Сергей Кривонос Сватово 

* * *

Все с годами приходит — умелость и зрелость,

И, казалось, сидеть бы на печке в тепле,

Но вливается в чувства опять ошалелость,

Когда ты на родимой земле. 

По любым лабиринтам пройдешь здесь на ощупь.

И хотя нынче тем, кто с деньгами, почет,

Заходя в соловьиную светлую рощу,

Ощущаешь себя богачом. 

Дым костра у реки, запах ландышей вешний,

Скрип калитки в саду и ромашек букет…

Можно жить и об этом не думать, конечно,

Но без этого родины нет.

* * *

Вдруг подумалось: может, простившись с друзьями,

В крупный город рвануть сквозь тревоги дорог?

Но, сжигая сомнения, греет огнями

Нешумливый родной городок. 

Где — друзья, где безбрежие яблонь и вишен,

А столица — мельканье машин и людей.

Там за уличным шумом не часто услышишь,

Как ликует смешной воробей.

Там не слышно в трубе завывающей вьюги,

И не видно лесов, что вросли в синеву,

Там под вечер не катится солнце по лугу,

Пригибая густую траву.

И вовек не отыщешь такого простора,

Где знаком тебе каждый вершок-корешок…

Нестоличный мой город, приветливый город —

Самый маленький, самый большой.

* * *

Вдохнуть октябрь и у зари согреться.

Душа спокойна и приветлив сад.

Я в листопадной осени, как в детстве,

Когда еще ни в чем не виноват. 

Усердно хлещет бесшабашный ветер,

Но мне уютно и тепло сейчас,

Ведь я иду, согретый тихим светом

Неугасимых материнских глаз. 

Хотя непросто в эти дни живется,

Уверен, что помогут в час любой

И неба синь, и родники колодцев,

И мамина безбрежная любовь. 

Сквозь радости иду, и сквозь тревоги,

Не опасаясь никаких преград,

Пока дорога есть, пока в дороге

Я ощущаю материнский взгляд.

* * *

Еще года тревожно не считаю,

Еще живу желаньем перемен…

А мамины года собрались в стаю,

Чтоб улететь за тридевять земель. 

Их подгоняет время беспощадно,

И я боюсь, в тускнеющей дали

Слова прощанья прозвучат печально

И долететь не смогут до земли. 

Посыплется внезапно снег горячий,

И ветками взмахнет поникший сад,

А я пойму, что ничего не значу

Без стаи, улетевшей в небеса. 

Привычно прокричит петух соседский

В рассветно посветлевший небосвод,

И снова я перелистаю детство,

Что вместе с мамой в памяти живет. 

А где-то далеко, под облаками

Прощально покружив, ее года,

Как будто птицы, прошуршат крылами

И скроются навеки. Навсегда.

* * *

Наполнен светом дом родной,

В нем благодатно, словно в храме.

«Сынок, что сталось со страной?» —

Тревожно спрашивает мама. 

Ее нельзя мне обмануть.

Вокруг одна беда. И что же?

Быть может давнее безбожье

Нас вывело на ложный путь? 

Среди утрат, среди обид

Мелькают дни, мельчают лица,

Куда, скажите, торопиться,

Коль над страной туман висит? 

Но к маме мне всегда спешить,

К ее проблемам и заботам,

Ведь в притяжении души

Живет божественное что-то.

* * *

Многолюден воскресный базар,

Убеждает, шумит, зазывает.

Опустив горемычно глаза,

Просит денег старушка худая. 

Здесь, среди суетливых людей, —

Неуют, беспокойство, усталость.

Но, на что же надеяться ей —

За душой ни гроша не осталось. 

Вновь — упреки нетрезвых юнцов,

Матерятся они без утайки

И бросают с ухмылкой в лицо:

«Надоели совсем попрошайки!» 

Но, врастая в чужую беду,

Со славянским живым состраданьем

Старики подаянье кладут,

А самим — хоть проси подаянье. 

Люди длинной идут чередой,

В общий узел сплетаются мысли.

И сжимает монеты ладонь,

Что ложатся на линию жизни.

* * *

Живет на свете улица. Она

На улицы другие не похожа.

И грустно удивляется прохожий,

Что властвует над нею тишина. 

Дворы, сады…  А непохожесть в том –

Давно здесь обезлюдел каждый дом,

Лишь иногда  с тоскливою  печалью

Завоет пес, обживший старый двор,

Где песья будка, да еще – забор,

Но лучше в будке выть, чем быть бродячим. 

Такая вышла с улицей беда  –

Покинули ее давно сельчане.

Но по привычке зябкими ночами

Согреться опускается звезда. 

И я по этой улице иду,

Вдали зарю холодный ветер сдул,

Горбатый клен глядит на мир смиренно.

Наверное, и в нем живет тоска,

А ветка — словно теплая рука,

Прожилки на листках — как будто вены. 

И заяц, бесприютности назло,

Примчался на заросший луг пастуший,

И весточкой из дней минувших кружит

Поблеклое гусиное перо.

Лежат букварь, утюг, велосипед…

Чтоб как-нибудь напомнить о себе,

За поворотом скрипнули ворота…

Живет на свете улица. Она,

Как брошенная в старости жена:

И жизнь — хоть удавись и жить охота.

* * *

Рассол налит в стакан, а в горле сухо,

И муторно,  который день подряд.

Ты смотришь преданно в глаза, как сука,

Которой надо накормить щенят. 

Что прошлое? Его не станем хаять,

Оно ушло, и мы давно не те.

Угрюмых мыслей изморозь скупая

Проступит новой строчкой на листе. 

Безлюдье. И дымится сигарета.

Вздыхают сонно рощи и поля.

В моих руках синицы больше нету,

Но нет, увы, и в небе журавля. 

Раздумья наползают и терзают,

И ты, устав растерянно грустить,

Такими смотришь на меня глазами,

Что глаз от них никак не отвести.

* * *

Через тысячу лет снова встречу тебя.

Расстелю облака, успокоив метели,

И, скупые мгновения не торопя,

Я в стихи превращу звон весенней капели. 

Позабытые дни возвратит нам строка,

Потеряют значение все огорченья.

Я ведь знаю давно — ты лишь с виду строга,

А за строгостью скрыта готовность к прощенью. 

И никто из соседей не станет роптать,

И внезапно пойму, только сблизятся лица:

Мы — две птицы с тобой. Нам пора улетать.

Но так страшно на тысячу лет разлучиться.