Сергей Евсеев

Вот и жизнь! Жизнь упала, как зарница, как в стакан воды ресница… Промелькнула – и прошла!..
Даже лень заглядывать в сборник Мандельштама, чтобы проверить, насколько я переврал его знаменитое и, конечно же, совершеннейшее стихотворение. Да и зачем, собственно? Все, что осталось во мне, в моей памяти и душе, хотя бы урывочное и перевранное – все мое. Как будто я сам это все когда-то и написал, начиная от есенинского любимого, раннего, от всего его поэтического наследия, чем была всецело проникнута моя золотая юность: «Годы молодые с забубенной славой!», и заканчивая (или не заканчивая вовсе!) бьющим наотмашь цветаевским: «Никто ничего не отнял!» А ведь и впрямь никто ничего не отнял: все мое, сокровенное, драгоценное, неповторимое, вешнее и, увы, невозвратимое – все во мне, во мне. Как там у Бунина? «О счастье мы всегда лишь вспоминаем. А счастье всюду! Может быть, оно вот этот сад осенний за сараем и чистый воздух, льющийся в окно».
А ведь был – был же счастлив, просто безумно счастлив, в каждый из периодов своей жизни. И когда одиноким и никому на свете не нужным юным офицером бродил неприкаянным по любимому своему Киеву и сочинял свои первые стихи и рассказы, лучше которых, как теперь представляется, уже и не написать… И когда слонялся по пустынным золотым берегам Киммерии, купался в море, пил вино, задумывал будущие «великие» произведения и мечтал о своей золотоволосой «Бегущей по волнам». И когда эта золотоволосая бестия – единственная, Богом данная женщина вскоре явилась тебе, сначала во сне, все на том же пустынном морском берегу, по которому когда-то бродили и мечтатель Грин, и кудесник Волошин, а после – и наяву… И когда, обезумев от счастья, по уши влюбленный в свою Богиню, ты пообещал весь мир положить к ее ногам. И отдельной строкой – подарить весенний Париж… 
Но  мечты, а значит, и обещания любимой, по мере твоего мужания и взросления, стали воплощаться все медленнее. Ну так разве ж не сам ты удерживаешь за хвост свою молодость, свою забубенную юность, шепча как заклинание: «Продлись, продлись, очарованье!» Сам себя до сих пор считаешь «юношей страстным со взором горящим»? Ну, так что же ты тогда хочешь, что так мучает тебя, что? 
Вспомни, наконец, знаменитое пастернаковское: «…Но нужно жить без самозванства, так жить, чтобы в конце концов привлечь к себе любовь пространства, услышать будущего зов…» Или то же самое, но другими словами, у Сергея Есенина, твоего тезки и кумира юности: «Жить надо легче, жить надо проще, все принимая, что есть на свете. Вот почему, обалдев, над рощей ветер резвится – бродяга ветер!..»
 
           
 Вот комната эта: храни ее Бог! 
 Мой дом, мою крепость и волю. 
                               Булат Окуджава 

У этой комнаты есть тайны легкий шепот 
И запредельная надрывная тоска. 
Сведешь ты пальцы нервно у виска, 
Едва заслышав вдалеке натужный топот. 
 
То отголоски с дальних берегов. 
Так пращуры нам подают сигналы. 
Тот древний клич – их голос запоздалый, 
Донесшийся до нас из глубины веков. 
 
О эта страсть – ее порыв недетский. 
Куда ж бежать – коль нету мочи жить? 
Кто приберет мой пыл по-свойски, по-соседски? 
Чтоб не было о чем в дальнейшем мне тужить!.. 
 
У этой комнаты есть тайны легкий шепот… 
И солнце в окнах – так к чему ж тоска? 
Сведешь ты пальцы, как в тумане, у виска, 
Заслышав за спиной задорный детский топот.
 
…И впрямь – о чем грустить,  коль паруса на реях. 
Попутный ветер, глянь, вздымает их легко. 
Пускай твой прошлый путь в утратах и потерях, 
Но все в твоих руках, ведь солнце высоко. 
 
Из этой комнаты, где тайны легкий шепот, 
Смотрю на мир с пьянящей высоты. 
И вдаль стремлюсь душой – за реки и мосты, 
Забыв свою печаль и сердца странный ропот. 
 
Пусть этот светлый день к нам благосклонен будет. 
Как в юности, пускай цветут в душе цветы. 
Должны быть на земле добрей друг к другу люди, 
Чтоб Божий свет на нас пролился с высоты. 
                           
*** 
Ничего, как в детстве, я не знаю. 
И ничто не в силах я понять. 
Утро – к облакам я улетаю, 
Звезды в небе – значит, надо спать. 
 
Слышен голос мамы в отдаленье –
Ничего дороже в жизни нет. 
Сквозь года звучит он, как спасенье. 
И горит вдали родного дома свет.  
 
Сколько-сколько ж верст мы намотали. 
По земле нашей отчаянно большой? 
Разве черта только не видали, 
От чужих красот уставши всей душой. 
 
А в итоге по тропинке узкой 
Возвращаемся в родимые места. 
Мир объяв душой волчьей – русской, 
Вдруг поймем, в чем смысл и красота. 
 
*** 
Как страшно жить в безмолвии людском. 
В движенье лет – почти осатанелом. 
Как странно жить, любимая, 
                            на этом свете белом. 
Так толком и не ведая о нем. 
 
Куда зовет нас призрачный  январь, 
В какие дали, города и веси? 
Что там нам Новый год накуролесил, 
Какие дива нам откроет календарь? 
 
Январь-январь, властитель детских снов! 
Ты мой король, волшебник и кудесник. 
Скорей бы святочных вкусить твоих чудес и 
Избавиться от будничных оков. 
 
О господин Январь, прошу, подольше длись! 
Сотри с души все нужды и заботы. 
Верни Чайковского божественные ноты  
Из той поры, где сном казалась жизнь. 
 
И, может, я тогда душой на миг оттаю. 
И сброшу груз годов, и в небе полетаю. 
Но дни ведь и тогда – нет, не замедлят бег. 
Их кони рысью мчат, в грязь втаптывая снег. 
 
***   
Еще воскресенье – апрель, как вино! 
Где только нас, друг, по земле не носило. 
Еще воскресенье – и настежь окно, 
И ветер весенний рвет тюль что есть силы. 
 
Я в дни эти вешние сам как не свой. 
Мне места нет в мире, от счастья бушующем. 
Такое бывает лишь только весной: 
Что тесно стает от влюбленных целующихся. 
 
Заброшу подальше дела и труды. 
И умные книжки сложу в этажерку. 
Скорее из города прочь – на пруды. 
К садам и лесам поспешим на поверку!.. 
 
Еще воскресенье – гремят поезда. 
И следом за ними, как эхо – веселье. 
Чуть вечер – на небе зажжется звезда, 
Повеет дождем  и… беспутством весенним.    
                          
***  
Я напишу письмо любимой из Парижа. 
Как здешний воздух свеж и краски как мягки. 
О том, что с нею мы отсюда еще ближе. 
Тут осень от кутюр, шаги ее легки. 

Уснул ночной фонарь, снуют ветра по крышам. 
Но нет, мне не уснуть, струят в тетрадь стихи. 
Я голос милый твой за тыщу верст услышу, 
Парижский листопад! Жаль, ночи коротки. 
 
Здесь осень, что весна. Ах, как тревожно сердцу! 
Прозрачны небеса и так беспечны дни. 
Но трудно как порой в сердцах не разреветься, 
Над Сеною когда колышутся огни… 
 
Парижский листопад – как сладко в нем кружиться, 
Забыв про бренность лет и будней суету. 
С беспечностью его навек бы мне сдружиться, 
Уверовав, как в сон, в миг счастья и в мечту. 
 
*** 
День прошел, на измятых страницах 
Отразилась его немота. 
Знаю, снова мне юность приснится, 
Сумасшедших сердец нагота. 
 
На измятых страницах следы 
Прошлых драм, безнадежно столь старых. 
Слышу губ твоих шепот усталый 
Про весенний Париж, Нотр Дам… 
 
А на сердце  испуг и печаль: 
Сколько ж нам до мечты нашей мчаться, – 
Свято веря, не отступаться, – 
Коль вокруг беспросветная даль? 
***
О, как моя бессонница тревожна. 
Как от нее спасаюсь впопыхах. 
Дожить бы до рассвета, правый Боже. 
Но как стучит набат в моих висках. 
 
Бессонница – вот скорбный мой удел! 
Когда умолкнут ангельские лиры, 
И я изгнанником пойду себе по миру, 
Оставшись без кола и не у дел. 
 
Растают в дымке призрачные дни: 
Мгновенья встреч, улыбок и признаний. 
И мы потянемся, лишенцы, на огни 
Дорогой скорбною разочарований. 
 
О, если б нам в обители убогой 
Вновь встретиться… Пусть нас Господь простит!.. 
Но бесится пурга, надежда вся на Бога. 
И, знать, моя свеча уж скоро догорит.  
 
*** 
Какой тягучий день, томительный и серый. 
Гляжусь в твою печаль, как в злато куполов. 
Пройдет, увы, и он – средь бездны оголтелой 
Останется лишь вздох в безмолвии веков. 
Один лишь только вздох… 
 
Так день за днем слагаются в молитвы, 
В неровный чей-то путь, в мятежную Судьбу. 
Миг жизни – светлый дар, и он нам дан для битвы 
За правду, за Любовь, за строчек ворожбу. 
 
Ведь все наши мечты из юности и детства. 
Они приходят к нам из звездных детских снов. 
И если б не они, то как бы нам согреться 
В безмолвии ночном над пропастью веков? 
 
Мятежная мечта – горит и манит в вечность. 
Мерцает и звенит, и нету сил заснуть. 
И в этом высший смысл – стремленье в бесконечность. 
У каждого лишь свой туда начертан путь. 
***
Средь смятения мыслей и чувств, 
Доходя до слепого отчаянья, 
Вряд ли жизнь я любить разучусь. 
Душу вылью в молитве раскаянья. 
 
Ну, а жизнь, как ни есть – хороша, 
Как из сказки сестрица Аленушка. 
Поплывет вслед за сказкой душа 
И заплачет, заблеет козленочком. 
 
Как же много нас, бедных детей, 
Неприкаянных братцев Иванушек, 
Что со стаей гусей-лебедей 
Улетают в чужой земли краешек. 
 
Кабы знать бы нам – тем, молодым, 
Как жестоко гнет жизнь поросль юную. 
Не заметишь, как станешь седым 
И согнешься – под лапой её  чугунной. 
 
Кто ж твой, жизнь, разгадает секрет? 
От рассвета лишь миг – и к закату! 
Где надежд наших призрачный свет,  
В чем душа без вины виновата? 
 
Святый Боже, коль крепок, даждь днесь! 
Ведь грехов наших тяжких не счесть.