Анна

ЩИДЛОВСКАЯ

* * *

Вновь начиная с чистого листа,
пытаюсь всё в себе уравновесить.
Но я не та, давно уже не та.
Я стала уязвимее раз в десять.

Как маленький встревоженный моллюск
защёлкивает раковины створки,
так я в своём пространстве отделюсь
при помощи едва заметной шторки.

Мирок мой станет вновь покоен, тих,
как озерцо, подёрнутое тиной.
Лишь птичьим криком пронесётся стих
над этой идиллической картиной.

* * *

Не строчки – муравьи, карабкаются вверх
из недр, из глубины душевного колодца,
где сердце, как большой расколотый орех,
сквозь толщу немоты ростком стремится к солнцу.

Растут мои стихи, как сквозь асфальт – трава.
Буравят тишину их тоненькие свёрла.
Их не остановить, их не замуровать –
они хотят звучать и подступают к горлу.

* * *

Я это всё придумала сама –
весну, рассвет и речи половодье. 
Так, будто кто-то опустил поводья, 
и отменилось горе от ума. 

Я вновь сама себе принадлежу, 
смирительной рубашки сбросив путы. 
И нахожусь как будто на распутье, 
и по ступеням света восхожу. 

Фантазия о счастье – недолга, 
пусть поживёт до окончанья лета, 
как бабочка, стремящаяся к свету 
фонарного, не злого, огонька.

ПОСЕРЕДИНЕ ЛЕТА

Незрелый вкус вины... и терпкость виноградин,
уж начинает рот оскомина вязать.
Пусть счастье – для иных. Мой жребий тем отраден,
что не слепа, как крот, – гляжу во все глаза

на пену облаков и ласточку на глянце
распахнутых небес, что, чудится, зовут.
Невидимым смычком маэстро итальянца
там ангел, а не бес воспроизводит звук.

Не всхлип, не кроткий вздох – его секрет не выдан,
но слышащий не врёт, что нет его нежней.
Глубокий точно вдох, медлительный как выдох,
звук благорастворён и тает в тишине.

Переизбыток чувств... Посередине лета
путь долог от "ещё" к безвестному "уже".
Я верить не хочу, что лето канет в Лету,
что счастье – это лишь один из миражей.

Как обострился слух и прояснилось зренье,
отбросив мыслей груз, душа моя парит.
И этот миг её свободного паренья
сильнее, чем любовь, меня животворит.

* * *

Может ли что-либо с жаждой сравниться, 
если тебя окружает пустыня? –
нечем и губ освежить пересохших,
не то – чтоб напиться... 

Кажется, вот он колодец, но только 
духом воспрянешь, мираж отступает. 
Сердцу ли, рту ли, измученным жаждой, 
становится горько.

* * *

Сворачиваюсь в кокон тишины,
чтоб даже мысли не были слышны.
Чтоб рассосался весь мой непокой
подобно карамельке за щекой.
Чтоб оказаться в правильном аду,
я за руку себя переведу
через мосток над Летой. Не впервой
стать чуточку мертвее мне – живой.
Скрипи мосток, на досочках качай,
как в люльке, убаюкивай печаль.
Осенний ветер выстудит ожог.
Прочь от себя – шажок, еще шажок...
Туда, где нет ответа на вопрос,
горчащего как дым от папирос, –
любовь ли то комариком звеня,
не жаля, отвернулась от меня...

* * *

Ни слова о любви... Любовь – иллюзион,
в котором мы, увы, убогие пигмеи.
А суть любви для нас – немыслимый Сион,
к подножью подойти и то мы не сумеем.

Всё топчемся вокруг, куда там – до вершин.
Нам восхожденья путь вовеки не осилить.
Вон бабочка летит – смотри и не дыши!
Так нет же, норовим иголочкой пришпилить.

Кощунственной рукой собьём с крыла пыльцу
и умерщвляем ту, что к нам явилась – чудом.
Однажды мы придём к небесному Отцу,
а если Он к душе вот так же будет "чуток"?!

Прижав её крыло, десницею своей

встряхнёт, вперяя взгляд, снимающий покровы,
на наготу её.
                     В беспомощности всей 
замрёт душа, лишь вздох сорвётся с губ бескровных.

* * *

Волна, ещё волна... Колеблемая ветром,
прильнёт к ногам трава, отхлынет, вновь прильнёт.
Я говорить вольна на языке бессмертном.
Кузнечики-слова, да кто же вас поймёт?

Такая тишь внутри, что речь почти беззвучна.
Так мотылёк шуршит попавшийся в сачок.
Но стихотворный ритм с сердечным неразлучны,
а инструмент души – голосовой смычок.

Он извлекает звук из воздуха и света,
из скрипочки сверчка, из дудочки шмеля.
Я грежу наяву, ловлю дыханье ветра.
В расширенных зрачках – волненье ковыля.

Волна, ещё волна... Всё тише, тише, тише.
Людские голоса смолкают вдалеке.
Густая тишина... Но вслушиваясь, слышишь,
как говорит оса на древнем языке.

Сливаясь с тишиной, так вечность молвит слово,
тревожа чуткий слух шуршаньем стрекозы.
Подслушанная мной, она – всему основа.
Кто сердцем слеп и глух, тем чужд живой язык.

Мой голос тих и слаб – само несовершенство,
но бабочки-слова слетают с языка.
А сердце, как пчела, пьёт чистое блаженство
из чашечки едва заметного цветка.

* * *

Чем холоднее, тем хочется больше тепла.
Вовсе не чая горячего в тёплом стакане, –
зябнущих рук, отогретых другими руками,
слов, от которых душа бы опять расцвела.

Чем холоднее, тем хочется больше писать.
Письма. Стихи. Музы любят сезон урожая.
Золото слов полновесное, не дорожая,
листьями сыпется в руки мои. Чудеса!

Чем холоднее, тем я ощущаю острей
эту потребность в себе и во всём разобраться.
 Как мне сегодня близка эта девочка с ранцем
в первосентябрьском праздничном школьном дворе.

* * *

Как день осенний иссушён,
на угли зноя дует ветер.
Когда сентябрь с ума сошёл,
то кто в ответе?

Ложится полдень, как ожёг,
на лица жаркие прохожих.
Весь город – глиняный горшок,
попавший в обжиг.

Строка моя и та мертва...
В душе – потребность обновленья.
Горят вчерашние слова –
трещат поленья.

Я в этой пытке огневой
теряю ощущенье жизни.
Сентябрь, плачущий, живой,
хоть покажись мне!

Скучаю по осенним дням,
по чувствам радостно-печальным.
И память мучает меня, 
ведь изначально

в ладонь мне падал первый стих
незрелым яблоком ранета,
как эхо дней пережитых,
как триптих лета,

переходящий в листопад,
дожди грибные. Ностальгия...
Теперь и помыслы другие.
Всё невпопад...

___________________

© Анна Щидловская