Анна

ЩИДЛОВСКАЯ

ПЕРВОСЕНТЯБРЬСКОЕ

Чем холоднее, тем хочется больше тепла.
Вовсе не чая горячего в тёплом стакане, –
зябнущих рук, отогретых другими руками,
слов, от которых душа бы опять расцвела.

Чем холоднее, тем хочется больше писать.
Письма. Стихи. Музы любят сезон урожая.
Золото слов полновесное, не дорожая,
листьями сыпется в руки мои. Чудеса!

Чем холоднее, тем я ощущаю острей
эту потребность в себе и во всём разобраться.
Как мне сегодня близка эта девочка с ранцем
в первосентябрьском праздничном школьном дворе.

* * *

Сентябрь светел. Воздух свеж с утра.
Но ветерок замешкался, не дует.
Осенняя поэзия стара,
как мир, на новизну не претендует.

В зелёных кронах блики желтизны.
Умытый сад блестит листвою влажной.
А мне так не хватает новизны,
живого слова в лирике пейзажной,

в которой важен каждый штрих, штришок,
мгновенно оживляющий картинку.
Паук, сучащий серебристый шёлк,
сплетающий из света паутинку.

Особый запах прели и дождя,
в котором всё – и жизнь и увяданье.
Так, будто лето медлит, уходя,
и неохотно шепчет: «До свиданья».

Проводы

Вновь дочурка, погостив, уехала.
Я уже привыкла отпускать.
Голуби мои в листве ореховой
перестали нежно ворковать.

Холодает, засыпает бабочка
трепетная – у меня в груди.
Грусть по дому ходит в мягких тапочках,
словом, прижилась уже почти.

«Не о чем грустить, всё есть в наличии, –
пробую себе самой внушать, –
дети, дом и даже счастье личное».
Не о том печалится душа...

Как-то буду осень перехаживать.
Как разлуку, – всё мне по плечу.
…Осень рассыпается оранжево.
Сиротливым листиком лечу...

Осеннее обострение

И тишина бывает осязаемой.
И вязнет кашей манною молчание.
Подходят сроки выплаты по займу
за летнее мажорное звучание.

Приходит время жесткой экономии –
эмоций, чувств. Не превышать лимита!
Блуждает на моей физиономии
осенняя сплошная "dolce vita".

Но не малиной отдает, а клюковкой.
И зеброй бродит в небе псевдорадуга.
Я собираю буковку за буковкой.
Молчанье отступает, но не нáдолго.

Сентябрь уже вошёл в аудитории.
Я неуч... Тут уместно многоточие.
Как жаль, что нет на осень моратория,
а то бы я ввела его бессрочно.

Есть время – собирать, а есть – расходовать,
есть время подведения итогов.
Я обросла паролями и кодами
от множества возможных эпилогов.

Всё на весы, всё под прицел анализа.
Душе привычно в препарационной.
Господь, при составлении анамнеза,
мне счастье исключил из рациона,

чтоб избежать в дальнейшем обострения.
И вот – я на бесчувственной диете.
Но осень не уйдёт из поля зрения,
и будет ранить памятью о лете...

* * *

Сквозит. Внутри? Снаружи? Не понять.
А осень – ржавая ли, золотая, –
души прорехи тщательно латая,
но исколов безжалостно меня,

всё трудится. Я, знай себе, – терплю.
Я ей в работе этой потакаю.
Но, к иглотерапии привыкая,
я свежие заплатки тереблю.

Дуреха, расковыриваю в кровь.
Она ж – и днём, и ночью – сверхурочно.
Но не пойму: прошито ли непрочно
иль матерьяльчик плох... Всё рвётся вновь.

Херсонская осень

Опять, не по-сентябрьски горяча,
коснулась осень моего плеча,
взяла в осаду, обдала дыханьем
ветров степных.
...Не спится по ночам.
Душа, почти привыкшая молчать,
вновь начинает говорить стихами.
Который день бездождие, жара,
обманчивость тумана по утрам
и зной полдневный сентябрей херсонских,
назойливые мысли, мошкара,
на убранных полях вороний грай
не лучше звука труб иерихонских.
И горек дым костров, и всё не впрок.
В молитве редкой кроется упрёк.
Находишь повод всё списать на осень.
Заманчивость нехоженых дорог,
избитость тех, что вдоль и поперёк...
и тайну аномалии трёх сосен.
Уместней был бы дождь, как из ведра,
но, как назло, сегодня и вчера,
вернее, уже целую неделю
обласкан солнцем наш арбузный край,
счастливая резвится детвора,
идя из школы, – радость, в самом деле.
И ни к чему прикармливать тоску
и думать, что господь на счастье скуп,
расщедрившись, поди, с лихвой на лихо.
Пусть год один – оторванный лоскут.
Но, золотому радуясь листку,
осознаёшь, как осень многолика.
Как горечь в ней прозрачна и чиста,
что хочется начать читать с листа,
пьянея без рябиновых настоек.
Жизнь всё расставит по своим местам.
Ведь истина, наверное, проста.
Не стоит распыляться на пустое.

* * *

Как день осенний иссушен,
на угли зноя дует ветер.
Когда сентябрь с ума сошёл,
то кто в ответе?
Ложится полдень, как ожог,
на лица жаркие прохожих.
Весь город – глиняный горшок,
попавший в обжиг.
Строка моя и та мертва...
В душе – потребность обновленья.
Горят вчерашние слова –
трещат поленья.
Я в этой пытке огневой
теряю ощущенье жизни.
Сентябрь, плачущий, живой,
хоть покажись мне!
Скучаю по осенним дням,
по чувствам радостно-печальным.
И память мучает меня,
ведь изначально
в ладонь мне падал первый стих
незрелым яблоком ранета,
как эхо дней пережитых,
как триптих лета,
переходящий в листопад,
дожди грибные. Ностальгия...
Теперь и помыслы другие.
Всё невпопад...

* * *

Внезапная осень. Понизился градус,
и в грусть превратилась вчерашняя радость.
И, кажется, лето сгорело дотла.
Жары было вдосталь, да мало тепла...

 * * *

Хочу шоколада, и плюшек, и добрую книжку,
укутавшись в плед, отогреться внутри и снаружи.
Приветом из детства пусть снится мне плюшевый мишка.
Он будет, как я, бесприютен, ворчлив и простужен,

но спросит с участьем: «Опять захандрила, Анютка?»,
и лапкой сотрёт у меня капризулю-слезинку.
А осень нанижет последние бусы-минутки
на нить ноября, и на санках покатится в зиму.

И мне, задремавшей, покажется: время застыло.
Вот так бы, и глаз не открыв, до весны продержаться,
уткнувшись мишутке в шершавый и тёплый затылок,
не дав атмосферным фронтам ни единого шанса.

А если не мишка, – приснится мне, может быть, Карлсон.
Забавный и добрый, он тоже меня пожалеет.
Ему я поплачусь в жилетку (ну чем не лекарство?)
о том, что сынок мой Малыш постоянно болеет.

Такой белокурый и нежный – чудесный мальчишка!
Он хочет щенка, но, увы, у него аллергия.
Мы с ним вечерами штудируем школьные книжки.
Эх, Карлсон, теперь времена совершенно другие.

И дети взрослеют быстрей, чем кончается детство...
А я умудряюсь порою туда возвращаться,
когда, утомившись от всяческих несоответствий,
острей ощущаю потребность особую – в счастье.

Жаль, синюю птицу поймать не хватает силёнок.
И Карлсон вздохнёт: барахлит временами моторчик.
Мне слышится вновь, как внутри меня плачет ребёнок,
который в реальную жизнь возвращаться не хочет.

Хочу шоколада, и плюшек, и добрую книжку...

ВЯЗАНИЕ

Учусь вязать.
В руках порхают спицы,
как птицы,
пальцам трепетным не спится.
Петля к петле провязываю нить.
Качаю сон на кончиках ресниц.
Накидываю петельку, снимаю.
Что ждёт меня, не ведаю сама я.
Без мыслей беспокойных о судьбе,
но, наконец, прислушавшись к себе,
я сделалась прилежной ученицей.
Немного погодя мне будет сниться
не стылая промозглость ноября,
а крохотных петель ажурный ряд
и длинный шарф, повязанный на шею.
Преображусь я и похорошею,
другою став снаружи и внутри.
Не спать, не спать! Ещё петельки три...

* * *

Светает.
Не может не рассветать.
А сумрак, кравшийся, словно тать,
невольно пятится, отступает.

И солнце
стекает с покатых крыш.
Сад преддекабрьский местами рыж,
сквозь плешь ветвей столько света льётся.

В глаза ли,
в расширенных два зрачка,
прольётся солнцем, вскипит строка,
не обо всём ещё рассказали –

сокрыли,
и сердце, и жадный рот.
Но всё когда-нибудь, в свой черёд.
Душа-Икар расправляет крылья!

__________________
© Анна Щидловская