Сергей Кривонос

Наполнен светом дом родной,
 В нем благодатно, словно в храме.
 «Сынок, что сталось со страной?» —
 Тревожно спрашивает мама.

 Ее нельзя мне обмануть.
 Вокруг одна беда. И что же?
 Быть может, давнее безбожье
 Нас вывело на ложный путь?

 Среди утрат, среди обид
 Мелькают дни, мельчают лица,
 Куда, скажите, торопиться,
 Коль над страной туман висит?

 Но к маме мне всегда спешить,
 К ее проблемам и заботам,
 Ведь в притяжении души
 Живет божественное что-то.

Калитка, двор, грустит беседка

Калитка, двор, грустит беседка,
 В закат впадают облака,
 И плачет сломанная ветка,
 Склонившись к чашечке цветка.

 День не спешит, не суетится
 Уйти никак не хочет прочь.
 И мечется заря, как птица,
 Крылами отгоняя ночь.

 Я к ветке подхожу, а выше
 Над мудрой тишиной земли,
 В глазах прохожих отразившись,
 Плывут устало журавли.

 И небо радостно качнулось,
 И над немой тоской полей
 Упрямо ветка потянулась
 К высоким кликам журавлей.

Апрель. Вокруг — безбрежие весны

Апрель. Вокруг — безбрежие весны,
 Мир молодеет, и светлеют лица,
 И дышит так земля, что валуны
 С крутых холмов готовы покатиться.

 Ударил гром, поселок пробудив,
 А я — туда, где полю травы снятся,
 Где запрягает день свои дожди,
 Чтоб по лугам задористо промчаться.

 Где тишина прочна и даль ясна,
 Где плавная река в туман одета
 И где еще задорнее весна
 Вдыхает свежесть нового рассвета.

 И вновь к тебе по тропке побреду
 Под ветра несмышленое роптанье.
 Приду и на колени упаду,
 Как будто пред иконой Мирозданья.

Ушел. Исчез. Растаял наш апрель

Ушел. Исчез. Растаял наш апрель,
 И ничего не дали перемены.
 Но ты отныне на стихи мудрей,
 А я, увы, мудрее на измену.

 Сквозь непогоды мчался за тобой.
 Сейчас не горячусь. Боюсь обжечься.
 Хотя я до корней волос земной,
 Ты смотришь на меня, как на пришельца.

 И посреди словесных сквозняков
 Живу и верю: все-таки останусь
 Твоих надежд извечным должником,
 Твоей любви — извечным арестантом.

 И вновь весна цветения полна,
 И вновь земля цветеньем этим дышит.
 А птица, покружившись у окна,
 Совьет гнездо под нашей теплой крышей.

У лета я дожди уворовал

У лета я дожди уворовал,
 На улицах и в парках стало сухо.
 «Такая с урожаем невезуха, —
 Кричит сосед, — не зря ты их украл».

 Несу дожди. А над крыльцом моим
 Застыла радуга. И весел вновь поселок.
 И лучше быть промокшим, но веселым,
 Чем грустным и безжизненно сухим.

 Улыбками наполнив тишину,
 Прохожих дружно посветлели лица.
 А воровство, конечно, мне простится,
 Поскольку вскоре я дожди верну.

 Синоптик мне:
 — Что, снова баловство?
 Недавно ветер ты украл умело…
 — Да мне помочь соседу захотелось,
 Вот и решился вновь на воровство.

 Повсюду сушь, а надо мной — вода,
 Сейчас, как говорится, не до скуки…
 Сосед довольно потирает руки,
 И солнце светит так, как никогда.

Вот окончится лето. Проступит опять позолота

Вот окончится лето. Проступит опять позолота
 На бледнеющих листьях, что грустно на кленах висят.
 И готовятся птицы, встречая сентябрь, к перелету,
 Все упорней надежды свои к облакам вознося.

 Невозможно угнаться за нашим стремительным веком.
 И, казалось бы, тишь и покой — вот она, благодать!
 Но не зря что-то птичье издревле живет в человеке,
 Заставляя под небом крутые высоты искать.

 Собирается в рощах осенняя хмурая мглистость,
 Жизнь скучать не дает, и она убеждала не раз:
 Очень трудно постичь бесконечного мира единство,
 Но дано быть единственным в мире любому из нас.

 Все привычно — поникшие травы, укрытые пылью,
 Свет в затихших домах и тумана лохматая мгла,
 Но бывало не раз — ощущали мы крепкие крылья
 И рвались к облакам, повседневные бросив дела.

 Но бывало не раз, дерзновенную мощь обретая,
 И стараясь достичь тех вершин, что достичь не могли,
 Разбивали покой и над хмуростью будней взлетали,
 Чтоб ясней разглядеть красоту благодатной земли.

 А пока — теплый август в дворах умножает заботы,
 Над землей скоро снова зависнут дожди, морося.
 И готовятся птицы, встречая сентябрь, к перелету,
 Все упорней надежды свои к облакам вознося.

Когда приходит зрелость к сентябрю

Когда приходит зрелость к сентябрю
 И бродит осень по лугам, не прячась,
 В душе восходит нежная прозрачность,
 Похожая на тихую зарю.

 Как выпавший весной ненужный снег,
 Усталость исчезает виновато,
 И верится, что все-таки когда-то
 К тебе придет желаемый успех.

 Степного солнца теплые шаги
 Расплескивают синь. И быстротечно
 Расходятся сомненья, словно в речке
 От камешка упавшего круги.

Вдохнуть октябрь и у зари согреться

Вдохнуть октябрь и у зари согреться.
 Душа спокойна и приветлив сад.
 Я в листопадной осени, как в детстве,
 Когда еще ни в чем не виноват.

 Усердно хлещет бесшабашный ветер,
 Но мне уютно и тепло сейчас,
 Ведь я иду, согретый тихим светом
 Неугасимых материнских глаз.

 Хотя непросто в эти дни живется,
 Уверен, что помогут в час любой
 И неба синь, и родники колодцев,
 И мамина безбрежная любовь.

 Сквозь радости иду, и сквозь тревоги,
 Не опасаясь никаких преград,
 Пока дорога есть, пока в дороге
 Я ощущаю материнский взгляд.

Было время — и знать, и холопов

Было время — и знать, и холопов
 Поднял Петр на большие дела.
 Мы окно прорубили в Европу,
 Чтоб Европа виднее была.

 Посмотрела она с недоверьем —
 Что полезного в этом окне?
 И сказала: «Прорубите двери,
 Вот тогда приходите ко мне».

 Нам такие слова — не преграда,
 В нас издревле упорство живет,
 Доберется всегда куда надо
 Расторопный славянский народ.

 Пусть порою мы вязли в рутине,
 Пусть в пути обступала нас мгла,
 К нам Европа окно не рубила,
 Дверь всегда к нам открыта была.

Я думал: как потом не разминуться

Я думал: как потом не разминуться,
 Куда от ревностных бессонниц деться,
 Чтоб на моей руке тебе проснуться
 И улыбнуться солнцу, словно в детстве?

 Ты что-то говорила, я не слышал,
 Чему-то улыбалась — не припомню,
 И дождь стучал без устали по крыше,
 Гонимый суматошным блеском молний.

 Я в мысли погружался, как в трясину,
 Я возвращал былые озаренья,
 Мои печали все отголосили,
 Воскресли все мои стихотворенья.

 А дождь опять по крыше бегал нервно.
 И неуют, и сырость он оставил,
 Но постепенно прояснялось небо
 И тучи превращались в птичьи стаи.

Завечерело. Город затихает

Завечерело. Город затихает.
 Снег падает неслышно, не спеша.
 У снегопада есть свое дыханье, 
 У снегопада есть своя душа.

 Пускай мороз — уюта нам хватает
 Среди заиндевелых тополей,
 И на моей руке снежинки тают,
 И точно так же тают на твоей.

 Они мелькают, словно бы посланье 
 Нам передать стараются, кружа.
 У снегопада есть свое дыханье, 
 У снегопада есть своя душа.

 Так здорово, что ты со мною рядом,
 Что нам немало предстоит пройти,
 И мы идем вдвоем под снегопадом,
 Под зимним одноцветным конфетти.

 Метель ворвется в город с завываньем,
 Но нам она не сможет помешать,
 Поскольку у любви — свое дыханье, 
 Поскольку у любви — своя душа.

Поля унылы и черны

Поля унылы и черны,
 Луга печалятся рябые.
 А у тебя и у весны
 Глаза такие голубые.

 Не потому ль, когда ты вдаль
 Глядишь, улыбки свет рассеяв,
 Весь мир становится весенним,
 Прогнав тревогу и печаль?

 И, не печалясь, не грустя,
 Я за тобой иду в рассветы,
 Ведь у весны и у тебя
 Глаза полны тепла и света.

 Бессмертно чувства затаив,
 Дороги я пройду любые,
 Чтоб видеть каждый день твои
 Глаза такие голубые.

Здесь люди толпятся на узеньких улицах

Здесь люди толпятся на узеньких улицах,
 Но не с кем вести задушевных бесед…
 Сокурсница Зина в Италии трудится
 В простом городишке одиннадцать лет.

 Пускай хлебосольства и нет украинского,
 Пусть лиры (валюта) даются с трудом,
 Но все-таки близко до папы до Римского,
 И есть — пусть не свой — комфортабельный дом.

 На родину тянет, но платят там мало ведь,
 Там вечные распри и вечный бедлам,
 И вот за границей приходится вкалывать,
 Чтоб в жизнь дать путевку двоим сыновьям.

 Какие бы думы ее не печалили,
 Всегда она — лирик со светлой душой,
 И можно сказать, что привыкла в Италии,
 Но память кричит, память кличет: «Домой!»

 Туда, где колодец и тополь с воронами,
 Где домиков скромных бесхитростный мир,
 Ведь Родина вечно останется Родиной,
 Хотя и не платят там лирикам лир.

Все с годами приходит — умелость и зрелость

Все с годами приходит — умелость и зрелость,
 И, казалось, сидеть бы на печке в тепле,
 Но вливается в чувства опять ошалелость,
 Когда ты на родимой земле.

 По любым лабиринтам пройдешь здесь на ощупь.
 И хотя нынче тем, кто с деньгами, почет,
 Заходя в соловьиную светлую рощу,
 Ощущаешь себя богачом.

 Дым костра у реки, запах ландышей вешний,
 Скрип калитки в саду и ромашек букет…
 Можно жить и об этом не думать, конечно,
 Но без этого родины нет.

Через тысячу лет снова встречу тебя

Через тысячу лет снова встречу тебя.
 Расстелю облака, успокоив метели,
 И, скупые мгновения не торопя,
 Я в стихи превращу звон весенней капели.

 Позабытые дни возвратит нам строка,
 Потеряют значение все огорченья.
 Я ведь знаю давно — ты лишь с виду строга,
 А за строгостью скрыта готовность к прощенью.

 И никто из соседей не станет роптать,
 И внезапно пойму, только сблизятся лица:
 Мы — две птицы с тобой. Нам пора улетать.
 Но так страшно на тысячу лет разлучиться.

Еще года тревожно не считаю

Еще года тревожно не считаю,
 Еще живу желаньем перемен…
 А мамины года собрались в стаю,
 Чтоб улететь за тридевять земель.

 Их подгоняет время беспощадно,
 И я боюсь, в тускнеющей дали
 Слова прощанья прозвучат печально
 И долететь не смогут до земли.

 Посыплется внезапно снег горячий,
 И ветками взмахнет поникший сад.
 А я пойму, что ничего не значу
 Без стаи, улетевшей в небеса.

 Привычно прокричит петух соседский
 В рассветно посветлевший небосвод,
 И снова я перелистаю детство,
 Что вместе с мамой в памяти живет.

 А где-то далеко, под облаками
 Прощально покружив, ее года,
 Как будто птицы, прошуршат крылами
 И скроются навеки. Навсегда.