Владимир Губанов

 Вечерний аккордеон 

Промокли улицы вечерние, 
но непогоде вопреки 
одной мелодии свечение 
не угасают огоньки. 

Они несут мотивчик давешний 
в оцепеневшие дворы 
под перламутровые клавиши 
пассажей уличной игры. 

Дома озябшие сутулятся, 
проулки тёмны и сыры, 
тебе же, барду этой улицы, 
другие видятся миры. 

Но за пустяшными беседами, 
своих не ведая путей, 
мы, осторожные, не следуем 
простой мелодии твоей. 

Помилуй, уличной симфонией 
надолго ли утешишь ты, 
безвестный баловень гармонии, 
среди обмана и вражды? 

Покуда мгла висит осенняя, 
какой, помилуй, нам резон 
услышать вестником спасения 
нелепый твой аккордеон? 

… Казалось, мир уже в агонии 
и потемнели небеса, 
а ты, возлюбленный гармонии, 
творишь такие чудеса! 

Забытой музыки свечению 
мирволят лики всех святых 
и повинуют нас учению 
волшебных клавишей твоих. 

Севастопольский трамвай 

Он в весеннем завихреньи, 
в тихой пустоши земной, 
словно тайное знаменье, 
по Большой летит Морской 
мимо летних рестораций, 
над горячей мостовой, 
где зелёный дым акаций 
и жасминовый прибой. 
О, возок провинциальный, 
старичок-империал! 
Ты какой великой тайной 
горожан околдовал? 
Чем из северного тлена 
зазываешь юный май – 
вестовой его бессменный, 
севастопольский трамвай? 

… За минувшими годами 
нам увидятся во сне 
строгой дамы, строгой дамы 
удивлённое пенсне, 
гимназиста на подножке 
загорелый локоток, 
а в окошке, а в окошке – 
синей бухты лоскуток. 
В это светлое мгновенье 
что превыше всех прикрас, 
неподвластное забвенью 
очаровывает нас? 
Моря чистая полоска, 
южный полдень налитой 
и – нелепая повозка 
на брусчатке голубой. 
Где, мучительно неловки, 
двое, прячась от зевак, 
проезжая остановки, 
не расстанутся никак. 
И во власти милых ручек 
(Бог, удачу призови!) 
восхитительный поручик 
изъясняется в любви. 

… В час, исполненный моленья, 
увези нас в этот рай, 
в эти давние мгновенья, 
севастопольский трамвай! 
В Аполлоновку, где тает 
дребезжащая свирель 
и где рельсы заметает 
тополиная метель… 

Голубые голуби любви 

Будничную прозу разорви, 
посмотри, мой друг, какая прелесть – 
вновь на нашу улицу слетелись 
голубые голуби любви. 

Трепету холёного крыла 
вдумчивое вторит воркованье… 
В уличной такой фата-моргане 
столько благодушья и тепла. 

О, мой невесёлый визави! 
Что теперь твои разуверенья, 
если нам ниспослано знаменье – 
голубые голуби любви? 

Что твои порожние лари 
и надежд истраченных крушенье, 
если поднебесное круженье 
прочат голубые сизари? 

Нас ещё одарят небеса: 
отметая прошлые секреты, 
мы, одной любовию согреты, 
в новые поверим чудеса. 

Это ведь не купишь за рубли… 
Если бы не говор голубиный, 
синие дворовые глубины 
никогда б любовью не цвели. 

Видно, милый друг, у нас в крови 
в истину уверовать такую, 
и тогда надежду наворкуют 
голубые голуби любви. 

На подрамнике Клода Моне 

В петербургский окраинный рай 
увези нас, летучий трамвай, 
и навеки меня окольцуй, 
доверительный твой поцелуй. 
Унеси, золотая ладья, 
на осколки людского жилья, 
где, представьте, в зелёном окне 
тлеют всполохи Клода Моне. 

Кто сказал, что февраль не поёт, 
вековой созывая поход, 
в водосточные трубы трубя, – 
это всё, милый друг, про тебя. 
Нас несла золотая ладья… 
Что припомнить могу ещё я? 
Эти дни мы горели в огне 
сумасшествия Клода Моне. 

… Пусть негладко порою в судьбе, 
век неверный, признаюсь тебе: 
как безумно ты нас ни тасуй, 
мне всё памятен тот поцелуй, 
тот окраинный призрачный рай, 
золотой петербургский трамвай… 
Жизнь моя утопает в вине 
на подрамнике Клода Моне. 

Вековая ладонь Чатырдага 
Памяти В. Мальцева 
Ветер щёки нам бреет недобрый 
и штормовки, как панцирь литой. 
Отворив снеговые затворы, 
мы идём чатырдагской грядой. 

Мы, мятежники снежного ада, 
за собой не оставим следа. 
Нас уносит метель без возврата – 
в леденящую муть, в никуда. 

Пусть нас ветер толкает с вершины, 
мы с улыбкой ему говорим: 
– Чатырдаг верховодит над Крымом, 
ну а мы – верховодим над ним! 

Крепко сбитая наша ватага 
побеждала в огне и воде. 
Вековая ладонь Чатырдага 
нас удержит и в этой беде. 

И пускай нас не впишут в анналы, 
но в дремотном снегу января 
мы венчаем не зря эти скалы 
и метели буравим не зря! 

Плач по Украине 
(диптих) 

1. Окопные частушки наших дней 

Без войны банкиру грустно, 
маркитанту не с руки 
без божественного хруста 
кровью пахнущей деньги. 
Что же надобно банкиру? 
От версты и до версты 
чтоб вагонами – мундиры 
и зелёные порты, 
следом – пушки, пулемёты, 
и везли туды-сюды 
поезда за ротой роты 
развесёлой пехтуры 
и, конечно, – провианты 
и цинковые гроба, 
а на фронте маркитанты 
приторговывали ба. 
В чём забота маркитанта? 
После боя угостить 
капитана и сержанта – 
им осталось-то пожить… 
А ещё мечта банкира, – 
чтобы взводный не жирел 
и любой из бомбардиров, 
сложа руки, не сидел, 
чтоб солдатик из окопа – 
в штыковую «на ура» 
в два притопа, три прихлопа, 
остальное всё – мура. 
Иноземная купюра 
задала ему урок, – 
чтоб науку «пуля - дура» 
на себе проверить мог, 
чтоб за денежные знаки 
в блиндаже он не дремал 
и на танковые траки 
свои кишки намотал… 
… Было нас четыре роты. 
Где же нынче наша рать? 
За зелёные банкноты 
полегли, е… мать. 

 2.Письмо галичанскому поэту 

Пишу тому, кто трепетом объятый, 
певучих слов нащупывает нить, 
судьбой дарёные ему Карпаты 
спеша в строку жемчужную излить. 

Где голос твой, далёкий галичанин, 
чей лоб высок, о сеятель добра? 
Увы, твои уста хранят молчанье, 
пришла раздумий тяжкая пора. 

… Тревожный век. Недобрая година. 
Разгульный дух днепровских кутежей. 
Остаповская дремлет Украина, 
андриевская – горячит коней. 

Опять в чести заморские жупаны, 
их тайный блеск – не жди от них любви. 
Нас разлучают дымные Майданы, 
где каждый крик замешан на крови… 

Куда теперь, упрямый галичанин, 
лежит твой путь, где крайняя черта? 
К какой ещё невыразимой дали 
зовёт твоя туманная звезда? 

Тебе, что тот, что этот – всё едино, 
пусть дальний берег, лишь бы не в плену… 
Остаповская стонет Украина, 
андриевская – празднует войну. 

… Они идут, охвачены трясиной 
чужих столиц мятущихся огней… 
Страшней всего: ты с ними – и не с ними, 
ты по судьбе, как прежде, в стороне. 

Горят Майданы. У последней кромки 
великий флаг полощется в пыли… 
Вам не простят пытливые потомки 
 беду, что вы отчизне принесли.