Сергей УТКИН 

* * * 

Но Пушкина теперь не дописать...
А было бы прелестно пируэтом
Глагольных рифм опять явить и стать,
И вознесенье к слову, быть поэтом.
В этом
Усталом тихом шелесте страниц

И в вытертых потрёпанных обложках
Какое скрыто претворенье лиц
В героев или нелюдей. Немножко
Нелепое затейливое ню

Всех оголённых душ, страстей и судеб.
Но я чуть-чуть темню –
Будет!
Но кто возьмётся Пушкина писать
По Лермонтову, Тютчеву иль Блоку?
У них у всех своя свершилась стать,
Но не под стать отечества пророку...

* * * 

Носил в портфеле Больцмана и Фета,
Историю Отечества и в ней
Заветы, приключения, наветы,
Россию, что окажется сильней.
А по весне
Мне нужно было взять с собой их в город,
В красивый, распрекрасный Петербург,
В котором я сумею прятать в ворот
Лицо с заката, что упрям и бур.
В котором доведутся мне театры,
Концерты, вуз и тишь библиотек,
В котором я отрину тяжесть парты
И попаду в невежественный плен.
Млеть
Станет град от разного и розно.
Учась его свершениям в словах,
Я научил глаголы падать грозно
На память в обретённых удилах
Большого смысла, а теперь мне нужен
Тот добрый смысл самых малых дел,
Когда подать я человеку в стужу
Умел...

* * * 

К стенам храма припал июль.
Окна в рамах – отставить тюль,
Занавески.
Крест вверху – это повод веский,
Чтоб, от ладана отойдя,
У стены завершенье дня
Отстоять.
У молитв отобрали "ять"
Век назад.
А тогда был "Вишнёвый сад"
Да на сценах.
Где-то вставил в романс об изменах
И любви
Странный автор слова свои,
Чтобы после
Их повёз да с цыганкой ослик
По Армении ли в арбе...
По тебе
Ли теперь те песни
Ходят табором в голове
Да канючат или звенят?
Ряд
Больших фолиантов, полка,
Позабытая там треуголка.
В детстве иль юности,
Где свою нести
Ношу не смея,
Мы взвалили к себе галерею
Брутов, Цезарей, Наполеонов.
А теперь отвернись к иконам –
Пусть они с тобой говорят.
Береги в сердце этот взгляд...

* * * 

Арзамас. Паренёк оскорбленьем в храм сходит
Не кресту, не иконам, а женщине той,
Что ребёнка вела средь церковных мелодий
И молений за здравие, за упокой.
Рукой
Поправляла порядочность, юбку,
Укрывавшую молодость, рьяную суть.
Паренёк был остылым, холодным, и груб был
Тем, что в это лицо не хотел заглянуть.
Ртуть
Высока была. Жар разбегался по площади.
Я попал под презрительный прищур её,
Но старался ценить в ней породистость лошади,
Красоту её линий и право своё
Благодарным пребыть за секундное зрелище.
Я не мог невниманьем обидеть таких,
Кто пришёл ко Христу, но в душе не посмел ещё
За собой окончательно дверь затворить.
Я смотрел в неё долго, бесстыдно, но ласково,
И за это, казалось, остался прощён.
Я же с Богом дружил, не со змием, не с аспидом,
А для Господа нужен был кто-то ещё,
И попутчики в жизни нам наперечёт...
 

ПРО ЮЛИЮ, ОТКЛИК И КОРРЕСПОНДЕНТА

А в июле
Я пытался найти смысл в Юле:
Думал над фразой её:
"Надо быть хорошим человеком".
А меня голосит вороньё.
Под веками
Сюжеты, лица, встречи.
В ком-то, может, и я был замечен.
С кем-то.
Вот ленты,
Ордена, подвязки
К чьей-то душе привязка
И сказка.
Я всегда отвечал на эту,
Но откликнулся не на ту.
Вот в лето
Проложил бы себе версту.
Там автобус, дорога, даль.
Я не стал превращаться в сталь –
Не стал спорить.
Надо быть достойным своего горя,
Своего века.
"Юленька, вы правы: надо быть хорошим человеком".
Я сказал и затихло столько
Звуков внутри, борений, нот.
Только
Я был уже не тот,
И не этот.
И вообще, ты, мой отклик, где ты?
Корреспондент.
Забирайся на свой постамент.
А в июле
Я позволю учить себя Юле...

* * * 
Берлиоз не дошёл до Христа
Ни с головой, ни без.
Бес
Смущал его на Патриарших,
И он оскорбил многословьем старших:
И Канта, и Воланда, и всю свиту,
А наследьем подал дольче виту
Бездомному Ване,
Что даже в стакане
Не мог углядеть  in vina veritas  Блока.
После всего по стокам
Течёт осень лихой водой,
И к нему вновь приходит с той
Мастер
Историй про Пилата и Варраву,
Про Га Ноцри.
Всё удалось на славу
Им вписать. И ослик
Снова топает в Ершалаим,
А на нём... А за ним...
Те двое,
Потому что они Его стоят.
Заслужили
Покой.
И стоят молча шпили,
Купола за Москвой-рекой...