Дорога в ад
Её душа, покинув тело, кружила долго над столом,
Врачебный скальпель резал смело, и руки знали ремесло.
Легко скользнула за фрамугу ночного тёмного окна,
А там – зима, мороз и вьюга, и снегом улица полна.
В чём там была, в том и возникла в пустынной роще и одна.
Поняв весь ужас, вмиг поникла, как никнет, пятившись, волна.
Здесь было бархатное лето. А может лето здесь всегда?
Вопросов – бездна, нет ответов: чей это край? Идти – куда?
Отсюда даль казалась садом с густой палитрой цветников,
Не то, что цвет канавы рядом – белёсый, будто молоко.
Её наполнила услада: до сада – в зелени стезя,
Пошла на голос водопада, чьи струи чище, чем слеза.
Павлина хвост напомнил веер: зелёно-синие мазки,
А под ногами алый клевер и мха поляны вдоль реки.
Розарий с мятой нежно-пряной сплелись в немыслимый букет.
Сама себе казалась пьяной, с кустов, обламывая цвет.
Одна в таком великолепье, среди цветов и дивных птиц…
В той жизни же, гремят столетья, камнями скатываясь вниз.
Восторг в блаженстве растворился, и тут увидела она
Мужчину, что к реке спустился, где вод рокочущих стена.
– Ведь, это – рай, он мне подарок? Быть может, это – сказка сна…
А в кроны девственных чинаров слетались стаи воронья.
И кровь игриво зазвенела, наполнив вялое нутро.
Рождалось чувство, что есть тело, и грудь, и пышное бедро.
Она метнулась к водопаду, кувшинку в волосы вплела.
Плыла и вскоре была рядом, свежа, беспечна и смела.
Глаза, как небо, у блондина, по плечи кудри и загар.
И не пройти, не глянув, мимо: была огромной сила чар.
В нём было всё, и всё кипело, упруго, весело, легко.
И было два здоровых тела, и чувство, что двоих влекло.
Она его встречала где-то, пила любовный с ним нектар…
А может, ей казалось это и бред шальной – фантазий дар?
Казалось, хочется влюбиться, как там. А вдруг и это – бред?
Но сердце стало чаще биться, как в жизни той, которой нет.
Они поплыли к водопаду. Вода по вкусу, как вино,
И пена пахла виноградом, скрывая призрачное дно.
Амуры медленно летали, касаясь бережно плеча.
И были солнечными дали, и била жизнь, как из ключа.
Их кровь в соитии стучала, ей – в лоно, а ему – в виски.
Им было мало, мало, мало… и сладко, что они близки.
Хмельные губы ярче вишни, и у неё, и у него.
Но как позволил им Всевышний грешить у дома своего?
Вопрос пока что без ответа. Пока – сомнений пелена…
Но вот меняет краски лето, пейзаж меняет, имена.
Зефира тёплое дыханье затихло. Яростный Эол
Обжёг намеренным касаньем и сад, и речки мшистый дол.
Сухою сделал всю дубраву, кермек и стебли лебеды,
Белела асфодель в канавах, как знак нагрянувшей беды.
С чинаров стая вмиг слетела и чёрной тучей – вдоль реки,
А женщина от ласки млела, забыв про давние грехи.
И тьмы седая паутина закрыла солнца мягкий свет.
Серозной стала вдруг долина, река меняла тоже цвет.
Мужчины волосы темнели, и шерсть укутала живот,
И зубы быстро поредели, отвратным делая весь рот.
И эти все метаморфозы пошли тихонько чередой.
И стали горестнее прозы, простой, житейской и пустой.
Она отпрянула от беса, а может, это был сатир?
И ужас был, и было бегство, бежала, сколько хватит сил.
Но Цербер, клацая клыками, всегда готовился к еде,
Вертел своими головами, держа бунтующих в узде.
А воздух пах уже кострами, густел в гортани душный смрад.
И толпы с козьими ногами кричали вслед, что это... ад.
Врачебный скальпель резал смело, и руки знали ремесло.
Легко скользнула за фрамугу ночного тёмного окна,
А там – зима, мороз и вьюга, и снегом улица полна.
В чём там была, в том и возникла в пустынной роще и одна.
Поняв весь ужас, вмиг поникла, как никнет, пятившись, волна.
Здесь было бархатное лето. А может лето здесь всегда?
Вопросов – бездна, нет ответов: чей это край? Идти – куда?
Отсюда даль казалась садом с густой палитрой цветников,
Не то, что цвет канавы рядом – белёсый, будто молоко.
Её наполнила услада: до сада – в зелени стезя,
Пошла на голос водопада, чьи струи чище, чем слеза.
Павлина хвост напомнил веер: зелёно-синие мазки,
А под ногами алый клевер и мха поляны вдоль реки.
Розарий с мятой нежно-пряной сплелись в немыслимый букет.
Сама себе казалась пьяной, с кустов, обламывая цвет.
Одна в таком великолепье, среди цветов и дивных птиц…
В той жизни же, гремят столетья, камнями скатываясь вниз.
Восторг в блаженстве растворился, и тут увидела она
Мужчину, что к реке спустился, где вод рокочущих стена.
– Ведь, это – рай, он мне подарок? Быть может, это – сказка сна…
А в кроны девственных чинаров слетались стаи воронья.
И кровь игриво зазвенела, наполнив вялое нутро.
Рождалось чувство, что есть тело, и грудь, и пышное бедро.
Она метнулась к водопаду, кувшинку в волосы вплела.
Плыла и вскоре была рядом, свежа, беспечна и смела.
Глаза, как небо, у блондина, по плечи кудри и загар.
И не пройти, не глянув, мимо: была огромной сила чар.
В нём было всё, и всё кипело, упруго, весело, легко.
И было два здоровых тела, и чувство, что двоих влекло.
Она его встречала где-то, пила любовный с ним нектар…
А может, ей казалось это и бред шальной – фантазий дар?
Казалось, хочется влюбиться, как там. А вдруг и это – бред?
Но сердце стало чаще биться, как в жизни той, которой нет.
Они поплыли к водопаду. Вода по вкусу, как вино,
И пена пахла виноградом, скрывая призрачное дно.
Амуры медленно летали, касаясь бережно плеча.
И были солнечными дали, и била жизнь, как из ключа.
Их кровь в соитии стучала, ей – в лоно, а ему – в виски.
Им было мало, мало, мало… и сладко, что они близки.
Хмельные губы ярче вишни, и у неё, и у него.
Но как позволил им Всевышний грешить у дома своего?
Вопрос пока что без ответа. Пока – сомнений пелена…
Но вот меняет краски лето, пейзаж меняет, имена.
Зефира тёплое дыханье затихло. Яростный Эол
Обжёг намеренным касаньем и сад, и речки мшистый дол.
Сухою сделал всю дубраву, кермек и стебли лебеды,
Белела асфодель в канавах, как знак нагрянувшей беды.
С чинаров стая вмиг слетела и чёрной тучей – вдоль реки,
А женщина от ласки млела, забыв про давние грехи.
И тьмы седая паутина закрыла солнца мягкий свет.
Серозной стала вдруг долина, река меняла тоже цвет.
Мужчины волосы темнели, и шерсть укутала живот,
И зубы быстро поредели, отвратным делая весь рот.
И эти все метаморфозы пошли тихонько чередой.
И стали горестнее прозы, простой, житейской и пустой.
Она отпрянула от беса, а может, это был сатир?
И ужас был, и было бегство, бежала, сколько хватит сил.
Но Цербер, клацая клыками, всегда готовился к еде,
Вертел своими головами, держа бунтующих в узде.
А воздух пах уже кострами, густел в гортани душный смрад.
И толпы с козьими ногами кричали вслед, что это... ад.
© Copyright: Ирина Ханум, 2015
СТИХИ.ру
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.