Ирина Горбань


Ползком
по бетонированным
лестницам,
Дыханье затаив
на полпути,
Солдаты на икону
тайно крестятся,
Надежды в ритуал сей
воплотив.

А по собору -
миномётов очередь,
И враг свиреп и лют,
как дикий зверь.
Ни сыну рассказать о нём,
ни дочери, -
Рычит, ногами
выбивая
дверь.

Под сводом захлебнулась
в стонах
звонница,
Не в силах уберечь
своих сынов,
О жизни в этот час
никто не молится,
Никто в аду не видит
сладких снов.

Они лежат -
Им больше не воюется.
Не ходоки в Донбасс.
Не ходоки.
Не снится им теперь
родная улица,
В аду не снится
домик у реки...

А за спиной кресты
от взрыва
падают,
Но там, за ними ты -
родной
Донбасс.
Огонь АК(а)
горит
перед лампадами
И от огня
горит
иконостас.


 "ДВУХСОТЫЙ"

С передовой
меня везли
"двухсотым",
Хотя, десятым, вроде, был
по счёту.
Я смутно помню:
дом стоял высотный
И кто-то посылал
укропов к чёрту.

А дальше - тишь. И где-то
взрывы в тучах,
А дальше - небо в "градах"
и осколках,
И перестала рана
горло мучить,
И в морду - тряпку
(неудачно скомкав).

Я еду в морг
(не в лазарет везти же),
Мне место на заброшенном
погосте.
А лазарет навстречу -
ближе...
ближе,
И кто-то крикнул:
- Наши или гости?
- Да, наши это.
Безнадёги только.
Дорога им - по мамкам
и кладбИщам.
- Эй, гляньте,
шевельнулся Колька:
Глазами мир
потусторонний
ищет.

А дальше - свет,
носилки,
кровь
и вата...
А дальше - скальпель
и осколок мины.
- Не уходи, солдатик.
Рановато.
Нам на тебя не хватит
"формалина".

Я не ушел.
Я снова был в полёте,
А дома мамка у окошка
плачет.
Эй, люди,

Вы в войне давно
живёте,
Но кто войну сейчас
переиначит?
Ещё осколок...
Многовато парню.
Бинты,
шприцы,
надрез,
тампон...
Всё к бесу...
Последний миг -
счастливый...
Ветер - горек...
Хирургам привыкать ли
снова к стрессу?..
А он ушёл
"двухсотым"
и счастливым.
Теперь он мамку
встретит
на погосте.
А за двором
цветут нахально
сливы,
А в доме
Гости...
гости...
гости...
гости...

МЕДСЕСТРИЧКА НА ПЕРЕДОВОЙ

Палата.
Бинты.
Пилюли.
Окно нараспашку.
Вечер.
Ребята давно уснули,
Я кутаю зябко плечи
Оставленным кем-то пледом,
Но холод скребёт по коже.
Дремлю.
И куда-то еду,
И крыша со мною тоже.
Мне хочется выть без меры,
Кричать,
Чтоб никто не слышал,
И нет отрезвленью веры,
Тихонько съезжает крыша...
От гноя тошнит до рвоты,
От крови бинты чернеют.
Такая сейчас работа,
И нет ничего важнее
Вот этой последней ночи,
Когда пацаны на грани,
А кто-то в мозгу пророчит:
- Убит он.
Убит!
Не ранен.
О, крыша, довольно ехать -
Меняю повязки молча.
Здесь точно всем не до смеха,
Но кто-то в углу хохочет.
- Серёга, кончай буянить! -
к нему протянула руку.
- Хочу умереть по-пьяни.
Дай стопку
И хлеб по кругу.
- Не смей! Ты герой не слабый.
Тебе не слабО остаться.
Вот мать твоя здесь была бы,
Послушала бред скитальца.
- Не надо, сестричка. Знаю:
У смерти свои забавы.
Я просто себя терзаю
За слабость, за...
- Слышишь, бравый!
Молчать! А Дениска дышит?
Опасны у парня травмы...
И снова сползает крыша...
- Сестрёнка, а "дай мне краба".
Я кутаю зябко плечи:
Серёга - сплошное тело,
И гноем воняет вечер,
А крыша совсем слетела.
Под утро его сморило...
И снова бинты...
Пилюли...
Я падаю...
Где перила?
Серёгу достали пули...