.
В этом здании живет минотавр.

Ты туда не ходи
ни за что, никогда,
даже если приснится
гнилая вода,
и потянутся руки,
и станут просить —
не ходи, не смотри,
отвернись и проснись.
Помолись
за обласканный свой аватар,
Напиши —
это сон про военный кошмар,
И вдыхай в пепелище курящийся лавр.

И полюбит тебя минотавр.

Молитва
Упокой, Господи, души убиенных,
Пусть не плачут, не стонут, не бросаются в окна,
Образумь их, введи им покой в вены,
Чтобы в них текло Твое небо токмо.
Упокой их, Господи, вразуми их души,
Объясни, что все это теперь уже в прошлом,
Ничего не вернешь, и что так лучше,
И что нужно жить, кто еще не отжил,
Что придут, замажут, заклеят, зачистят.
Никаких следов. Будет милый скверик.
И пойдет все по-прежнему. Как тогда. Почти что.
Убеди их там, Господи, если кто не верит.
И пусть в полночь они не стучатся в совесть,
Не выводят свои имена на стенах
Ни огнем, ни кровью, ни крестом, ни прописью.
Упокой же, Господи, души убиенных!

Заклятье 
Их жгли, а они превращались в море,
Катились по городу огненным штормом,
Оставляя на каждом камне историю,
Чтоб она пришла в обугленно-черном
На порог их дома, на край их парты,
На страницу учебника, где не все замяли,
С дымящимся лацканом для награды,
На котором плавятся ордена и медали,
И чтоб каждый, кто был втот час тамс факелом
В руках ли, в сердце, кто держал на прицеле
Агонию тел, что ад выталкивал
В амбразуру окна, — чтоб под ним горели
Волны Черного моря, чтоб не смел он
В них погружаться, а его дети и внуки,
Войдя в те воды, становились пеплом
По щиколотки, по пояс, по плечи, по руки.
И пусть это будет мерилом истины,
И пусть не будет ясней аллегории,
Чтобы, отхлынув туда, где Немыслимое,
Всегда возвращалось к Городу море.

Памятник
Лица тех, что ветра не остудят,
Лишь Ему опознать удалось.
Обелиском свеча там будет,
А по ней — оползающий воск.
А под нею — полутелами
Возвышаться будет амвон.
А над нею — крылатое пламя.
А поодаль — реквием волн.
И придет к ней каждый, кто помнит,
И к подножью ее приползут
Те, на ком клеймом преисподней
Несмываемой крови мазут.
И когда на ожогах террора
Пепел слез взойдет в тишине,
С мостовых, как шаги Командора,
Донесутся шаги Ришелье.
Он сойдет с постамента, увитый
Тогой ран и побед, чтобы в срок
Неизвестному Одесситу
С головы возложить венок.
Будет пламень над городом виться,
Как биенье живое. И в нем
Распознают черты и лица,
Что пытались стереть огнем.
И посланьем будет к потомкам
В небесах золотая волна,
И зажжет ее новый Потемкин,
И на тех — самовластья — обломках
Впишет Город жертв имена.